Я являюсь свидетелем по этому делу, а так как я еще и активист «Бессрочного протеста», у них появилась возможность прийти ко мне с обыском, забрать технику, попугать. Поскольку изъяли не всю технику — телефон мне оставили, — могу предположить, что целью их было изъять что-нибудь подороже, чтобы надавить на меня. Если бы они что-то искали, думаю, они и телефон бы взяли. Забрали ноутбук и компьютер, которые мне не принадлежат.

Я находился дома. Часа в три дня позвонили в дверь, подошел мой родственник. Ему сказали, что пришли сантехники. Он открыл, они вошли. Мне показали документы от следователя о принудительном приводе и необходимости провести обыск. Завели собаку, обнюхали дом вместе с собакой. Переворачивали полки, сломали полку и диван.

Мне комфортнее было бы с адвокатом, им — без адвоката. Они сделали все, чтобы я его не вызвал. Мне угрожали вскрыть полы, переломать вещи и изъять телефон, если я начну пользоваться мобильным.

В обыске участвовал Олег Кузнецов. Это оперативник, признававшийся, что является своеобразным куратором «бессрочного протеста» — следит за нами, руководит всеми обысками, задержаниями и допросами.

В обыске участвовали несколько оперативников (включая Кузнецова), участковый, кинолог с собакой и женщина — эксперт, то ли технический, то ли лингвистический. Она просила открыть ноутбук и мельком посмотрела историю браузера.

После обыска привезли в УВД по ЦАО, там провели допрос минут на 30–40. До этого меня допрашивали в ноябре. Следователь повторил все, что было в прошлый раз, плюс некоторые детали. Наверное, потом они будут сравнивать эти показания и искать несостыковки.

Документы на обыск и принудительный привод были подписаны следователем. Но есть постановление Конституционного суда о том, что следователь должен обосновать срочность этих действий в течение суток. Так как следователь не обращался с подобным заявлением в суд, можно говорить, что обыск был незаконным.

Очевидно, обыск у меня проходил потому, что я активист «бессрочного протеста», а не свидетель: по этому уголовному делу свидетелями является много достаточно случайных людей. Я все это еще не обжаловал, но сделаю это обязательно.

Тогда я еще работал системным администратором в Северо-Восточном федеральном университете имени Аммосова. Вечером 20 ноября 2018 года мне позвонил мой начальник. Он сказал, что завтра мне нужно подойти в отдел кадров с паспортом к восьми утра. Я этому очень удивился, потому что отдел кадров работает с девяти часов. Но он настоял, что нужно именно в восемь и дело срочное.

На следующий день я приехал в университет в обозначенное время. Там меня принимал замначальника отдела кадров — я удивился, почему этим занимается лично он. Он взял мой паспорт и вышел минут на пять. Сказал, что нужно снять копии, говорил мне какую-то чушь про проблемы с базой данных. Я так понимаю, это для чекистов нужно было. Я слышал, как он с кем-то говорил по телефону, но не придал тогда этому значения. В отделе кадров я пробыл минут 10–15.

Я вышел на улицу и собирался идти на работу — в другой корпус. Успел пройти несколько метров. Звук открывающейся боковой двери фургона. Люди в масках и с оружием валят меня на снег. «Лежать, сука!» — кричат они. Меня бьют, застегивают за спиной наручники, натягивают шапку до носа. Я ничего не вижу. Меня затаскивают в фургон — машина тут же трогается.

Меня кладут на передний ряд сидений таким образом, что мои колени оказываются на полу. Из-за шарфа и натянутой на лицо шапки я начинаю задыхаться. Меня бьют по спине, по почкам, по ягодицам. Несколько раз ударили по голове, но когда я закричал, что у меня инвалидность — глаукома, бить по голове перестали.

Когда я спросил, за что меня задержали, в ответ меня начали бить еще сильнее. Один человек то ли сел мне на спину, то ли надавил на нее коленом. Он выкручивал мне пальцы, пытаясь разблокировать ими мой телефон. Но на моем смартфоне не было датчиков отпечатков пальцев. Давивший мне на спину стал выворачивать мои мизинцы. Он говорил, что сломает их, если я не назову пароль от телефона. Затем он сказал, что сейчас меня привезут куда надо и будут пытать током. Подключат к динамо-машине. Кто-то из эфэсбэшников начал цитировать комментарии, которые я оставлял к новостям на региональном новостном сайте ykt.ru.

В них я писал про то, что эфэсбэшники фабрикуют уголовные дела и пытают людей динамо-машиной. Я писал там про дело «Сети». Писал про парня, который взорвал себя в Архангельске. Еще была какая-то новость про задержание из-за поста во «ВКонтакте», и тогда я тоже написал что-то не очень лестное про них. Так мы ехали минут двадцать. Всю дорогу меня били, постоянно угрожали пытать током.

Машина остановилась. Меня резко подняли и куда-то потащили. По пути они меня постоянно роняли на мраморный пол. Я много раз ударялся коленями. Еще меня специально били всем телом о дверные косяки и колонны. Было больно. Они шутили о том, какие они неуклюжие, и говорили мне подниматься каждый раз, когда меня роняли. Если я не мог встать сам — они дергали меня с двух сторон за руки. Наручники впивались мне в запястья.

Меня завели в какое-то помещение. Глазами я мог видеть только пол и свои ноги. Все это время шапка была натянута мне на лицо. Меня поставили к стенке, начали потрошить мой рюкзак. С меня сняли шапку, спросили про лекарства в рюкзаке. Тогда я их увидел. Пять человек в песочной форме, в масках-балаклавах. Здоровые, высокие, с голубыми глазами — не местные. Видимо, это специфика национальных республик, что они не берут местных на работу в ФСБ.

Меня спросили про лекарства, затем обратно натянули шапку на глаза. Они сказали, что сейчас пойдут есть мясо, а когда вернутся — будут пытать меня током при помощи динамо-машины. Мне было очень страшно, и я не понимал, что происходит. Мне так до тех пор не сказали, за что меня задержали.

Через какое-то время пришел оперативник ФСБ без маски, тогда я подумал, что это следователь. Он начал меня спрашивать про пароль на телефоне. Я стоял в шапке у стены. Молчал и не разговаривал с ним. Тогда оперативник сказал, что позовет ребят в масках, и они со мной «поработают», а я все равно все расскажу. Так что в моих интересах дать пароль, чтобы меня сильно не мучили. Тогда я сломался и сказал пароль. Оперативник обрадовался.

С меня сняли шапку, посадили на стул.

 — Что вообще происходит? За что вы меня задержали? — спросил я его.

 — Ты сам знаешь, — ответил оперативник. Он сказал, что они давно за мной следят, на меня у них есть папка и ему приятно лично познакомиться.

Почему меня задержали, я узнал только через несколько часов.

В кабинет вошел майор. Он рассказал, что кто-то на форуме сайта ykt.ru разместил картинку с угрозами в адрес ФСБ. И они думают, что это я. По их словам, пост был отправлен с помощью приложения Tor, а IP уходит в университет. В ответ я сказал, что я этого не делал, а в университете 20 тысяч студентов и шесть тысяч сотрудников, и у всех — один и тот же IP-адрес. У меня сложилось впечатление, что майор не очень хорошо в этом разбирается. Он говорил, что в ФСБ контролируют ватсап и телеграм и все читают.

Допрос

Когда они разблокировали мой телефон, они начали задавать вопросы о том, как я отношусь к анархизму, знаком ли я с Михаилом Жлобицким, как я к нему отношусь, какие у меня политические взгляды. Спрашивали про телеграм, что я делал в чате «Речи Бунтовщика», собирал ли я там единомышленников. Спрашивали, что я думаю про Путина, про Россию, про Навального.

В сам чат я зашел ради интереса на один-два дня. Я узнал о нем из новостей о взрыве в Архангельске. Посидел там, пописал, вышел и вообще забыл про это дело. Ну и в чат я не писал ничего такого.

Во время допроса мне стало понятно, что я у них есть в каких-то списках. В них я мог попасть из-за выступления на антикоррупционном митинге в Якутске в июне 2017 года.

В этом кабинете я пробыл около восьми часов. Это такое помещение три на четыре метра без отопления. Я был пристегнут к стулу наручниками. Адвоката мне не давали.

Они угрожали меня расстрелять, говорили, что таких предателей как я надо ставить к стенке, удивлялись моей национальности. Говорили, что я первый якут, который содержится у них по такой статье. Угрожали оставить меня в СИЗО ФСБ. Оперативник говорил мне, что убил много людей, и просил ему дать только повод, чтобы избить меня или покалечить.

Если им не нравились мои ответы на вопросы, то мне угрожали людьми в масках. Приходилось говорить то, что они хотели от меня услышать. Мне рассказали, что дома у меня проведут обыск и будут искать бомбу или материалы, из которых ее можно сделать.

Часов в пять вечера меня перевели в другой кабинет, с окнами. Я понял, что вечер, потому что на улице стемнело. Пришел государственный адвокат. Я ему рассказал, что меня били, мне угрожали. Ему было по барабану. Нигде в бумагах он это не упомянул. Поставил подписи и ушел. В ФСБ я пробыл примерно двенадцать часов — до девяти вечера. Все это время мне не давали есть, мне не давали пить, мне не давали позвонить. Жена не знала, что со мной случилось.

Супруга думала, что меня сбила машина или я умер. Она обзвонила все морги. Меня искали все мои родственники, потому что я никогда так не пропадал. Жена уже собиралась ехать в полицию, когда меня домой привезли эфэсбэшники. Супруга заплакала, когда нас увидела.

Они показали бумагу о том, что обыск проводится из-за комментария. Сфотографировать постановление нам не дали. Само разрешение об обыске выдал суд в пять часов вечера того же дня. То есть уже после того, как меня задержали.

Обыск занял часа два. Они изъяли два стационарных компьютера, рабочий ноутбук, флешки, жесткие диски, роутер и телефоны. Сказали мне срочно купить новый телефон, сим-карту и прийти в ФСБ на следующий день к часу.

Мне сказали, что против меня хотят возбудить дело об оправдании терроризма из-за того, что под новостью о взрыве в Архангельске я написал: «Молодец парниша». Про это сообщение они узнали из моих слов во время допроса. Я вообще думал, что всё началось из-за этого, но, как выяснилось дальше, они не знали об этом сообщении. Мои сообщения в телеграме и комментарии под новостями направили под лингвистическую экспертизу.

В тот день я смог уснуть только под утро. Следующие три дня я вообще не ел — не было аппетита. В ФСБ я стал ходить как на работу. Меня вызывали туда почти каждый день. Меня снова спрашивали о моих политических взглядах и что такое анархизм. Я ответил, что не поддерживаю эти идеи, а сам себя идентифицирую как либертарианца, но не радикального. Я считаю, государство необходимо, но только нормальное, а не такое, как у нас. Спрашивали и про Навального, я сказал, что поддерживаю его.

Побои

Из-за того, что на следующий день меня вызвали в ФСБ, я не смог снять побои. В травмпункт я попал только 23 ноября. Там отказались фиксировать побои, когда я сказал, что меня избили эфэсбэшники. Меня выгнали из травмпункта, сказав, что им не нужны проблемы, и посоветовали обратиться в бюро судмедэкспертизы.

Когда я туда пришел, они сначала согласились снять побои, но как только узнали, кто мне их нанес, меня выгнали из кабинета и потребовали направление из Следственного комитета. Адвокат, которого помогла мне найти мама после произошедшего в ФСБ, посоветовал мне пойти в поликлинику и снять побои там, но не говорить, от кого они получены. Иначе опять откажут. Я так и сделал. Врач зафиксировала общие побои, ушиб мягких тканей в области спины, ягодичной области слева, обоих коленных суставов. Под вопросом ушиб почек. Врач-офтальмолог выписала мне капли. Дело в том, что летом 2018 года у меня была операция на глазу с глаукомой, и мне поставили имплант. После того как меня били в фургоне, не давали капать капли в ФСБ и я стоял в наклоне, чего мне делать категорически нельзя, у меня ухудшилось зрение на этом глазу.

Увольнение

Через несколько дней я узнал, что 21 ноября, в день моего задержания, сотрудники ФСБ приходили ко мне на работу в университет около двух часов дня. Они изъяли два моих рабочих стационарных компьютера, все ноутбуки, что были в кабинете, причем они были не мои. Три принтера, один из которых был нерабочим, роутеры, флешки, блокноты. Также из университета пропала видеозапись с камер наблюдения, на которой видно как меня похищает ФСБ.

28 декабря меня к себе в кабинет вызвала ректор — Евгения Исаевна Михайлова. Она спрашивала, что произошло, почему ко мне приходили силовики, спрашивала про мои политические взгляды. После этого она сказала, чтобы я написал заявление по собственному желанию. Я сказал ей, что не хочу. В ответ она заявила, что такие, как я, подрывают имидж университета. Всячески поносила Навального. Говорила про Путина, что он самый лучший президент и что пусть он правит вечно. Это дословно.

После того как я отказался, Михайлова сказала, что она вынуждена как-то отреагировать на произошедшее, чтобы показать ФСБ, что она меня наказала. Предложила на время уволиться, а затем она якобы обратно возьмет меня на работу в новый отдел. Туда я, к слову, не против был бы перевестись. Но ей я, конечно, не поверил.

Когда я вышел на работу после новогодних праздников, то через несколько дней случайно узнал, что, оказывается, был уволен еще в конце декабря. Коллега имеет доступ к базе 1С. Там сказано, что я написал заявление на увольнение 29 декабря. На следующий день после встречи с ректором. Но это была неправда.

В отделе кадров пытались всячески отмазываться, говорили, что уволили, чтобы перевести на другую должность. Предлагали подписать заявление об увольнении задним числом. Я на это не согласился. Но потом начальница отдела кадров сказала мне, что звонили из ФСБ. И она подумала, что это сигнал к увольнению. Но явно решение об увольнении она приняла не сама. Ей сказала ректор.

Когда я сказал эфэсбэшнику, который вел мое дело, что меня увольняют, он сказал, что позвонит и узнает, в чем дело. После этого меня перевели в другой отдел. Там мне дали работу не по моему профилю — с бумагами. Меня перевели на работу, которую я вообще не знаю, как делать. Посадили в самый холодный угол. Дали старый компьютер. Через две недели я уволился. Я так понимаю, в этом и был весь смысл. После этого я устроился работать в центр технического творчества. Там я сейчас преподаю детям робототехнику. После Нового года на допросы в ФСБ меня вызывать перестали.

Еще один обыск

2 апреля в шесть утра в нашу квартиру позвонили сотрудники полиции и Следственного комитета. Они потребовали открыть дверь. Силовики показали нам постановление об обыске, выданное Басманным судом Москвы. Цель обыска — изъять электронные носители, на которых может быть переписка со Жлобицким. По делу я прохожу как свидетель.

Мне сказали, что я переписывался со Жлобицким под именем то ли Петра Васильева, то ли Василия Петрова во «ВКонтакте». Но я не зарегистрирован в этой соцсети уже много лет. Так что это полная чушь.

Во время обыска они изъяли два стационарных компьютера, флешку, жесткий диск и два телефона. Потом меня увезли на допрос в Следственный комитет. Снова расспрашивали про Жлобицкого.

Через несколько дней мне снова позвонил оперативник из ФСБ. Он ругал меня, сказал, что я что-то от него скрыл, раз ко мне пришли из СК. Сказал, что я был не искренен с ними (с ФСБ). Угрожал, что я попаду в списки неблагонадежных граждан, мне запретят работать в госучреждениях, а с нынешней работы — уволят.

Позавчера мне позвонил какой-то человек и в грубой форме сказал явиться в УМВД по Магнитогорску. Сказал, что повестки давать не будет и его звонка достаточно. Я ответил, что без повестки никуда не пойду, потому что адвокат мне так посоветовал. Он на это мне: «Не хочешь по-хорошему, значит будет по-плохому».

На следующий день в девять утра ко мне подъехал товарищ. Мы стояли возле моего дома у подъезда, в этот момент оказалось, что сзади стоит человек. Он быстро махнул корочками, я не успел ничего прочитать. Он крикнул: «Руки на капот!» Я начал спрашивать, что происходит, он мне заломил руку назад, и, когда подбежал второй, они меня прижали к машине. Меня поставили на растяжку, пинали по ногам, поскольку я не умею это делать. В общем отпинали мне левую ногу, по ребрам хлопали. Задержали в грубой форме, я сопротивления не оказывал. На мои расспросы они отвечали: «Сейчас узнаешь. Мы же тебе сказали явиться к нам в отделение».

После этого мне заломили руки и посадили в серебристую Hyundai. В машине я спрашиваю: «Что случилось? За что я задержан?». На просьбы представиться они вообще никак не реагировали. Они говорили: «Мы здесь вопросы задавать будем, ты вообще говно, рот свой закрой, бузотеришь тут, говно всякое в интернете пишешь, Путина не любишь», и так далее. Прям вот так говорили, еще и матом. Честно говоря, я с таким впервые в жизни сталкиваюсь.

Пока мы ехали, они меня всё обзывали и упрекали, что я по звонку к ним не пришел, хотя я не обязан был этого делать. Сказали, что с уголовного розыска. Потом мне говорили, что я ворованные телефоны скупаю — у меня свой бизнес по продаже и ремонту мобильных телефонов. Я говорю, что это не так.

Привезли в местное Управление МВД. В отделе продолжалось все тоже самое, мол они, сотрудники полиции, работают, а мы властью недовольны, и что все приведет к Майдану. На мои просьбы адвокату позвонить или еще что-то грубо отвечали, что ничего мне давать не будут. Так я никому и не смог позвонить.

Вся беседа свелась к тому, что я являюсь владельцем местного оппозиционного паблика во «ВКонтакте» — называется «Бузотеры» — им надо было знать некоторых людей. Называли фамилии, спрашивали администраторов и участников группы, каких взглядов они придерживаются. Я там и не знаю никого в этом паблике, пишут какие-то люди, все что-то пишут. Мы создали этот паблик после закрытия штаба Навального, народу там тысяча с чем-то человек всего, просто какие-то мемчики про Путина. Им не понравилось.

Они говорили, что посадят на восемь лет, если я буду продолжать свою деятельность, и что «на этот стульчик кто садится второй раз, тот уезжает». Когда я начинал пробовать что-то отвечать, если им не нравилось — оплеуху давали или ладонями по плечам сильно били. Это тот же человек, который бил меня голенищам. Мне трудно передать дословно всё вот это, просто обзывали и морально унижали. Когда пытался что-то против говорить-либо орали, либо затрещину давали. Я сталкивался с сотрудниками полиции, но чтобы настолько меня обзывали матом, угрожали посадить и вызвать ОМОН в следующий раз на мое задержание — такое первый раз.

Тогда мне сказали: «Давай нам сейчас объяснения: кто там, что там, как там. И тогда твои материалы передадим в прокуратуру, там тебе только вынесут либо предупреждение, либо штраф». Я взял 51-ю статью Конституции (дающую право не свидетельствовать против себя — ОВД-Инфо) и отказался что-либо говорить.

Из-за того, что я отказывался давать показания на участников группы, меня держали с половины десятого до двух часов дня. У них там папочка какая-то, сказали, что прокуратура будет со мной разбираться за какую-то картинку во «ВКонтакте». Они добавили, что если по звонку не приду, «то в следующий раз посадим, убьем, покалечим». Это дословно: «Я тебя просто убью и всё, понял меня?».

Когда меня отпустили, я поехал в травмпункт. Человек, который бил меня по плечам, он же пинал по ногам: левая нога с голенища в синяках, правой тоже досталось. В травмпункте я зафиксировал этот момент. В ближайшее время я свяжусь с Фондом борьбы с коррупцией, либо найду адвоката, и мы напишем заявление.

Когда Тимофей Филатов возвратился домой, там ему передали повестку из отдела, в котором его допрашивали. Согласно документу, активист должен был явиться позднее, чем его задержали. Филатов уверен, что таким образом полицейские пытаются узаконить задержание.

Первый раз он приходил в пятницу, 5 апреля, в районе 12 часов дня. Я была на работе, когда пришла домой, мать рассказала. У нас звонок не работает в силу электрических причин, дверь не сильно крепкая. Какой-то молодой человек очень сильно бил по двери, практически высаживал ее.

Маме 71 год, она была одна, сильно занервничала. Обычно все, кто к нам приходят, звонят с домофона, а он поднялся сразу на этаж. Удостоверения у него не было. Когда мама стала настаивать, он показал ей паспорт и какую-то бумагу. Он заявил, что является оперативником уголовного розыска. Мать записала его фамилию — Козыренков. Сказал, удостоверение ему пока не выдали, но заявил, что я ему нужна. В бумаге насчет меня ничего не было. Бумага была, видимо, о том, что он работает в МВД.

Мама сказала, что я на работе. Вечером в школе у ребенка был праздник, начинался в 18 часов, предполагалось, что закончится в 20:30. Мой сын там выступал. Мама предложила оперативнику подойти к 21 часу. Что ему надо, оперативник не объяснил и в этот день больше не приходил. В субботу тоже.

В воскресенье днем я пошла в парикмахерскую. Когда вернулась, мама сказала, что Козыренков снова приходил, около восьми вечера, в этот раз он был в куртке с надписью «полиция». Мама сказала Козыренкову, когда я должна вернуться и предложила оперативнику оставить какие-то координаты, куда мне пойти. Ничего он не оставил. Она с балкона видела, что Козыренков сел в полицейскую машину и уехал.

В понедельник я пошла в УВД Мытищ, оно считается центральным в городе. Я пыталась выяснить, работает ли у них товарищ с такой фамилией. В УВД он не работает, но оказалось, уголовный розыск в Мытищах есть в разных отделениях полиции. В результате дежурная дала мне бумажку, на которой было написано «Козыренков Александр» и номер телефона.

Она сказала, что он действительно оперативник и ему с меня нужно взять какое-то объяснение. Я целый день безуспешно ему звонила, этот номер не работал.

Параллельно я готовила бумаги о том, что наше уголовное дело было прекращено Мосгорсудом, по решению Европейского суда по правам человека нам выплатили компенсацию. Никаких оснований меня повторно трогать нет, я не судима, прошло 12 лет уже, как я вышла на свободу.

Во вторник, 9 апреля, мама позвонила в слезах. Где-то без двадцати восемь вечера поднялись двое, дверь нагло высаживали ногами. Мама открыла дверь — там были Козыренков и товарищ, который сказал, что является его начальником.

«Начальник» начал орать на весь подъезд: «А что, тут до сих пор никто не знает, что она сидела?» Мама сказала, что у нас ребенок лежит с температурой. На них это не произвело впечатления. Мама попросила у «начальника» удостоверение. Он открыл его, и закрыл, хлопнув перед носом. Ни фамилии, ничего мать посмотреть не успела. Она сказала, что напишет на них жалобу. Те стали уходить и орали на весь подъезд, что «тут живут уголовники», оскорбляли мою маму.

Они были в гражданском. Сосед, поднимавшийся домой, спросил у них, что происходит, на что «начальник» послал соседа матом. У них завязалась ссора, сосед вынудил их покинуть подъезд. Они были на белой «мазде» — видимо, это машина «начальника».

Тут приехала я на такси, они вышли из «мазды» и подошли ко мне. Я спросила: «Это вы мне дверь ломаете?»

Они сказали садиться с ними в машину, я категорически отказалась. Если бы было мало народу, может, они бы предприняли какие-то попытки [затащить в машину], но у подъезда было людно. Тут из подъезда еще вышла моя мама.

Я попыталась выяснить, в чем дело и что от меня нужно. «Начальник» стал орать, что сейчас вызовет воронок и меня заберут за оскорбление и неповиновение полиции. Я ответила: я ваши документы не видела, вы не в форме, нечего меня пугать обезьянниками. Он громко орал на весь двор, что посадит меня. Я отошла в сторону с Козыренковым, в это время «начальник» сцепился с моей мамой.

Я спрашиваю Козыренкова, что от меня нужно. Он сказал, что взять объяснение, но это обязательно нужно сделать в квартире. Я согласилась подняться с Козыренковым, но сказала, что «начальника» не пущу. «Начальник» остался в машине.

Я спрашиваю, что за объяснение. Козыренков говорит: просто проверка. Еще на улице я сказала ему про ЕСПЧ, что дело прекращено, я освободилась 12 лет назад. Козыренков ответил, что его все это не интересует. На улице он показал мне некую бумажку, в которой было три фамилии, как он выразился, «людей, которые когда-то привлекались за оборот оружия». На улице было темно, ни свою, ни другие фамилии я не разглядела.

Форма бумаги, которую он составил, называется «объяснение». Не знаю, как это с юридической точки зрения. Записал все мои данные. Сказал, что ему обязательно — иначе он не уйдет — надо записать, с кем я проживаю, включая ребенка. Где я работаю, чем занимаюсь в свободное время. Сказал, что должен обязательно меня сфотографировать. Также сфотографировал паспорт.

Ни в каких митингах, пикетах я сейчас не участвую в силу семейных обстоятельств. Для меня происходящее — это шок. Я переживаю за безопасность своей семьи. Возвращаясь по вечерам домой, я чувствую себя неуютно.

Началась история в прошедшую пятницу, 12 апреля. Я выходил с подругой вечером на «Пушкинской» из паба «БирМаркет». Меня окликнули двое мужчин по имени, спросили, не узнаю ли я их. Я ответил, что не узнаю. Они сказали: давай встретимся, у нас для тебя есть предложение. Потом добавили, что перезвонят.

На этом мы расстались. По их виду я заподозрил, что речь может идти о вербовке. Не знаю почему, но я подумал: вот, оно. Я ждал звонка, однако никто мне не позвонил. Во вторник, 16 апреля, когда я уходил с работы, один из этих людей встретил меня у проходной. Предложил где-нибудь сесть, как он выразился, побеседовать. Пошел со мной к метро «Достоевская».

Я готовился, что такое может произойти, почитал, как правильно себя вести. Я сказал, что отказываюсь отвечать на вопросы без адвоката, неформально с ним беседовать. Если ему нужно, пусть вызывает меня повесткой.

Он долго пытался меня разговорить, задавал личные вопросы, вопросы про политику. Я отвечал, что не буду общаться. Он постоянно переспрашивал: почему, почему? Разговор повторялся кругами минут 15, пока мы шли к метро. Когда я понял, что разговор зашел в тупик, я сказал «до свидания» и ушел.

Он представился сотрудником ФСБ Алексеем. Как мы выяснили с товарищами, это известный товарищ Леша Улыбка. Второй товарищ, который был с ним в пятницу, — это Алексей Окопный, эшник. Персонажи известные, действительно, я бы мог их узнать: не зря они в пятницу удивлялись. Они бравируют своей известностью.

Я сразу связался с юристом, коллегами по партии, в тот же вечер написал об этом в фейсбук и телеграм. В регионах не знаю насчет вербовок участников либертарианской партии, но наших людей тягают на допросы за местный активизм. В Москве, вероятно, это первый такой случай. Они ведут разработку всех на свете, к либертарианцам решили зайти с самого верха. Я — секретарь Федерального комитета Либертарианской партии России.

Когда я опубликовал пост в фейсбуке, мне начали писать друзья по партии, делать предположения, кто бы это мог быть. Я погуглил и нашел фотографию Улыбки. Затем также предположили, что Улыбка, вероятно, ходит вместе с Окопным. Я погуглил его фотографию и тоже узнал его.

Почему меня задержали — надо спрашивать у сотрудников. Ответ подполковника, который избивал нас в первом отделе: потому что мы все его ******* [достали]. Это было 5 апреля, я в Октябрьском [районном] суде защищал активистов, задержанных за «надгробие Путину».

В перерыве между заседаниями я пошел в отдел, чтобы узнать, когда будет следующий суд, передать еды. Я встретил моих подзащитных, которые были со мной на суде, Романа Самойлова и Илью Ткаченко. Мы выходили из отдела покурить, подъехал УАЗ «Патриот», оттуда вывалились пять-шесть ментов.

— Вы что, пришли передачку сделать?

— Да.

— Ну, проходите-проходите.

И начали заталкивать нас в помещение. Я зашел, чтобы не впаяли сопротивление полиции. Парни не давались и снимали на видео, задавали вопросы, что происходит. У нас начали отбирать телефоны. У Романа Самойлова отнимал подпол (подполковник — ОВД-Инфо). Повалял Романа по столу, скрутил руки, лазал по карманам. Роман успел телефон скинуть, я убрал к себе в карман. С этим подполом мы уже когда-то виделись, он нас прекрасно знает.

Пока подпол искал телефон, чуть не придушил Рому, встав ему коленом на шею. Рома спросил его:

— Вы меня решили придушить?

— Пока нет.

Подпол отправил его в другую часть отдела, чтобы там его раздели и обыскали. Затем вернулся к нам и начал докапываться до Ильи Ткаченко (он активист «Бессрочки). У Ткаченко к этому времени отняли телефон и диктофон, который он прятал в штанах в районе трусов. Докапываясь до него, подпол сделал Ткаченко подножку со словами: «Чо падаешь?» Я видел у Ткаченко синяки и кровь слева в области виска. Ткаченко поставили к стенке лицом, для обыска, «на растяжку», обыскивали его, дважды ударили справа по ребрам. Он так стоял около часа.

У Ромы в это время пытались взять отпечатки пальцев, хотя у него паспорт был с собой. Рома соединил руки за спиной, чтобы у него не могли взять отпечатки. Его повалили на пол, надавили на подколенные чашечки, кто-то наступил ему на голову ногой — тогда смогли выкрутить ему руку и положить большой палец на «Папилон» (сканер отпечатков пальцев — ОВД-Инфо). Затем Рому заковали в наручники, в них он простоял около часа с хреном.

У меня забрали мой и Ромин телефоны: подпол вытащил их из кармана. На мои вопли, что изымать нужно под протокол с понятыми, он ответил:

— Будете *********** [выпендриваться], будем вас на улицах ловить и отстреливать как бешеных собак.

Илью увезли по скорой, отдав ему все документы и телефон. К нам пришла Общественная наблюдательная комиссия, мы им все рассказали. После этого полицейские стали поспокойнее. Подполковник куда-то испарился.

Нас повели на составление протоколов. Мы отказались от медосвидетельствования: я слышал, как сотрудники [полиции] собирались договориться, чтобы освидетельствование показало, что мы под наркотиками. Задержали нас без двадцати семь, протокол дали около 23-х с копейками.

Один из сотрудников дежурной части отпускал шуточки: если не служил, наверное, пидорас. Мне говорил: «Бабам слово не давали! Место женщины на кухне!» (рассказчик — трансгендер — ОВД-Инфо).

У меня изъяли остатки вещей, далее были скучные два дня в камере для административно задержанных. Со мной разговаривала сотрудница центра исполнения административных наказаний.

Она говорила, что у меня начнутся проблемы с поступлением [в вуз], начнутся проблемы с семьей, если я продолжу заниматься защитой людей в судах. Что защита людей в судах меня доведет до статьи, что, как фигурантов «дела Сети», меня «покусают клопы». Спрашивала о Жлобицком. Спрашивала о «Народной самообороне» и «Открытой России». Видимо, она «Медузу» перечитала: сотрудникам центра исполнения административных наказаний все это не нужно.

В воскресенье, 7 апреля, был суд. Меня заставили подписать расписку, что я не буду разглашать, что происходило в полиции и претензий к сотрудникам полиции я не имею. Угрожали проблемами, если не признаю вину.

По их версии, я матерился рядом с отделом полиции и сопротивлялся сотрудникам, а также отказался от освидетельствования на наркотическое опьянение. Я решил признать, и меня отпустили со штрафом в тысячу рублей. Еще у меня должен быть суд за отказ в освидетельствовании.

О митинге я узнал в канале Бориса Вишневского, видел приглашения в и в других каналах. Напечатал свой плакат на домашнем принтере. Я закончил художественную школу, мой плакат понравился многим. Я пришел к двум часам, постоял, сфотографировался с несколькими десятками людей. В какой-то момент увидел, как за рамками переговариваются между собой полицейские с людьми в штатском, показывая на меня. Обычно металлоискатели и рамки используются только в Москве, но в этот раз их поставили и у нас. Я решил убрать плакат.

В какой-то момент полицейские подошли и попросили меня пройти вместе с ними. Рядом со мной стоял активист Петр Трофимов — он начал спорить с ними, пытаясь понять причину задержания. Сотрудники полиции отрицали факт задержания, говорили: «Мы сейчас отойдем поговорить, поболтать». Меня увели за территорию проведения митинга. При проверке документов увидели, что я несовершеннолетний, сказали: «Посиди-ка тут пока у нас в автозаке».

Там со мной пытались беседовать полицейские и непонятные люди без формы. Они спрашивали: «Кто тебе такой плакат дал? Кто напечатал? Сколько заплатили денег?» Мне предлагали все подписать, не читая, но я не стал так делать, ко всему придирался, требовал, чтобы мне разъяснили 51-ю статью Конституции, руководствуясь принципом «итальянской забастовки».

После довольно долгих совещаний, на меня составили протокол за нецензурную брань, то есть решили, что будет мелкое хулиганство. В ОВД приходил человек без формы, сказал, что будет при мне смотреть мой телефон, попросил разблокировать. Посмотрели смс, WhatsApp, группу сторонников Навального. Затем увидел, что есть телеграм, открывает его, но он, конечно, запаролен. Говорит: «Вводи пароль». Я ввожу «один, два, три четыре»…. «Ой, забыл! Ну как же так…» Так же делал, когда они начали выспрашивать информацию про брата, про тетю, еще что-то. В общем, как только что-то лишнее они начинали спрашивать, я тут же начинал забывать.

В отделе полицейские долго думали, решали, куда меня везти. Так мне ничего и не сказали и повезли. Только уже подъезжая к ЦВСНП (Центр временного содержания для несовершеннолетних правонарушителей — ОВД-Инфо), мне объяснили, куда везут.

Когда я зашел внутрь, мне сказали выключить телефон и сдать все вещи. Несколько раз я заставлял переделывать опись, потому что они неправильно записывали, цвет телефона, пытались переписать данные банковской карты. Досконально досмотрели, включая интимные области, изъяли шнурки, затем опросили. Вообще одну и ту же информацию сначала спрашивали в автозаке, затем в отделе полиции, и потом в ЦВСНП. У них, видимо, коммуникация между собой никак не настроена.

Первая ночь обязательно должна быть в изоляторе. Вот его интерьер: четыре кровати длиной 1,6 метра без подушек, две камеры и больше ничего. Одна из стен покрыта стеклом, как галерея, видимо, чтобы просматривать. Несмотря на то, что всё изымают, вся стена исписана. В основном пишут дату, имя, кто и за что попал. Потом мне этот лайфхак сказали как провернуть: при задержании нужно положить под язык монетку, и, когда уже заходишь в изолятор, можно что-нибудь выцарапать на стекле.

На следующий день приходит врач, осматривает, забирают всю одежду, потом ведут мыться. В душе из шести кранов горячая вода только в одном есть. И то, воду надо сначала пропустить, она ржавая. Затем выдают местную одежду, максимально убогую. Все серое, невыразительное, на несколько размеров больше. После мытья поднимаешься наверх.

На нижнем этаже находится изолятор, пищеблок и душевая, а наверху — так называемая «группа». Там находятся класс, игровая и спальни. Перевести из изолятора называется «поднять на группу», на сленге работников. Уборная просто ужасная. Это отдельно стоящие унитазы, кабинок нет. Горячей воды и туалетной бумаги тоже нет. Нужно спрашивать отдельное разрешение для похода в уборную и отдельное разрешение для получения туалетной бумаги.

Там множество всяких правил, которые нужны исключительно для психологического давления. Наверх по лестнице можно подниматься только вдоль стены. Спрашивать нужно абсолютно обо всем: когда переходишь из комнаты в комнату, когда нужно посетить уборную, еще что-то сделать. Телефоном мне ни разу не дали воспользоваться. Я раз пятнадцать спрашивал, но мне так и не разрешили.

Видеокамер просто неадекватное количество. В классе, где типа занятия идут, две или три камеры. В спальне четыре камеры, в коридоре и игровой — не меньше трех. Я опасался, что и в уборной тоже есть.

Каждый день нужно беседовать с дежурным воспитателем. Во время беседы ты пересказываешь информацию, о которой спрашивали при задержании и в отделе полиции. На арестованных оказывали что-то вроде давления, говорили: «Вы все виновные и здесь отбываете свое наказание». При этом у большинства задержанных судов ещё не было.

Со мной проводили долгие беседы, сотрудникам было интересно. Такое задержание, на митинге, как они говорили, случается довольно редко. Они говорили, что вообще первый случай в их практике, когда кто-то оспаривал законность задержания. Обычно им было неинтересно, а тут они нашли «пятую колонну». С одним сотрудником мы на какую-то тему разговаривали, и он мне говорит: «Нет, в этой теме ты слабоват, уточни потом у своего куратора из Госдепа».

Для питания в пищеблоке нужно было четыре раза в день спускаться и подниматься по лестнице, исключительно вдоль стены. Причем медленно. Питание, как в любом казенном учреждении, не очень хорошее, но я находил, чем насытиться. Обед в принципе неплохой. На месте они ничего не готовят. Им всё привозят, как в самолете, но хуже. Тут они только разогревают в пластиковой таре. С голоду не умрешь, хотя я похудел, пока там был.

Из досуга только шахматы и шашки, за пять дней я сыграл около ста партий. Кроме этого, особо заняться было нечем. Зато выигрывал у всех. Был просмотр телевизора один час в день. Если кто-то говорит хотя бы одно слово, то телевизор сразу же выключают. До того, как я пришел, все смотрели «Первый канал», что то-такое. Я убедил всех поставить развлекательный канал, мы в итоге выбрали «СТС». Работники мне сказали, что до этого никто не был против, все смотрели «Первый канал» и нормально, всем нравилось, пока не попал «бузотер».

Там еще «мероприятия» были, так это называется. Утром собираются все в классе, и выдаются газеты. За чтением этих газет никто не следит. Никто, кроме меня, их и не читал. А вечером другое «мероприятие» — дается текст, его нужно выучить наизусть, а потом пересказать. Тексты очень простые, но некоторые и с ними не справлялись. Например, дается текст про Северо-Западный федеральный округ, и нужно назвать столицу округа.

Со мной арестованных было восемь человек, из них четверо — за курение. Одна девочка посещала больницу со сломанным пальцем. Она вышла на пять минут покурить, и тут появились сотрудники. Повезли ее сначала в отделение, потом в ЦВСНП. Но нельзя сказать, что все там — невиновные. Было двое угонщиков.

ЦВСНП — это огромное шестиэтажное здание. На всех окнах решетки, колючая проволока по периметру. Восемь задержанных — это норма, и сотрудников там гораздо больше.

Но раньше была другая ситуация. «Группа» была поделена на две части — женскую и мужскую. Было так много арестованных, что в одной части они не помещались. По словам одного из сотрудников, раньше, если за 48 часов законные представители не забирали арестованного, то на тридцать дней он оставался в ЦВСНП. И раньше этих тридцати дней забрать было нельзя. Люди скапливались.

Сейчас это устроено так: поступаешь, ночуешь, проводишь 48 часов, дальше назначается суд. Далее суд выносит всегда одинаковое решение — продлевается арест до тридцати суток, либо до того момента, когда заберут законные представители.

На утро через три дня после задержания у меня был суд. Судья сказал, что сейчас вынесут решение о продлении ареста, спросил, какая у меня позиция. Я ответил, что против. Он удивленно: «Почему против?» Я говорю: «Потому что Центр предназначен для правонарушителей, а до решения комиссии по делам несовершеннолетних таковым я не являюсь». Судья на это сказал: «Да, верно, но куда тебя еще деть?» Продлили, потому что невозможно передать законным представителям — они находились за границей.

• На пятый день ареста Никиту забрали родители. Спустя десять дней после задержания Никита побывал на заседании Комиссии по делам несовершеннолетних. Молодого человека в качестве общественного защитника представлял активист «бессрочного протеста» Илья Ткаченко, которого на днях избили в отделе полиции. Сторона защиты отметила, что когда на митинге полицейские подошли к Никите, он уже убрал плакат. Ткаченко в связи с этим попросил привлечь записи с камер полицейских. В результате комиссия приняла решение о возвращении дела в полицию на доработку.

Мне позвонили из Следственного комитета, сказали, что хотят со мной поговорить. Договорились, что они подъедут ко мне на работу буквально через полчаса после звонка. Я спросил, на какую тему, они ответили, что это не телефонный разговор. Мне позвонили минут через 40, я к ним вышел. Я предупредил коллег, договорился, что меня подменят.

Приехали два человека. Мы сели в их машину и поехали в Следственный комитет. Допрос вел другой человек, следователь, то ли полковник, то ли подполковник. Потом пришел еще и некий технический специалист. Все были в штатском, одеты в кожанки, костюмчики. Я спрашивал, сколько времени займет это, они отвечали, что минут 20. В итоге допрос шел два с половиной часа.

Мне сказали, что допрос связан с делом Жлобицкого. Знаю ли я его, общался ли с ним. Я сразу сказал, что знаю о нем из новостей, ранее не знал о его существовании. Мне сразу сказали, что будут проверять телефон: именно поэтому поехали за техническим специалистом. Я так понял, не покажи я им телефон сам, они бы его изъяли, я бы остался без телефона, а мне особо скрывать нечего.

Следователь смотрел мой телефон еще до их приезда. Из телефона он переписал номера родителей и сестер. Он попросил назвать их дни рождения. Я сказал, что не помню. Следователь ответил, что это очень плохо: по моим ответам будет составляться мой психологический портрет, список вопросов прислали из Москвы.

Он рассказал, что знает, что год назад я жил на съемной квартире, с хозяйкой говорили. Спросил, зачем, когда съезжали, оставили там ламповый телевизор — подробность, которую с потолка не возьмешь.

Следователь спрашивал меня о мотивах поступка Жлобицкого, читал ли я его сообщения. Я ответил, что читал только предсмертную записку, которая выкладывалась в новостях. Больше никакие его контакты я не знаю, не могу судить о его мотивах.

В записке Жлобицкий указывал, что совершил свой поступок из-за применения пыток в деле «Сети». Следователь переспросил, что такое «дело «Сети». Я ответил: несколько активистов в Питере и Пензе сидят, там был факт пыток, медицински засвидетельствованный. Это и сподвигло Жлобицкого пойти в здание ФСБ и взорваться.

Следователь спросил, как я отношусь к таким методам. Я сказал, что их не поддерживаю. Что протест, когда он необходим, должен быть более конструктивным и позитивным. Следователь спросил, как я отношусь к власти. Я ответил, что нахожусь к ней в оппозиции — в стране не хватает демократических институтов и свободы слова. С помощью них люди могли бы участвовать в управлении собственными жизнями. Следователь начал со мной немного спорить, пытался меня переубедить. Этот разговор он в протокол не включил.

Начал расспрашивать меня о пабликах. Подписан ли я на «Народную самооборону», «Anarcho News», «Нечаевщину». Я сказал, что эти паблики читаю, но в обсуждениях в комментариях там не участвую. Я подписан на много разных ресурсов, высказывающих зачастую противоположные точки зрения. Он меня спрашивал еще о каких-то группах, из них я запомнил только «Речи бунтовщика». Я только потом вспомнил, что там участвовал Жлобицкий, и там он выложил свою предсмертную записку.

Следователь спрашивал меня, знакомы ли мне различные личности. Как я понял, он мне называл аккаунты, которыми пользовался Жлобицкий. Назвал, наверное, штук пять. В том числе — аккаунт «Нечаев». Я выкладываю свои рисунки в соцсетях, мне разные люди пишут. Может быть, среди них мог быть и Жлобицкий с какого-то аккаунта, мы могли с ним парой сообщений перекинуться, не знаю.

Еще спрашивал о моих аккаунтах в соцсетях и мессенджерах, есть ли я там. Наверное, называл все, кроме «Одноклассников».

Затем вернулись оперативники с техническим специалистом. Взяли у меня телефон, я сам его разблокировал. Они втроем сели за соседним столом и листали мой телефон. Я попросил воды и спросил, сколько это еще продлится. Мне дали стаканчик с водой. Я нервничал, это было заметно, но общались мы достаточно непринужденно. Пока мы разговаривали, зачем-то все время работал телевизор: это мешало сосредоточиться.

Меня спрашивали, общался ли я с кем-то о способах изготовления взрывчатки. Спрашивали, с кем я общаюсь, какие у меня интересы, чем я занимаюсь во внерабочее время. Я сказал, что я художник, рисую на улицах, посещаю кинотеатры, концерты, хожу с друзьями в бары, играю в компьютерные игры. Следователь записал, в какие игры я играю, спрашивал, не шутеры ли это. Спрашивали, почему я не использую аккаунты в соцсетях, названные моими именем и фамилией, насколько информация в аккаунтах соответствует моей реальной жизни.

Я ответил, что в аккаунтах есть мои фотографии, а Хадад — мой творческий псевдоним. Выбрал я его случайно, но многие меня под ним знают. Были вопросы о моих отношениях с семьей. Я ответил, что отношения хорошие, недавно все вместе ездили в отпуск. Насчет друзей я ответил, что у меня они в основном творческие люди: художники, музыканты.

Вскоре телефон мне вернули, сказали, что ничего не нашли. Давить на меня не пытались, явно такой цели у них не было. На телефоне были смски с работы — коллеги пытались понять, что со мной происходит. Следователь выписал мне повестку, чтобы для работы было объяснение, где я находился.

В течение 20 последних лет я занимаюсь защитой прав граждан. Как руководитель правозащитной общественной организации «Общаги» (организация защищает права живущих в общежитиях — ОВД-Инфо), а также как организатор протестных акций. Так или иначе, приходится сталкиваться с сотрудниками полиции.

Не так давно в МВД Красноярского края поменялось руководство и стало проявлять себя очень активно. Я считаю, что общественники должны быть готовы ко всем возможным проявлениям агрессии со стороны сотрудников полиции. Произошедшее 26-го марта — это просто одно из подтверждений того, что полиция хорошо начала обмениваться межрегиональным опытом и учиться на чужих примерах.

26 марта в администрации Кировского района Красноярска проводилась встреча с представителями регоператоров по мусорной реформе и председателей совета многоквартирных домов. С 16 декабря прошлого года мы пытаемся решить вопросы законной реализации мусорной реформы протестными акциями, но в этот раз пришли просто в качестве слушателей. Несмотря на это, нас пытались вывести из здания, но мы остались и досидели до конца.

Когда вышли из помещения, несколько человек задержались у крыльца администрации — активисты и один журналист, который приехал на собственном автомобиле. В этот момент из дежурной машины вышли сотрудники полиции: «Нам сказали, что среди вас есть Суворова». Ни имени, ни отчества — больше ничего, то есть они не знали даже лица. Просто им нужна была некая Суворова.

Я в этот момент разговаривала по телефону, меня окликнули, сказали, что спрашивают, — люди-то простые, законопослушные. Я оказалась не настолько наивна, как остальные, и попросила предоставить служебные удостоверения. Они это сделали.

Сотрудники полиции относились к отделу № 3, в юрисдикции которого мы находились. Но полицейский сказал так: «Гражданка Суворова, мне надо вас доставить в отдел полиции № 2, где на вас имеется КУСП». А это вообще противоположный район города.

Мы с таким уже сталкивались во время приезда Путина в Красноярск.

Человека на личном автомобиле останавливали и говорили: «Вы знаете, есть ориентировка на вас, что вы вчера, двигаясь на этой машине, сбили человека». Легко представить панику водителя, который вчера даже никуда не выезжал, сидел дома, пил, курил, болел и так далее. Его задерживают, доставляют в отдел полиции, диаметрально противоположный месту, где должен был находиться Путин, держат шесть часов под разными предлогами и потом отпускают. Ситуация понятная: задерживают, чтобы не было намерения приехать на встречу с Путиным.

В этот раз цель была щелкнуть меня по носу. Потому что с полицией мы конфликты имеем регулярно. Здесь еще один нюанс: буквально недавно закончилась эпопея с Натальей Подоляк, которая 5 мая на митинге якобы пнула сотрудника полиции. Она получила статью 318 УК (применение насилия к представителю власти — ОВД-Инфо) и как преподаватель потеряла возможность работать в своей сфере, потому что у нее уголовная статья, связанная с насилием. В тюрьму ее не отправили, но она получила огромный штраф.

Осознавая, что наша красноярская полиция готова на любые провокации, я понимала, что мне ни в коем случае нельзя находиться в одном автомобиле с сотрудником. Потому что любая царапина, любой небольшой синяк, который получен был накануне, мог стать поводом для возбуждения 318 УК. То есть доставляют меня в дежурную часть, а через час этот сотрудник обращается с рапортом, что я оказала сопротивление. И вот я осуждена по 318-й. Поэтому моя задача была с ними никуда не ехать.

Все это длилось полтора часа. Меня товарищи посадили в автомобиль журналиста, чтобы я не контактировала с сотрудниками, а сами оставались на улице. Все начинали замерзать. Тогда журналист предложил, взяв видеокамеру, проехать вместе со мной в дежурную часть, но сотрудники полиции были категорически против. Они настаивали, чтобы «Ольга Александровна села в их автомобиль». Откуда взялась «Ольга Александровна», если до этого им была известна только моя фамилия?

Когда мы стали спрашивать, нам ответили, что у них есть ориентировка, что я подана во всероссийский розыск, на меня есть КУСП. Мы потребовали предоставить данные: номер КУСПа, даты регистрации. Сотрудник не говорил. Ориентировка если есть, то должна быть в неком виде. В печатном, в электронном, где физиономия некой гражданки Суворовой, дата ее рождения, как ее зовут. Но этого нам тоже не предоставили. Тогда мы попросили хоть какое-то подтверждение того, что я нахожусь во всероссийском розыске. Но им было только важно, чтобы я села в их автомобиль и проехала в отдел.

Когда я начала говорить, что не понимаю, та ли я Суворова, которая им нужна, сотрудник начал звонить и в конце концов сказал: «Да, Суворова Ольга Александровна, дата рождения такая-то».

У нас была очень удачная локация, где стоял автомобиль. Движение нам заблокировал с одной стороны сотрудник полиции, с другой — автомобиль сотрудников. Понятно, что никто давить никого не будет. Но это все произошло во дворе жилого дома, стоящего буквой Г. В тот момент, когда начали прибывать еще экипаж полиции, экипаж Росгвардии, время уже шло к вечеру, к 20 часам. Хорошо освещенный двор, на всех балконах торчали люди, кто-то снимал, кто-то просто фотографировал. Я считаю, что это очень помогло нам в том, что сотрудники полиции не смогли применить силу. Хотя такие желания и мотивация у них были. Мы слышали, как по рации им говорили: «Что вы там стоите? Давайте их вяжите, Суворову в машину и приезжайте».

Мы начали обзванивать дежурные части города, края, России, чтобы выяснить подробности о моем нахождении в розыске. Я не сомневалась, что был КУСП, я знаю, что он был. Понятно, что по надуманному поводу, но, тем не менее, у них было основание пригласить меня на беседу.

Все это продолжалось около двух с половиной часов. Прибывшие экипажи полиции и Росгвардии вели себя абсолютно по-хамски. После того, как последовали наши многочисленные звонки в дежурные части, с ними начали уже связываться не из ОВД, а из ГУ МВД по Красноярскому краю. Там уже люди посмышленее, у них моя фамилия на слуху. Они начали спрашивать сотрудников по телефону, что происходит, почему действуют в такой грубой форме.

Вообще я бы порекомендовала всем гражданским активистам не брать с собой тот телефон, который для них является ценным. Не в плане стоимости, а из-за содержащейся на нем информации, которая может быть использована против активиста. На смартфоне обычно содержатся какие-то фотографии, документы, переписки. Поэтому, когда начались просьбы дать номер телефона, я сказала что у меня телефона нет, его украли. Мы вели разговор с сотрудником по телефону одного из дежурных.

Подъехал начальник службы участковых уполномоченных уже отдела полиции № 3. Он предложил такой вариант: «Если вы не соглашаетесь сейчас никуда проехать с сотрудниками, то можете прямо здесь на месте подписать обязательство о явке тогда-то в такое-то место, если вас это устраивает».

Мы сталкивались с тем, что в Красноярске в отделах полиции по-прежнему пытают, это прямо норма. Связывают руки, бьют бутылкой с водой. Я четко знаю, что прибывать в отдел полиции на какие-то беседы очень не желательно. Они там будут гнобить, угрожать, провоцировать.

Я согласилась встретиться, но при условии, что это будет в УВД города. Потому что там в каждом кабинете и коридоре стоит прослушка и камеры — они стали сами себя бояться. Это после большого скандала: там буквально в течение нескольких месяцев погибло два человека. Я предложила встретиться именно там. Подписав явку, отправилась домой.

Как оказалось, это нормальная практика, когда ты подписываешь обязательство о явке и после этого можешь удаляться с места как хочешь и куда хочешь, если рядом есть товарищи, которые не дают тебя посадить в дежурную машину. Технология популяризируется, КУСПы сейчас будут на нас возбуждаться по любому вопросу. Допустим, это может быть кража, ДТП, наркотики, у мужчин — изнасилование и педофилия. А способ, которым воспользовалась я, мне кажется, позволяет как раз выиграть время, собрать команду поддержки, самому успокоиться и подготовиться к дальнейшим обдуманным действиям.

Моей бабушке этой весной исполнится 80 лет, четыре года назад она стала членом общины Свидетелей Иеговы. Сейчас мы живем в разных городах, но я стараюсь приезжать к ней почаще и регулярно звоню.

Жизнь у бабушки с самого детства сложилась непросто: голодное послевоенное время в горном селе на Кавказе, ранняя смерть отца. В 16 лет она ушла из родного аула в город вместе с малышкой-сестрой, которая вскоре умерла у нее на руках от голода и болезней. Всю жизнь бабушка очень много работала, на пенсию вышла только в прошлом году. Времени на образование у нее не было. Бабушка закончила восемь классов, по-русски пишет с ошибками, в свои почтенные годы имеет в некоторых вопросах до умиления наивное представление о мире. Наверное, поэтому она всегда искала какую-то поддержку в религии и боге.

Родилась бабушка в мусульманской семье, лет 10 назад приняла православие. Какое-то время она ходила в церковь, но не нашла там того, что искала. Жаловалась, что в церкви чувствует себя чужой, что священники на ее незнание реагируют с надменностью, что ходят в золотых одеяниях, когда вокруг столько нищих, и еще пугают адом, в который она не верит. Когда пять лет назад трагически умерла ее дочь, она снова пошла в церковь. И опять была разочарована. Потом я узнала, что бабушка стала Свидетельницей Иеговы. Сначала я испугалась — подумала, что это какая-то ужасная секта, что пожилой женщине пудрят мозги, еще на деньги, наверное, разведут.

Шли месяцы, и бабушка заметно преобразилась. Она стала лучше одеваться, чаще улыбаться и вообще будто помолодела. Много рассказывала о собраниях, где Свидетели изучают историю древнего мира, географию, учатся выступать публично, участвуют в дискуссиях. У нее появились «братья» и «сестры», которые помогают ей справиться с одиночеством, приходят в гости, объясняют всё, что она не понимает в Библии, и просто поддерживают по мере сил. Да, всё это с сильным перекосом в религию, что мне совсем не близко, но пожилой уставшей от горя женщине явно стало легче жить. Поэтому я признала за ней право решать самой и перестала беспокоиться.

Многое изменилось, когда в 2017 году Свидетелей Иеговы признали экстремистской организацией и запретили. Здание, в котором проходили собрания, у них отняли. Бабушка ходила туда, как на праздник — старалась одеться получше, готовилась. Теперь встречи проходят раз в неделю у кого-нибудь дома. Небольшие группки человек по 5–10 тайно, как преступники, вполголоса читают Библию. Сначала сидели на кухне, накрывали стол с угощениями. Потом решили, что не все себе это могут позволить: некоторые стесняются своей бедности и поэтому не проводят встречи у себя. Теперь кухонные посиделки не приветствуются, встречи проходят в комнатах за закрытыми дверьми.

«Братья» и «сестры» собираются долго, приходят по одному, чтобы не выглядеть подозрительно. Бабушка рассказывала, что соседи однажды устроили скандал — стали кричать, что ее гости наследили в подъезде. Бабушка (я видела это сама) всегда перед собранием и после него подметает все лестничные пролеты, так что грязь, скорее всего, просто повод. Мне страшно думать, что любой звонок в полицию от недовольных соседей — и мою бабушку могут положить лицом в пол. Немного успокаивает осторожность и разумность, с которой Свидетели подходят к безопасности своих членов.

После запрета Свидетели сдали куда-то своим координаторам литературу, признанную экстремистской. Теперь они ходят проповедовать с планшетами. Но их перевод Библии тоже «экстремистский», а от него отказаться сложнее. Я видела, как во время собраний пожилые женщины прятали Библии на случай обысков. Ужасно, что им приходится это делать.

Я беседовала с одной из «сестер» об особенностях их веры. Мы сравнивали переводы Библии: Свидетелей Иеговы, синодальный и церковный православный. Принципиальной разницы я не заметила, разве что перевод Свидетелей написан более простым современным языком. Ну и, конечно, в нем фигурирует имя «Иегова», которым они называют бога.

По поводу запрета на переливание крови, который Свидетелям часто ставят в вину, я спрашивала тоже. По их учению, в крови содержится душа, а современная медицина якобы позволяет обойтись без этой процедуры. И еще мне объяснили, что сейчас у Свидетелей нет строгого запрета на переливание, хотя оно и не приветствуется. Конечно, всё это звучит довольно странно, но явно уступает по странности тем срокам, к которым приговаривают мирных последователей альтернативного христианства. Значительная часть из них — пожилые люди. Многие занимаются благотворительностью, в том числе и моя бабушка. Она возит одежду и продукты в детские дома, помогает продуктами самым малообеспеченным из общины.

В регионе, где живет бабушка, Свидетелей Иеговы пока не особо преследовали, не было громких дел или массовых задержаний. И всё равно мне тревожно. Недавно я приезжала к бабушке и заметила у нее в коридоре полный рюкзак. Удивилась, потому что это совсем не предмет ее стандартного обихода. Бабушка объяснила, что рюкзак нужен на случай преследования или тюрьмы, в нем все самое необходимое.

Мы часто созваниваемся, и я пытаюсь выяснить, все ли в порядке, нет ли опасности. По телефону обо всём, что связано с общиной, бабушка говорит очень осторожно. Но больше всего я переживаю из-за проповедей. По правилам общины все Свидетели должны проповедовать на улицах и в домах. Каждый, к кому бабушка подойдет с рассказами о боге, может пожаловаться, и снова — лицом в пол.

Сын бабушки, мой дядя, любит подшутить над ней — «экстремистка, американский шпион, угроза нацбезопасности, с кем мне приходится жить» и всё в таком роде. Иногда и мне смешно от того, что эта маленькая хрупкая старушка теперь «экстремистка». Но чаще всего я ощущаю негодование из-за абсурдности происходящего. Готовность к худшему и сильное ухудшение отношения к нынешней политике российских властей — вот результат преследований Свидетелей Иеговы, который я заметила за то время, пока моя бабушка член общины.

А еще я хотела бы сказать, что только после запрета я начала задавать вопросы о том, во что вообще верят Свидетели, и наконец более-менее поняла, что значит «бог есть любовь». В греческом первоисточнике используется слово «агапэ» — любовь к ближнему, милосердие. Этим же словом первохристиане называли свои собрания. По-моему, это очень красиво.

Начну с момента ареста. Меня посадили в спецблок «Матросской тишины». Так называемый шестой спецблок, на языке зеков — «Воровской продол». Туда сажали террористов, воров в законе, криминальных авторитетов, ну и я попал в этот круг.

Половина там были пожизненно осужденные, часть — ждали приговора, я был среди них. Сорок человек нас было, удалось пообщаться с разными людьми. Сидел я с членами «Банды GTA», которые позже были расстреляны (при попытке побега — ОВД-Инфо), теми, кто питерское метро взорвал. Сидел с фигурантом убийства Немцова — со мной он был в камере, — с замом курского губернатора Зубковым Василием Николаевичем, с исполнительным директором Роскосмоса (Владимиром Евдокимовым — ОВД-Инфо), с заместителем начальника ФСИН (Олегом Коршуновым — ОВД-Инфо).

На прогулки нас выводили 13 человек: восемь ФСИНовцев и пять спецназовцев с двумя собаками. На этих прогулках удавалось прочувствовать, насколько же ты опасен. На меня повесили профучет: что я якобы представляю угрозу для администрации и других осужденных. У меня был особый контроль даже в спецблоке. Мы над этим посмеивались, но затем это мне аукнулось.

Сначала у меня стоял этап на Красноярск, но в последний момент поменяли на владимирский лагерь. Мне не сказали, что везут во Владимир, сказали, что еду недалеко. Везли меня спецэтапом, пристегнули наручниками к тросу, который был натянут в вагоне. Везли крайне жестко: по приезде сотрудники СИЗО № 1 Владимира вынуждены были оформлять, что я тридцать три раза упал и поскользнулся в карцере. МВД или прокуратура даже были вынуждены формальную проверку по этому поводу проводить, я был весь синий. Сразу по приезде меня кинули в карцер, ничего не объясняли, никаких правонарушений не оформляли. Карцер — маленькая сырая одиночная камера, ниже уровня земли. В ней я какое-то время просидел без прогулок.

Оттуда меня повезли в ИК-2, в город Покров. Первый же вопрос, который мне задала администрация: как я отношусь к Путину. Меня это удивило: какое дело ФСИН, как я к кому отношусь? На восемь месяцев я оказался в БУРе (барак усиленного режима — ОВД-Инфо). Был там такой Саакян Роман Саакович, начальник оперотдела. Он создал БУР под названием «Сектор усиленного контроля „А“», сокращенно — СУКА. Это официальное название. Сначала это был (в структуре ИК-2 — ОВД-Инфо) отряд № 2, потом почему-то резко стал отрядом № 5.

Обычно людям хватало двух недель в этом отряде, чтобы потом они делали все, чтобы больше туда не попасть. Что там творили, я даже рассказывать не хочу, но это был очень жесткий отряд. Было очень холодно, +11 градусов, одеваться теплее не разрешали.

На спецотряде при любом разговоре с сотрудниками ФСИН я должен был делать доклад. У меня был доклад: «Осужденный Демушкин Дмитрий Николаевич, 1979 года рождения, осужден по статье 282 части 1 на срок 2 года 6 месяцев, начало срока 21.10.2016 года, конец срока 20.04.2019 года, склонен к экстремизму-терроризму, нападению на сотрудников правоохранительных органов, отряд номер 2». Даже когда вам говорят «здрасьте», надо сначала дать доклад, а потом ответить. Если этого не сделать, все будет сразу очень плохо.

Каждые два часа приходил сотрудник, я давал доклад — за 16 часов, соответственно, восемь раз. И восемь раз сотрудники приходили ко мне ночью. Меня будили за ночь восемь раз с фонарем, спать я научился урывками, по часу. Это был мой профучет.

Если человек совсем сильно был виноват, он сидел там три недели. Я сидел там восемь месяцев. Со 105 килограмм упал до 60. Думал, удастся ли мне оттуда выйти? Но телевизионщики стали настаивать, что хотят со мной снять несколько сюжетов. Когда они приезжали, видели меня и отказывались снимать. Силовики из Москвы сказали владимирским: «Чего вы с ним делаете? Его же даже людям показывать нельзя».

После этого меня подняли на лагерь. Хоть лагерь режимный, очень жесткий, но там было намного легче. Было ощущение, что меня освободили. На обычных отрядах жить можно. Многое нельзя, но люди хоть как-то существуют. Можно было питаться своими продуктами, что-то делать, заниматься спортом, можно телевизор посмотреть, общаться друг с другом, в футбол поиграть, посещать церковь, еще что-то.

Можно руки за спиной не держать! Усиленный сектор — это руки за спиной всегда. Чтобы почесать нос, нужно спрашивать разрешение, в туалет ходишь с человеком. Этот отряд так и называли: отряд номер два «ничего нельзя». Короткое время давалось на помывку, короткое — на еду.

Хотя прошлой зимой этот отряд чуть-чуть подрасслабили. Тогда же Саакяна уволили — я думаю, не просто так. На словах администрация ко мне лояльно относилась, первый год просто нужно было выжить. Немного восстановился, вешу 75–77 килограмм, жирок и мышцы, думаю, еще поднаберу.

В секторе усиленного контроля со мной категорически запрещали общаться другим заключенным. Когда этот отряд вели, все поворачивались спиной, на него нельзя даже смотреть из окна с бараков, за это сразу предусматривалось наказание. Я восемь месяцев не гулял, не общался. Немного с ума можно сойти, если не научиться спокойно это принимать.

На секторе усиленного контроля за продуктами, которые вам же прислали, вы ходите два раза в неделю на 15 минут. Я в итоге перестал ходить: так нельзя нормально есть. Каждый раз, когда я пытался жевать колбасу, я прокусывал десны, у меня весь рот был в крови. Потом стали пускать на кухню каждый день — сначала об этом даже не мечтали. Но так можно только что-то быстро съесть, ничего не приготовишь. Большую часть еды в итоге приходилось выбрасывать. Передавать что-либо категорически запрещалось, даже соль. Но еду не отнимали, там такого нет.

Когда меня подняли на лагерь, некоторые зеки даже аплодировали: ты, говорят, крепанулся. Как ты это выдержал восемь месяцев? Там было много чеченцев — «пособники терроризма» и так далее. Самое смешное, мне приходилось постоянно помогать чеченцам. Я за это был наказан. У людей было тяжелое состояние: там была свиная кухня, которую они не ели. Я видел, что у них очень тяжелое физическое состояние. Так как я относительно известен, мне было полегче, ко мне меньше применяли средств воздействия, мне удавалось поднимать какие-то вопросы и просить за людей.

Из числа «козлов» (заключенные, сотрудничающие с ФСИН — ОВД-Инфо) многие в разной степени симпатизировали моим идеям. Поэтому мне удавалось свои конфеты — что категорически запрещено — выносить с кухни и давать чеченцам. Меня в результате все равно заложили и наказали, зато отношение в лагере было очень положительным. Даже в характеристике написали, что пользуюсь авторитетом и уважением среди осужденных.

В лагере много смеялись, что Демушкин, которого судили за разжигание межнациональной розни, наказан за то, что подкармливал чеченцев конфетами. В какое-то время свинину давали и на завтрак, и на обед, и на ужин. Некоторые мусульмане ели, другие пытались держаться. В какой-то момент они начинали проваливаться в небольшие обмороки. Не думаю, что так делали специально для мусульман. Была свинина в столовой — ее всюду и добавляли. Например, два месяца — одна говядина, два месяца — одна свинина. Мусульман-«террористов» еще и не пускали на кухню. Впоследствии мне удалось убедить администрацию, и их стали пускать есть свои продукты.

Внешне коррупции в лагере нет, за деньги ничего нельзя купить, ни о чем нельзя договориться, лагерь образцово-показательный. Основная задача осужденного — не попасть на сектор, где очень плохо.

Мне, в принципе, говорили: вопрос не в том, сколько я буду сидеть, вопрос в том — как. Мне жизнь максимально усложнили силовики. В «Матросской тишине» в личном деле написали, что я имею профессиональные навыки занятий единоборствами и ножевым боем, в связи с чем представляю особую опасность. Никакого пояснения, в чем я себя так проявил, нет: просто навыки имею, поэтому склонен к нападению. Администрация колонии тоже этого не могла понять, в характеристике для суда они написали, что все требования сотрудников я выполняю, претензий ко мне не имеют.

Освободить меня должны были 20 апреля 2019 года. Силовики смеялись: мы тебя специально на день рождения Гитлера отпустим. Арестовали меня 21 октября 2016 года — это был день подачи заявки на «Русский марш». В 9 утра я подал все документы в правительство Москвы, а через два часа меня арестовали. По закону о зачете срока, проведенного в СИЗО как день за полтора, мне должны были скинуть 40 дней. Но 20 февраля у меня был суд по частичной декриминализации 282 статьи, прокурор даже не явился на заседание. Приговор мне отменили — я теперь лицо несудимое, постановили освободить в зале суда.

В колонию ко мне приезжали следователи, допрашивали по разным уголовным делам. Просили администрацию колонии оказать давление на меня, но те отказались: если вам он нужен, везите в «Лефортово» и там давите. Администрация колонии решила, что я медийный и шумный, хотя поддержки как таковой не было: за все время там я ни одного правозащитника не видел, адвокат ни разу наедине со мной не смог встретиться, далеко не все письма доходили и уходили от меня. Первое время звонки мне давали по 15 минут раз в полтора-два месяца на один-два номера родственникам. Когда на обычный сектор перевели, звонки пошли почаще, но все равно общался я по телефону не с отряда, а отдельно, в присутствии руководства колонии. Некоторые сотрудники относились с пониманием, даже у руководства колонии проскальзывали нотки: мы видим, что с вами поступают очень жестко, но мы просто исполняем.

Когда приехал домой, ко мне через час пришли полицейские и дали подписку об обязательной явке в ОВД. Я пришел, там были местные полицейские и оперативники центра по борьбе с экстремизмом, они пытались поставить меня на профучет как освободившееся лицо. Я полдня объяснял им, что приговор отменен, я не судим.

В те выходные меня задерживали два раза. Первый был в субботу, 9 февраля. Мы планировали акцию в поддержку «Открытой России», сделали красивый баннер, но развернуть его не успели. Собирались встретиться в «Сабвее» на улице Декабристов, а там уже сидел эшник в штатском. Стояла газель с тонированными стеклами, пришли менты и «космонавты» (правоохранители в защитных шлемах — ОВД-Инфо). Всех стали забирать, а я ушла вбок от газели, быстрым шагом дошла до остановки и села в автобус. Из окна видела, как ребят вели, заломав руки, будто они террористы какие-то. Еду я себе в этом автобусе в расстроенных чувствах, проехала так минут 10. Автобус останавливается на светофоре на красном свете, с двух сторон машины, кто-то требует открыть двери, менты заходят в автобус и забирают меня прямо оттуда.

В отделе нас продержали три часа и отпустили. Видимо, хотели баннер забрать: мы очень красивый баннер сделали, просто произведение искусства. И мы решили еще раз попробовать акцию провести. Быстро на коленке сделали еще один баннер, уже не такой красивый. Пошли на Невский выбирать место и еще что-то делать, а за нами просто толпа эшников. Их было так много, ни разу не палились вообще, как будто по объявлению набрали их на работу. Таскались за нами, за журналистами бегали. Мы очень устали, нам уже без разницы было, где выходить. Выходим с баннером на Малую Садовую, а напротив нас менты. Ну, секунды три мы прошли.

Ребята наши снова побежали, менты за ними ломанулись. А я не побежала, я опять пошла вбок на тротуар. У меня баннер в руках, а за мной никто не идет. И я опять спокойно сажусь в автобус и уезжаю. На этот раз уже доехала до дома. Им, видимо, хочется повалить, заломать руки, повалять в снегу, мордой об асфальт, вот это всё. А если со мной так, то это будет стремно, наверное. Может, поэтому у меня получилось уйти.

В воскресенье был «Марш материнского гнева», там меня и задержали еще до начала шествия. Задерживали люди в шлемах, среди них девчонка была молодая с наклеенными ресницами и косой. Она очень гордилась своей работой, по-феминистски была настроена, говорила: «Я такая молодец, тащила вместе со всеми, да, я могу!»

Привезли в 28-й отдел. Мне там ничего не объяснили, а я была уверена, что меня задержали за марш. Проходит три часа, и у нас такой диалог с полицией:

— Ну что, ребят, я сейчас встаю и ухожу, получается? У вас ни протокола, ничего.

— Ага, сейчас прям, разбежалась. Сидим и молчим.

— Так, а что, в чем собственно дело?

— Всё, мы имеем право на 48 часов.

И тогда я поняла, что как-то по-другому поворачиваются события. Меня оставили на ночь, вечером ко мне прорвался Динар (правозащитник Динар Идрисов — ОВД-Инфо) с Сашей Мироновым, но тогда еще на меня даже не составили протокол, и они ушли.

Через семь часов после задержания мне принесли протокол. Я его читаю и вижу, что меня вообще за субботнюю акцию взяли. В протоколе, разумеется, бред какой-то был написан, я отказалась его подписывать, эта девушка с косой разоралась, я тоже разоралась.

И тогда как раз ко мне пришла Настя Буракова, юрист «Открытой России», ее часа два с половиной не пускали. Эту женщину с ресницами и косой заменила участковая, я ей показываю, где в протоколе неправильно написано, и говорю: «У меня тут прямо сейчас стоит юрист. Давайте она зайдет, и мы вместе быстро всё подпишем». Я-то понимаю, что особой разницы нет, подписывать или не подписывать. И участковая тогда пошла договорилась, Настю впустили.

Это был первый протокол, в нем было написано, что у меня часть 6.1 (статьи 20.2 КоАП, участие в акции, помешавшее движению транспорта и пешеходов — ОВД-Инфо). Мы с Настей сфоткали протокол, и она ушла.

На следующий день ко мне приходит Динар и спрашивает: «Когда ты была в прокуратуре?» Оказалось, что перед этим он хотел попасть в отдел, а ему сказали, что я в прокуратуре. На самом деле, я как была в отделе, так и сидела там. А он катался по городу, меня искал. Наверное, дежурному в тот момент просто захотелось, чтобы вот прямо сейчас от него отстали.

Потом приходит участковая со скорбным лицом и говорит: «Да, Светлана Анатольевна… Вот вы боялись этой восьмой части, а мы сейчас на нее как раз и переквалифицируем». Она дает мне второй протокол, в котором написано, что у меня повторное нарушение (правил проведения мероприятия, ч. 8 ст. 20.2 КоАП — ОВД-Инфо). Я его подписываю, хочу первый протокол оставить себе, а она очень ловко выхватывает его у меня из рук и быстро рвет. Не знаю, зачем она это сделала, у меня же он сфоткан всё равно.

Меня в тот же день могли отправить в суд. Я ПРГ (член избирательной комиссии с правом решающего голоса — ОВД-Инфо), поэтому прокуратура должна была дать свое согласие на это. И она дала, но стала тянуть еще с какими-то другими бумажками.

Я посчитала, что так специально сделали, чтобы я двое суток в отделе провела. Все знают, что сидеть в отделе — это пытка. Это в спецприемниках шикарно — я их приравниваю к однозвездочным гостиницам. А в отделе так себе. За двое суток мне один раз предложили «бомж-пакет». Они именно так его и назвали, не «Дошираком» или «горячим питанием», а «бомж-пакетом». Я не видела, чтобы кому-то еще вообще предлагали их. Я отказалась, но не думаю, что другие бы отказались.

Видела, как в соседней камере ребята просили воды — им предложили сходить набрать воду в туалете. Они так и сделали. Когда я попросила матрас, мне сказали: «У нас тут не ИВС» (изолятор временного содержания — ОВД-Инфо). Вместо матраса мне дали тонкое-претонкое одеяло. Оно совершенно ничего не дает, но создает иллюзию чего-то. В туалет не выводят. Человек, который по 228 был (статья о приобретении и хранении наркотиков — ОВД-Инфо), очень интеллигентно просился: «Простите, пожалуйста, тут такое дело, мне вот нужно в туалет». Никто не отреагировал. Через бог знает сколько часов ему открыли дверь, выяснилось, что он накакал в какие-то стаканчики из-под кока-колы. И они дико возмущались. Чему возмущались — я не знаю.

Во вторник меня повезли в суд за час до истечения 48 часов. (Правозащитник Динар Идрисов позднее уточнил, что к моменту, когда Уткину повезли в суд, до истечения 48 часов оставалось пять минут, и в суде она оказалась в момент, когда ее по закону уже нельзя было удерживать под стражей без решения суда. — ОВД-Инфо) Конвоиры что-то из себя изображали, вели меня под руки, тащили, задирали. Мы подъехали к суду, они увидели Динара вдалеке, стали его матом крыть. Слышу, Идрисов подходит и спрашивает: «А вы не Уткину везете?». Они говорят: «Нет». Я начала колотить в дверь, но он не услышал.

Заседание по просьбе защиты отложили. Потом еще раз отложили — мои защитники попросили вызвать в суд Сентемова и Федоренко — это два главных наших эшника. Сентемов (старший лейтенант Руслан Сентемов — ОВД-Инфо) обычно работает на Малой Садовой по одиночным пикетам. А Федоренко (начальник подполковник полиции Евгений Федоренко — ОВД-Инфо) — это такой серый кардинал, он просто лепит все эти дела.

Я сначала подумала, что это просто такая удача моих защитников, что только у нас свидетелей вызвали. А потом у другого нашего задержанного, Александра Ильина, тоже отложили заседание и вызвали всех подряд. Теперь я думаю, что это генеральная линия того, кто рулит этим судом. Видимо, у всех была задача отложить и вызвать свидетелей. Хотя, конечно, непонятно, зачем они это делают.

Административных дел у меня было два. Во второй раз они уже тупо ссылались на первое дело, ну, а сейчас можно состряпать и третье, и четвертое, и пятое.

В начале февраля начали присылать повестки кировским активистам «Открытой России». 10 человек вызвали в прокуратуру. Ну мы и не скрывались, мы же «Открытая Россия», наши фамилии можно найти на сайте. .

Я пришел в прокуратуру. Мне говорят: «На вас донос, вы постоянно проводите пикеты с флагом „Открытой России“. Нам нужно опросить вас и проверку провести». Я, да и все остальные, взяли 51-ю статью. Все, кроме этого Юрия Шарыгина. Скорее всего на него надавили, конечно. Он испугался и сказал, что состоит в «Открытой России» и что Михаил Ходорковский — учредитель движения. В принципе все и так всё знали, но им нужен был свидетель. Начал про какой-то Лондон рассказывать, при чем тут Лондон, я не понимаю (нежелательными были признаны несколько организаций, связанных с Михаилом Ходорковским и зарегистрированных в Великобритании и США; российское движение не было запрещено — ОВД-Инфо).

Потом на месяц они пропали, а где-то в мае мне позвонили снова и пригласили протокол составлять уже. «Ты был организатором акции памяти Бориса Немцова 28 февраля, у нас есть фотографии, где вы стоите с флагом «Открытой России», — говорят.

Суд состоялся через три дня. Вызвали сотрудника Центра по противодействию экстремизму, который все время снимает наши пикеты на видео, и этого Шарыгина. «Эшник» подтверждает, что видел флаг «Открытки» на акции. Потом демонстрируют фото и видео. Шарыгин подтверждает, что был на собрании, на котором меня избрали координатором кировского отделения. Потом показывают скриншот со страницы «Открытой России» — что там написано про этот пикет и что человек с никнеймом Вадим Ананьин подписан на обновления этой страницы.

Я говорю: «Я не вижу доказательств того, что эта страница именно моя. IP-адрес вы проверяли?» Они даже не стали доказывать это, тупо открывают сайт, делают скриншот при свидетелях, и все. Такую страницу может же любой дурак сделать. И меня оштрафовали на 20 тысяч рублей как должностное лицо «Открытой России».

Самое смешное в том, что у нас судили председателей всего движения — Александра Соловьева, Андрея Пивоварова, — и их суд признавал рядовыми участниками, а меня почему-то признали должностным лицом. Хотя я не директор, не наемный рабочий, я не получаю зарплату. А прокуратура заявляет, что если в уставе «Открытой России» написано «координатор единолично принимает решения», значит, все, должностное лицо. Такой абсурд, конечно.

Дело рассматривала мировая судья, я опротестовал в районный. Там вообще не рассматривали ничего, отстрелялись за 10 минут и по домам. Мировая хотя бы делала вид, мы там два часа просидели. Соответственно, я стал немножко осторожнее. Пока не было апелляции, я поднимал на акциях флаг «Открытой России», а когда районный суд прошел, я уже перестал его поднимать.

В начале июня была акция в защиту интернета, я был ее организатором. Принес на акцию старый баннер с логотипом «Открытки», но уголок с логотипом специально подвернул, чтобы не было видно. Но они на камеру засняли момент, где уголок немного развернулся и логотип стало видно наполовину. Вообще символика не должна становиться причиной штрафа. Штраф же за продолжение деятельности, а не за символику. В статье нет слова «символика». Кроме того, я подавал заявку на акцию как физическое лицо, не указывал, что состою в какой-то организации. Я же еще председатель ПАРНАС в Кирове и член движения «Солидарность».

В суд снова позвали «эшника» и Шарыгина, они сказали то же самое примерно, что и на первом суде. Опять указывали на страницу во «ВКонтакте», хотя я даже не являюсь ее админом, просто подписан. И снова судом я был признан должностным лицом «Открытой России», единственный на всю страну, и снова дали штраф в 20 тысяч рублей.

Я более-менее осторожно себя веду теперь, но все равно опасаюсь уголовного дела. Знакомая юристка мне говорила, что для заведения дела на участника нежелательной организации нужно два административных дела за год, а для того, чтобы завести дело на руководителя, даже административок не нужно. При этом участник может написать письменное заявление о выходе из организации, тем самым дело автоматически прекратится, а руководителю это не поможет — его будут судить в любом случае.

Мы пытались доказать в суде, что российское движение «Открытая Россия» — это не то же самое, что британские организации, признанные нежелательными, что мы не британцы. Судья все это мимо ушей пропускает. Но если прокурор пишет, что мы британцы, то судья ему верит. Вот сидит прокурор передо мной и говорит, что я — верблюд. Докажи, что ты не верблюд. Кому судья поверит — мне или прокурору? Они говорят: «Ходорковский — основатель». И все.

Активистов продолжают штрафовать. Вот Яну Антонову из Краснодара недавно оштрафовали просто за логотип. Она опубликовала ролик про то, что в Краснодаре не хватает детских садиков. На видео она разместила логотип «Открытой России». Прокурор дал штраф 15 тысяч, как участнику. У нее второе или третье дело. Люди стали репостить это видео. Сейчас вызывают их, и уже им грозит штраф. Просто за репост. Потому что нельзя даже просто логотип распространять, якобы это уже информационный материал.

А в Чувашии Юрий Сидоров вообще просто желтые цветы подарил. Ну там дурдом, по семь-восемь штрафов уже у ребят. Сидоров берет желтые цветы и дарит мэру. Его вызывают в прокуратуру: «Ты продолжаешь деятельность „Открытой России“, вот желтые цветы подарил».

Я опасаюсь, но продолжаю публичную деятельность. В этом году я снова организую марш памяти Немцова в Кирове, два раза в месяц проводим пикеты за свободу политзаключенных. «Эшники» удивляются: я тут с 2015 года занимаюсь активностью, они говорят, что я засиделся что-то у них.

Мне уже под 60, я воспитан еще в советское время. Для меня обсуждение порнографии даже в компании мужчин — это стыдно. Но теперь я вынужден на эту тему со всеми разговаривать. А раньше вообще себе такого представить не мог.

С обыском пришли утром в субботу, в выходной день. Я сразу начал снимать происходящее и успел выложить видео, что у меня обыск. Так информация и распространилась.

В постановлении было написано, что неустановленное лицо, находясь по моему домашнему адресу, незаконно распространило со страницы во «ВКонтакте» «Виктор Горбунов» порнографическую продукцию. Согласно документу, эту видеозапись обнаружили 13 августа 2018 года, а дело почему-то возбудили через полгода, 26 января — в день моего рождения. Меня хорошо правоохранительные органы знают, поэтому не думаю, что это совпадение.

У меня есть аккаунты во всех соцсетях, но больше всего я активен в фейсбуке, остальные страницы использую не так часто. Вообще в соцсетях говорю только о политике и об общественной деятельности и не выкладываю подробности личной жизни.

Я у них у всех спрашиваю: «Вы мне-то хоть покажите, где эта порнография находится». Они ответили, что на странице во «ВКонтакте» в видеофайлах. Я достал телефон — при понятых видео с порнографией на моей странице не нашли и сказали, что его удалили. Значит, они считают, что я его удалил.

Во время обыска сотрудники правоохранительных органов искали только предметы, связанные с выходом в интернет, и по дому особо не ходили. В итоге изъяли системный блок, USB-модем и смартфон.

Дознаватель сказала, что хочет допросить меня в качестве свидетеля. В ответ на это я ее попросил предоставить документы о том, что я свидетель. На момент обыска такого документа не было, поэтому я отказался от дачи показаний. Судя по всему, мне не присвоили какой-то статус, только провели обыск и изъяли технику.

На следующий день прошел пикет против «мусорной реформы», одним из организаторов которого был я. Так получилось, что на акции я стоял рядом с сотрудником Центра «Э», которого знаю уже много лет. В постановлении об обыске я видел его фамилию — он исполнял обязанности начальника ведомства — и решил с ним заговорить.

Сразу, как я начал беседу, он сказал: «Ты попался». То есть они за мной следили, а я попался. Тогда я у него спросил: «Вы постоянно делаете отчеты о моей активности в социальных сетях, вы видите, что я пишу, какую информацию размещаю. Вы меня как облупленного знаете — вы можете поверить, что я разместил порнографию у себя на странице? Скажите как человек, который знает, как я веду себя в соцсетях».

«Может, ты напился до бесчувствия и что-то выложил по пьяни», — ответил сотрудник. Выходит, что даже он не мог поверить, что я такое выложил. Сразу скажу: мне не присуще пьянство, я этим не страдал никогда. Мне тяжело представить, чтобы я напился до бесчувствия.

Еще ребята, которые стояли рядом на пикете, слышали, как сотрудники Центра «Э» между собой общались и удивлялись тому, что эта ситуация меня не дискредитировала, а наоборот, что мне оказали поддержку. И это правда — меня поддержали и местные активисты, и коллеги по партии. Многие высказались по этой ситуации, и никто из них не верит, что это произошло. Даже мои идеологические противники не посмели меня осуждать — они понимали, что мне это (незаконное распространение порнографии — ОВД-Инфо) не может быть присуще.

После обыска дознаватель сказала, что она в скором времени уйдет в отпуск, и дала рабочий телефон. По этому номеру должны были передать, какой следователь ведет дело. 4 февраля я позвонил, оставил номер телефона. С тех пор мне больше никто не звонил.

Я считаю, что это уголовное дело нужно, чтобы оказать давление или дискредитировать меня, либо региональное отделение «Яблока». Прямых доказательств связи с организацией пикета 3 февраля нет, но вполне возможно, что сотрудники решили использовать это событие.

Произошедшее со мной — это пример того, что нужно не стыдиться таких ситуаций и рассказывать о них. В этом я убедился на своем опыте.

Началось это так. В начале ноября я находился у своей девушки, мне позвонил неизвестный номер. Представился сотрудником (правоохранительных органов — ОВД-Инфо) Владимиром, сказал, что нужно выйти со мной поговорить. Я спустился, со мной пошла мама девушки, и сотрудник начал проводить беседу по поводу того, как я отношусь к поступку Жлобицкого (устроившего взрыв в Управлении ФСБ Архангельска — ОВД-Инфо), какое в целом к этой ситуации отношение, какие ходят разговоры вокруг всего этого. Спрашивал про какие-то мои убеждения. Он предложил оформить что-то типа протокола о том, что беседа проведена. Мы поднялись в квартиру, с моих слов было зафиксировано всё мое отношение к этому делу. Также оперативники узнали, что я администрирую паблик во «ВКонтакте» — «Пережитое» (паблик посвящен гражданским войнам и революциям в России XIX–XX веков — ОВД-Инфо). Дополнительно они узнали, что у меня есть страница фейковая во «ВКонтакте». Такое ощущение, что они обо всем этом уже знали. Это можно было прочесть между строк.

Я не стал заднюю давать, отказываться от этого, сразу сказал, что да, но все это вызывает мой интерес только в историко-любительском ключе.

Беседа была проведена, и все, мы разошлись. Все мирно, тихо. Потом я связался непосредственно с ОВД-Инфо, мне посоветовали адвоката — Игоря Элифханова. Он посоветовал мне перестать выходить с ними на связь, они периодически названивали, но я заблокировал их номер.

В один прекрасный момент меня на работе просто-напросто вызывают в нашу службу безопасности, говорят, что хотят со мной побеседовать из ФСБ, дали адрес и телефон отделения. Я связался с адвокатом, мы вдвоем приехали туда. Нас также встретил Владимир, он был удивлен, что я с адвокатом, это было видно по нему. В принципе, проводил он ровно такую же беседу, как и до этого.

Перед Новым годом, когда у меня был выходной, мне позвонили из деканата и сказали, что у меня проблемы с математикой. Якобы она не стоит у меня в ведомостях, а зачетку мою найти не могут. Попросили приехать. Я приехал, они мне сказали, что сейчас будут искать ведомость, и попросили еще заполнить один документ, который я ранее уже заполнял. В деканате сказали, чтобы я не переживал, ведомость скоро найдут. Я уже уходил и, спускаясь вниз по лестнице, снова встретил Владимира. Он меня добродушно спросил: «Что ты тут делаешь?» Я ему рассказал вкратце, а он говорит: «Давай я тебе помогу, потому что я как раз курирую УРБАС (Институт урбанистики, архитектуры и строительства СГТУ — ОВД-Инфо)». Сказал, что просто узнает, как там и что. Я ответил: «Ну, хорошо». Буквально на следующий день мне отзваниваются из деканата, говорят, это была ошибка преподавателя, ведомость с зачетами найдена. Сразу минут через десять мне перезвонил Владимир и дословно сказал: «Все хорошо, это кафедра косячнула». Это очень странно, что потеряли именно мою ведомость. Из одногруппников никого больше не вызывали. Слишком нелогично, чтобы это было просто совпадением. Как будто специально меня вызвали, чтобы он меня увидел, побеседовал, оказал мне, так скажем, медвежью услугу.

До 16 января от полиции никаких вестей, ничего. Молчали. Потом я сидел на парах, это был первый день сессии. Мне написал Владимир, сказал, что нужно встретиться минут на пять. Я сказал: «Хорошо, сейчас подойду». Вышел к нему. Он сказал, что из министерства образования им дали указ на популяризацию истории, и якобы полицейские, которые курируют вузы, ищут таких студентов, чтобы эти студенты потом выступили перед одиннадцатиклассниками, учениками школ и лицеев. Он говорит: «Мне тебя порекомендовали на кафедре истории, и я бы хотел, чтобы ты выступил». Я сказал, что подумаю, посоветовался с адвокатом и на следующий день сказал, что отказываюсь, потому что стесняюсь. Владимир ответил: «Хорошо, я уговаривать тебя не буду, просто давай еще раз встретимся и обсудим». На следующий день Владимир опять попросил меня встретиться. В этот раз у него была просьба, чтобы я выложил в «Пережитом» — моем паблике — текст исторически-патриотической направленности. Текст могу охарактеризовать как коктейль из всяких известных дат в нашей истории. Начиная от походов Ивана Грозного и различных царей, там восхваляют и Николая II, и большевиков. То есть какая-то каша из знаменательных событий. Основной посыл — как хорошо учить историю как хобби, текст примерно такой.

Я говорю: «Да, хорошо, я подумаю, выкладывать это или нет». Посоветовался снова с адвокатом и отказался. Когда второй раз я отказался, он в переписке холодно ответил: «Ну понял тебя». А так обычно он переписывается всякими смайликами.

В итоге еще через неделю со мной связались из нашего деканата, сказали, что меня вызывает директор. Я приехал к директору, он сказал, что у него два вопроса ко мне. Первый — это как я сдаю математику и нет ли у меня каких проблем по учебе. Я сказал, что все в порядке, сдаю все сам, никаких проблем нет. Спросил, с чем связан вопрос. Он говорит, что идет слух, мол, кто-то из нашей группы или вся наша группа покупает математику непосредственно у преподавателя, имеется в виду взятка. Я сказал, что зачеты и экзамены сдаю сам.

И второй вопрос: «Какие проблемы у тебя с ФСБ?» Я ответил: «Никаких, а что такое?»

Он говорит: «Два оперативника сидят в соседнем кабинете, желают с тобой пообщаться». Я отвечаю: «Ну понял, сейчас узнаю, чего они хотят». Пошли к ним.

Там был Владимир и второй человек, новый, которого я еще не видел, Антон Александрович, если я не ошибаюсь. Он представился руководителем отдела здравоохранения ФСБ или что-то такое. Долго, около 30 минут, разговаривали про всякие глупости: о музыке, о животных каких-то, о справедливости — какой-то такой у них был разговор, уходящий в сторону. Потом в итоге начали мне говорить по делу: мол, так и так, мы знаем, что ваша группа покупает математику, дает взятки и так далее. Я говорю, что такого нет. Они, естественно, стали осуществлять психологическое давление, говорить, что мы покупаем математику, и за это «всей группе грозит тяжелое уголовное наказание». При этом Антон Александрович показал руками знак решетки. Я испугался, что из-за меня могут пострадать одногруппники, и поддался давлению.

Стали какие-то такие психологические методы применять, они начали говорить: необходимо будет помочь, и тогда все у меня будет в шоколаде и замечательно, а если нет — под откос пойдет на работе и учебе. Далее они стали говорить прямо, что им нужно. Они хотели, чтобы я создал отдельный аккаунт, в котором выкладывал бы посты со статьями на тему того, какие хорошие ФСБ. То есть о раскрытии взяточников, какого-нибудь ОПГ, или ликвидировании террористической организации, каких-нибудь исламских боевиков. Они сказали, что темы статей будут в таком духе. Как я понял, они хотели, чтобы это именно был аккаунт человека во «ВКонтакте». Более конкретно они отказались мне о работе рассказывать: «Давай мы с тобой лучше сейчас договоримся, а потом более подробно в курс дела тебя введем».

Потом они стали спрашивать, почему я вышел на больничный не болея, я ответил, что у меня была температура. Они сказали: «Ты не болеешь, проблемы из-за этого будут не только у тебя, но и непосредственно у врача — его сейчас уволят в течение часа, если всплывет эта информация». Это все говорил не Владимир, а второй — Антон Александрович. Владимир и так все это время пытается добрым показаться, но в этот раз он прямо роль максимально доброго полицейского играл. Говорил, что им нужны такие люди, как я, умные, которые работают, чем-то интересуются: «Наше руководство давало тебе максимальную оценку, — в таком духе все его слова были, пытался выхвалить. — Наладится жизнь и с работой, и с учебой. Можешь еще второе высшее получить, мы тебе во всем поможем». Они сказали, что, если я буду с ними сотрудничать, знать будем только мы, и чтобы не знали ни мама, ни моя подружка, вообще никто. Шокированный данными известиями, я согласился сотрудничать и ушёл.

Это чувство, которое я никогда не испытывал. Что-то вроде грусти, только еще давящее чувство угнетенности после всех этих вещей. Когда представляешь, чем всё это может обернуться в худшем случае, мысль такая промелькивала, насколько проще просто умереть. Непонятно, чего ожидать, ощущение, что ты всегда под надзором.

В распоряжении редакции есть диктофонные записи разговоров с предполагаемыми сотрудниками правоохранительных органов.

У меня ощущение, что наша победа — это набор ошибок суда первой инстанции и администрации города. У Верховного суда не было никаких вариантов, кроме как встать на нашу сторону. Они сделали две основных ошибки.

Первая ошибка. Администрация обычно любые публичные мероприятия посылает в гайд-парк. А у нас шествие. Мы заявили три разных маршрута. Администрация ступила и не предложила нам альтернативы. Отправлять шествие в гайд-парк? Это буквально 15–20 метров дороги в парке рядом с детскими площадками. Отказ в согласовании аргументировали традиционно — мы мешаем проходу граждан и проезду машин и прочее-прочее, но при этом не ссылались на ЛГБТ.

После отказа одна из заявительниц идет в суд. И вот тут начинается гомофобия. Представитель администрации не явился. Вместо этого они прислали бумагу, в которой повторяют слова про интенсивное движение пешеходов, про то, что акция будет отвлекать водителей. Ни слова про ЛГБТ.

Вторая ошибка. Мы получаем решение судьи, который откровенно скопипастил его с чужого решения. Видимо, он загуглил слово «каминг-аут». Он ссылается не на то, что администрация отказывает из-за интенсивного движения, а на то, что в Российской Федерации семья — это норма и традиционная ценность. Он фактически приплетает свои нормы. Почему он вдруг решил так написать, для нас осталось загадкой.

Одно из предназначений семьи — рождение и воспитание детей, то есть в основе законодательного подхода к решению вопросов демографического и социального характера в области семейных отношений в Российской Федерации лежит понимание брака как союза мужчины и женщины.

Так пишет судья Владимир Краснов со ссылкой на Постановление Конституционного суда из-за жалоб на статью о пропаганде нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних.

Этот же судья рассматривает мое административное дело об организации шествия. Мы заявляем ему отвод на основе того, что он гомофоб, если он так пишет в решении. Когда никто из сторон не ссылается на ЛГБТ, а судья сам ссылается — это гомофобия в чистом виде. Он себя сам не отводит. Назначает мне штраф 10 тысяч рублей.

Мы идем в Верховный суд, и у него не остается никакого выбора. Потому что, во-первых, администрация не предложила альтернативный маршрут, а значит, наша акция согласована. И то, что я ее провел, не является нарушением закона. А во-вторых, судья ведет себя очень странно и ссылается на какие-то семейные нормы.

Верховный суд встает на нашу сторону. А что он может сделать? Оставить в силе мой штраф? Тогда большой вопрос, чем этот суд мотивирован. Судья Верховного суда резонно пишет в решении, что администрация поступила неправильно, а судья — не очень хороший человек. Все.

Большой вопрос к полицейским. Сейчас мы подали жалобу на незаконное задержание, на уже признанной законной акции. Понятно, что полицейские приехали на поступивший «звонок», но в документах они перевирают факты. Пишут, что наша акция была с одного перекрестка до другого перекрестка, где они нас и задержали. Но, на самом-то деле, наша акция началась с совершенно другого перекрестка, прошла, была завершена, и только через минут 15 нас задержали по пути домой. И задерживали только тех, кто подавал уведомление. Полиции придется объяснять, почему они это сделали, если акция признана судом законной. Значит, задержание незаконно. Будем требовать компенсации.

Я бы не сказал, что наша победа в Верховном суде — это очень удивительно. В такой ситуации суд должен был вынести такое решение про любую акцию, даже если бы это был гей-парад.

В 2018 году в твиттере Михаил Светов предложил как вариант символа русского либертарианства — не Либертарианской партии России, как писали некоторые СМИ! — флаг либертарианства гадсденовский, золотой флаг со змеей, соединенный с национальным русским бело-сине-красным триколором. Раньше был флаг, символизирующий единение царя с народом, там на триколоре был золотой имперский герб. Аудитория эту идею приняла, его распространяют в качестве «мерча».

Я приобрел себе такой флаг. Сначала я вышел с ним в одиночный пикет. На пикете было около десяти сотрудников полиции, когда переговаривались по рации, у них такая фраза прозвучала: «Он стоит с российским флагом, но со змейкой». На этом все вроде обошлось. Они пофотографировали, как обычно, мой одиночный пикет, и поехали по своим делам.

Флаг привлекал людей, ко мне подходили, интересовались, я с ними обсуждал. 30 декабря была либертарианская флаговая прогулка. У нас было два триколора, гадсденовский флаг, флаг Либертарианской партии России.

Флаговая прогулка от шествия отличается тем, что во время шествия используются кричалки, плакаты и прочее. Но законом не запрещено гулять с флагом. Не важно, сколько людей гуляет, с маленькими флажками, с большими — если нет плакатов, это не подпадает под законодательстве о массовых мероприятиях. Полиции флаговые прогулки неприятны, они постоянно сопровождают их, предупреждают о недопущении нарушения законов, останавливают людей для проверки документов. Флаговые прогулки зародились именно у нас в Новокузнецке, не знаю, практикуются ли в других городах.

30 декабря мы шли с флагами по тротуару, за нами пешком шли полицейские пешком и ехали по проезжей части на машинах. С проблесковыми маячками: потому что они ехали в темпе нашей ходьбы и препятствовали дорожному движению. Проезжали гражданские машины с оперуполномоченными, которые снимали нас на камеры. В какой-то момент мы пошли через дворы — они за нами.

Как и всегда, мы пришли к администрации города и там сфотографировались. Туда приехал целый тонированный «пазик», без опознавательных знаков полиции. В нем было внушительное количество полицейских. Они стали выходить, мы стали их фотографировать — они залезли обратно. Я живу недалеко от администрации. Мы договорились с однопартийцами, что зайдем ко мне в гости и отогреемся. Когда мы дошли до моего подъезда, нас окружили — я точно пересчитал — 20 полицейских. Многие из этих полицейских нам известны в лицо, они раньше участвовали в задержаниях.

Мне заявили, что я нарушил законодательство о государственном флаге. Я спросил, в чем дело. Мне ответили, что я нарушил Федеральный конституционный закон № 1 (о государственном флаге): на государственный флаг нанес посторонние элементы в виде символа либертарианства. Полицейские выучили это слово и смогли выговорить. Хотя триколор на «флаге со змеей» — не такой, как триколор РФ. Там цвет отличается: на государственном флаге синий цвет темный-темный, компьютерный, за что часто подвергается критике, а на флаге, который предложил Светов, синий — ближе к голубому, лазурный.

Закон о флаге очень расплывчатый: он описывает сам флаг РФ и есть длинный список правил его официального использования. Есть два коротких пункта об использовании гражданскими лицами. Там говорится, что гражданские лица могут использовать триколор, если это не является его осквернением.

Флаг у меня изъяли для геральдической экспертизы, почему-то вместе с древком, хотя древко — обычная пластиковая трубка из строительного магазина. На меня составили протокол по 17.10 КоАП: нарушение порядка официального использования флага. Я с этой статьей не сталкивался, пришел домой, стал разбираться.

Осквернение флага — это уголовная статья, административная говорит только о нарушениях правил официального использования: например, если какая-нибудь горадминистрация вывешивает флаг неправильных пропорций или вверх ногами. Если же применять эту статью к гражданским лицам, тогда надо наказывать за все триколоры, сделанные с отклонениями от официальных пропорций.

На меня составили протокол, причем еще по одиночному пикету. Даже нашелся свидетель, он давал показания в полиции передо мной, я его видел. И он почему-то из Киселевска. Это город в агломерации Новокузнецка, но на достаточном удалении от нас. Как-то странно — зачем они из Киселевска погнали человека давать показания из-за флага?

Задержание произошло в воскресенье на Суворовской площади, на территории, которая окружала согласованный митинг в защиту Курильских островов. Я к этому митингу отношения не имел и вообще не хотел идти.

Я художник, дизайнер и студент «Строгановки». Две недели назад я начал акцию «The Islands Are Mine», на русском название звучит как «Острова — мои». Я крайне аполитичный человек, индифферентный, ничего не понимаю в политике. Мой проект никак не связан с Курилами, Багамами, вообще ни с какими физическими островами. Он про архипелаг надежды, острова наших желаний. Что такое в русском языке метафизика слова остров? Остров сокровищ, остров желаний. Что-то сокровенное, личное.

Одним из проявлений этого проекта стал арт-объект, состоящий из кухонной деревянной доски, алюминиевой проволоки — вериги, которую я вешаю на шею как нательный крест, как социальную карту, как бейдж. На доске и написано «The islands are mine». Я начал проект, абсолютно ничего не зная про митинг. Но потом мы созвонились с моим другом Филиппом — он такой очень идейный патриот, консервативный монархический патриот. Он предложил мне сходить на акцию против передачи Курил Японии. А у меня, между прочим, дед воевал с японцами в конце Второй мировой войны в Маньчжурии.

Филипп мне сказал: «У тебя дедушка покойный — ветеран войны, а тут такая акция проходит. У тебя „острова — мои“, и у нас вроде тоже „острова — наши“. Будет забавно. Но только рядом с тобой я стоять не буду, встретимся после митинга».

В 13:30 я выхожу из метро Достоевская. Вижу флаги, кто-то кричит, не то Лимонов, не то какой-то другой сумасшедший. Митинг в самом разгаре. Я прохожу через металлоискатели, это как бы первый кордон. Я, естественно, пришел с веригой, но меня пропускают, несмотря на алюминиевую проволоку. За металлоискателями второй кордон. Заграждение, много милиционеров, они отфильтровывают пришедших на глаз. Сначала меня пропускают, но сразу же кто-то резко хватает сзади. «Куда вы идете, что на вас висит?», — спрашивают. Я отвечаю: «Я художник, на мне висит арт-объект». Представляюсь, так как терпеть не могу эту российскую черту «тыкать», «выкать».

Полицейский, который меня остановил, говорит, что я не пройду дальше. Я вступаю с ним в полемику, даже не в спор и тем более не в перепалку. Прошу объяснить, по какой причине меня не пускают на митинг. Отвечает — потому что у меня на вериге надпись на иностранном языке. Но это же простейшая школьная программа! А перед митингом я еще к английской надписи приписал иероглифами по-японски «Острова — мои», как бы немножко в тему. Полицейский говорит: «Это у вас по-китайски написано». Я говорю в ответ, что не по-китайски, а по-японски, в шутку. За меня начинают вступаться граждане вокруг, снимают происходящее на телефон. Полицейские начинают меня провоцировать, говорят, что на митинг я не пройду и мне нужно уходить. Я разворачиваюсь на 180 градусов и направляюсь к первому кордону, понимая, что Филиппа придется ждать вне территории митинга.

Полемика с полицейскими продолжается. Параллельно кто-то из участников акции жмет мне руку, кто-то — предупреждает, что сейчас меня «повяжут». Меня окружает кольцо милиционеров, богатырей, а потом я слышу, как кто-то из них произносит: «Ну все, вяжем». Хватают за руки, я сразу висну, потому что у меня летом была травма мениска и я опасался, что они мне вырвут колено. Меня берут и за ноги тоже, тащат в автозак. А я 8 лет отдал службе академическому вокалу в капелле московского хора Гостелерадио, ну я и взял там какой-то ре бекар на всю Суворовскую площадь на «А», чтобы меня услышали. Вокруг кто-то охает, кричит и снимает на телефоны.

Сажают меня в автозак. Потом приводят двух странных личностей, один, как мне кажется, — спецслужбист, сразу мне стал задавать наводящие вопросы. Или, может быть, я слишком мнительный? Он атлетичный, спортивный человек, и как-то не очень похож был на пьяного, хотя пытался играть подвыпившего. Его периодически куда-то из автозака вызывали, потом он возвращался, не понятно, куда его могли выводить.

Я сразу подумал, что мне что-то могут подбросить, забился в угол автозака, закрыл все карманы, прикрыл вещи и приготовился к обороне. Часа через два нас привезли в ОВД, личностей высадили, потом вернули. У меня полицейские попросили паспорт, но я не дал. При этом они вели себя достаточно корректно. Единственное — бензином пахло в машине невыносимо.

Сначала у меня взяли анализы, заставили в трубочку дуть — полицейские считали, что я либо наркоман, либо пьяный, либо сумасшедший. Потом меня повезли в травмпункт, чтобы врачи зафиксировали у меня отсутствие травм. Я человек честный и сразу сказал, что никаких травм не было. Затем мы поехали в ОВД «Мещанский», приехали туда, когда было уже темно. Я ехал с тем мужиком, которого подозревал. В полиции его тотально избили — положили на пол прямо в грязь и встали на него ногами. Я не видел, как именно его били, так как сидел в коридоре, но слышал его крики. Может быть, он действительно был пьян и зарывался.

Дали какие-то бумаги на подпись, но я сыграл дурачка и сказал, что устал и хочу спать, а завтра утром обязательно посмотрю все документы, которые надо. Они мне сразу сказали, что ночь я проведу здесь, и я тянул время. Потом меня отвели в камеру, она была хорошая, просторная и чистая, с двумя койками, но ко мне, слава богу, никого так и не подселили. Свет горел круглые сутки, полицейские сказали, что не имеют права его выключать.

Можете поверить, что под ОВД находится караоке? Я в это не поверил. По ночам включали какой-то адский битовый звук, он был не очень громкий, глухой, такое ощущение, реально, как будто у тебя в подвале караоке. Вызвал милиционера, попросил выключить этот звук. Он ответил, что звук — из караоке-бара по соседству с отделом полиции. Но когда я выходил из ОВД, я специально осмотрелся — никакого караоке, конечно, там и в помине нет.

Сначала полицейские говорили, что суд будет в понедельник. Потом уже в понедельник сказали: «Извини, но остаешься на еще одну ночь». Появилась какая-то неопределенность. В камере у меня не было ни телефона, ни ручки, чтобы что-то записывать. Расческу не разрешали даже. Таблетки от аллергии отказались отдавать из моих личных вещей, предлагали доказать, что это именно таблетки, а не яд какой-то. Ждали суда во вторник. Пришла дама с двумя понятыми, они засвидетельствовали мой отказ подписывать документы. Сказали: «Ждите суда». Я прождал три или четыре часа, это был самый тяжелый момент за двое суток. Я начал думать, что меня без суда продержат 15 суток и все. Задор первого дня стал спадать, и я загрустил.

А потом в камеру постучали и сказали собираться. Сказали, что я поеду домой, а не в суд. Взяли с меня расписку, что я обязуюсь следить за телефоном, так как мне на него звонить будут, и отпустили.

Акция была связана с муниципальным образованием Черная речка. Там 8 депутатов из 20 сняли с себя полномочия, осталось 12. Кворум для принятия бюджета — 14 человек, но они приняли его, вопреки тому, что кворума не набирается.

Депутаты Черной речки ничего не делают, их реально никто не знает. Подойдешь к жителям, никто вам ни одной фамилии не назовет. Прием граждан ведет только глава совета, остальные депутаты только на заседания приходят и всё. Предполагаю, многие депутаты даже не проживают на Черной речке.

Для акции в Заксобрании я взял двух крыс, положил их в коробку из-под спортивного питания, гейнера. Домашних крыс, конечно: где я диких найду, не по подвалам же отлавливать? На коробку наклеил плакат: «Крыс Черной речки распустить». Я нес коробку стороной с плакатом к себе, чтобы никто не увидел. Занес в здание, сел на диванчик в предбаннике Заксобрания. Товарищ снимал это на видео. Я поставил коробку плакатом к камере, открыл ее, крысы вышли оттуда. Коробку и крыс пришлось оставить. Если бы я трогал крыс, они бы пищали. Я обратил бы на себя внимание и там и был бы схвачен. Мы покинули здание.

Потом мне звонил майор Макаров из Адмиралтейского РУВД — так он, по крайней мере, представлялся — вызывал побеседовать. Я от бесед отказался. Спустя месяц мне позвонили из Октябрьского райсуда и сказали, что им передано административное дело против меня. Я в тот же день подъехал, сфотографировал материалы, отправил своим защитникам.

Затем позвонили из военкомата и предложили их посетить. Прошло судебное заседание, я на него не ходил на всякий случай: исход был понятен, решение могло быть только обвинительным.

Обвинили меня в том, что я по пути ко входу в Заксобрание демонстрировал окружающим коробку с плакатом. Хотя плакат я держал стороной к себе, а коробку нес на уровне колен. Меня обвинили в одиночном пикете с перемещением. В материалах административного дела написано, что одиночное пикетирование — это стояние без перемещения. Но нигде в законе и не обозначено, что перемещаться нельзя.

Перед входом в Заксобрание стоят охранники или полицейские. Они проследовали бы за мной, если бы увидели плакат. Я не хотел внимание к себе привлекать, только провести акцию. Свидетелей того, как я шел по улице, они не удосужились найти. В деле только три свидетеля, которые видели в холле Заксобрания коробку и живых крыс. Еще есть какие-то видеозаписи — на них должно быть видно, как я нес коробку.

В любом случае, десяточку мне выписали. Апелляция будет после Нового года. К тому, что я делал внутри Заксобрания, у полиции претензий нет. Потому что в помещении марш не устроишь, и это не хулиганство — общество рядом не находилось, общественный порядок я нарушить не мог.

25 декабря в восемь утра меня похитили от проходной завода, где я работаю. Люди были в штатском, сначала представились коллекторами и сказали, что я должник, силой запихнули в автомобиль. Четыре часа катали на машине по городу, склоняя к сотрудничеству. Говорили, что мы ездим по Томску, чтобы найти какого-то юриста. Около 10–11 часов машина остановилась на одной из автостоянок Томска. Внутрь залез человек, он сказал: «Привет, Максим, я не коллектор и не юрист, я — представитель ФСБ. Я тебе предлагаю дружить».

После этого я решил отсидеться дома и не светиться. 26 декабря я провел в квартире. На следующий день я позвонил начальнику и сказал, что мне нужно пару дней побыть дома. Спустя несколько часов начальник перезвонил и сообщил, что нужно как-то оформить прогулы: «Давай я к тебе подъеду и мы сделаем это». Я согласился.

Он приехал и отзвонился мне. Я вышел из подъезда, увидел, что стоит его автомобиль. Тут же меня задержали трое молодых людей в масках. Они не представились, не объяснили, для чего задерживают, вытащили все мои личные вещи, по карманам распихали своим, посадили в машину и повезли. Потом сказали, что везут к следователю.

Мы приехали в здание, где находится Следственный комитет. Меня привели в кабинет, там нас встретил следователь по моему делу по 282-й (статья УК о возбуждении ненависти или вражды — ОВД-Инфо). Он пожаловался, что несколько раз звонил мне на мобильный, но я не брал трубку. Сегодня я посмотрел телефон — звонков от него не было. Я подозреваю, что следователь подыгрывал товарищам из ФСБ.

«Максим Михайлович, я хочу с тобой провести беседу», — сказал следователь. Я ответил, что буду разговаривать только в присутствии адвоката. В кабинете вместе с нами находились люди в масках, которые меня задерживали. Следователь выдал мне кучу-кучу повесток на несколько дат вперед и сказал, что он хочет провести медицинское освидетельствование. Я спросил: «Зачем?» Он ответил: «Чтобы у тебя не было претензий к этим людям в масках». Через какое-то время приехал медицинский эксперт. Документов как обычно никто не показывал, конечно. Осмотрел меня сверху, ноги, я снял футболку, штаны — искал кровоподтеки и синяки. Единственное, что вызвало подозрение, — он начал линейкой измерять старый шрам, оставшийся с апреля, когда сотрудники ФСБ мне руку прижгли.

Эксперт вынес заключение, что со мной все в порядке. Я подумал: «Ну, домой пойду». Но на этом история не закончилась. Сотрудники в масках отвели меня в другой кабинет, туда вскоре пришел человек, он сказал: «Ты же подозреваешь сам, зачем тебя сюда привели». Представился сотрудником ФСБ. Он начал говорить, что у меня могут возникнуть проблемы с работой, здоровьем, с моими родственниками. Он предлагал это решить, если я пойду на сотрудничество. Я должен был сказать, что на самом деле это я был не прав, а сотрудники ФСБ при моем задержании вели себя корректно.

«Ты же понимаешь, у этих сотрудников есть семьи, есть дети, садиться им не хорошо и увольняться с работы», — говорил он мне. Я отвечал, что сажать в тюрьму я никого не хочу, потому что считаю тюрьмы главным злом, но, с другой стороны — когда страдал я, меня что-то никто не спрашивал. «Если вы работаете такими методами, то я вам не доверяю, а на сотрудничество я и не собирался идти. Я не хочу с вами дружить», — говорил я.

Мы беседовали очень долгое время. Потом сотрудник понял, что я иду на нет и позвал другого. Пришел товарищ в костюме, который назвал себя Евгением. Начал меня опять же склонять подписать отказ от претензий. Мол, если я подпишу бумагу, что сотрудники ФСБ — няшки-красавчики, котики-бегемотики, то все будет прекрасно. «Ты мужик, мы мужики, давай решим вопросы. Я с тобой сейчас как человек говорю, а не как сотрудник ФСБ». Он вел разговор агрессивно, представлялся «генеральным директором всего этого». Предлагал гешефты: на работе проблемы решить, решить вопрос с уголовкой по 282, финансовое благополучие. На это я ответил: «Мне от вас, ребята, ничего не надо».

«Понимаешь, несколько человек посадят, а многих уволят, начнутся проверки. Поэтому мы твою безопасность не гарантируем. Те же парни, которых уволят, они могут, грубо говоря, ноги тебе переломать. А проверки начнутся во всех ведомствах», — настаивал сотрудник. Потом он тоже ушел, я еще какое-то время просидел в кабинете. Пришли сотрудники в масках, надели на меня шапку, посадили в машину. Я так понял, в ту же самую, в которой меня везли из дома. За рулем сидел тот молодой человек, который меня задерживал в апреле и который просил включить печку ту самую. Я его узнал, хотя он был в маске. По глазам узнал — они у него карие, он такой смуглый парнишка. Я боялся, что меня куда-то вывезут.

Куда меня привезли, я не знаю. Завели в помещение. Там стоял стол, на нем телефон, вокруг было три стула. Там еще стояли такие электрические шкафы, специально для их охлаждения в комнате были установлены кондиционеры. То есть это было техническое помещение какое-то. Меня там держали очень долго.

Через некоторое время пришел человек с сединой в волосах, назвался Сергеем Ивановичем. Он тоже стал со мной говорить за жили-были: кто по жизни, кем работаю и так далее. Рассказывал, что с 18 лет родину защищает, говорил, что родине и такие как я тоже нужны — но не так, чтобы садить пацанов, которые с 18 лет родину защищают. Они хотели мне привить чувство доблести и патриотизма, что ли, я не знаю. Сергей Иванович сказал: «Я всегда говорю правду, спроси любого». Я спросил: «Я сегодня дома-то окажусь?» Он ответил: «Да». Он ушел, но потом вернулся и сказал: «Я честный человек и забираю свои слова назад — домой ты сегодня не попадешь»

Спустя примерно полчаса в помещение зашли 10–12 человек в полном боевом обмундировании, в черной форме и масках, на руках у них были специальные перчатки. Супер-мега-ниндзя. Мне распяли руки, как Иисусу Христу, скотчем начали рот заматывать и ноги. Начали грубо орать: «Ты сука! Из-за тебя люди будут страдать! Мразь голимая!» Один из них сказал: «Из-за тебя, сука, я сидеть в тюрьме не хочу». После этого меня начали душить, но не за шею — тогда остались бы следы, а в области рта. Рот у меня был замотан скотчем. До последних сил терпел, пока мне не сказали, что с моими товарищами произойдет то же самое. Имелись в виду свидетели, которые видели момент моего задержания в апреле и агрессию сотрудников ФСБ. Тогда я принял решение подписать их бумажки.

Поэтому я подписал то, что мне подсунули. Там было написано, что я отказываюсь от претензий к сотрудникам ФСБ и сам во всем виноват. Мол, парни были настоящие гардемарины, а я был злодеем. После этого ко мне приходили два разных следователя, они в этом же кабинете в окружении людей в масках спрашивали у меня, верны ли мои утверждения, на что я отвечал «да», потому что не хотелось последствий.

Дальше на меня снова натянули шапку и отвезли в район ЗКПД ТДСК (Завод крупнопанельного домостроения Томской домостроительной компании), где оставили на улице.

Это было 12 марта 2018 года. Раньше «Движение 14%" по 12-м числам проводило конституционные чтения: 12 декабря у нас день Конституции. Мы читали Конституцию, другие тексты. 18 марта были президентские выборы, а 12 марта мы читали наше обращение к кандидатам в президенты и цитаты из разных классиков типа Канта и Солженицина.

Мы вышли на Триумфальную площадь, нас было человек 20. Мы никак не согласовывали чтения: на Триумфальной площади, например, проходят Маяковские чтения — выходят поэты и читают свои стихи. Данное мероприятие не требует согласования: это не был митинг или шествие, мы вышли что-то прочитать на камеру. Пришли несколько блогеров и один-два журналиста.

Изначально мы хотели собраться на Пушкинской площади. Когда мы туда пришли, там уже было семь-восемь полицейских и несколько эшников. Поэтому мы выбрали «план Б» и переместились на Триумфальную площадь. Мы подумали, что будет какое-то количество времени, чтобы провести акцию — так и получилось. Мы прочитали, уже собирались уходить, и тут нагрянул SERB (группа, занимающаяся провокациями против оппозиционных активистов — ОВД-Инфо). Иногда они просто приходят, на этот раз они были очень агрессивны.

Мы попытались разойтись, кто-то действительно ушел, но один из «сербов» напал на Виктора Капитонова (активист с инвалидностью — ОВД-Инфо), стал его оскорблять. Нам удалось Капитонова увести, потом с «сербовцами» завязался разговор. Ни драки, ничего такого не было. В этот момент подоспела полиция, мы попросили ее обезвредить хулиганов. Как обычно, полиция на наши просьбы не обращала никакого внимания. Стоило просто молча разойтись, но из-за этой «дискуссии» некоторые из нас остались на площади.

Когда мы уже начали идти, подъехал полицейский автобус. Мы уже закончили разговаривать с «сербовцами» и направлялись в сторону Садового кольца. Повторюсь, никто друг друга за грудки не держал, ни у кого в руках не было бит. Никто не держал плакаты, не выкрикивал лозунги. Полицейские хватали людей, которые просто шли — есть видео задержания.

«Сербовцы» показывали полицейским, кого задерживать. Задержали человек семь. Дальше все как по накатанной. Нас отвезли в ОВД «Тверской», через какое-то время выпустили. При этом всем написали пятую часть статьи 20.2 (КоАП — ОВД-Инфо). Не повторное, а просто нарушение порядка проведения мероприятий. В протоколах было написано, что мы стояли с плакатами «Путин — вор», передавали плакаты друг другу и на многократные требования прекратить акцию не реагировали.

Затем одному из наших участников вдруг приходит письмо из полиции, что его вновь приглашают в ОВД — для изменения протокола с пятой части на восьмую (повторное нарушение). Меня до этого задерживали 12 мая 2017 года, то есть меньше, чем за год. Тогда мы тоже читали Конституцию на Красной площади. Поэтому я должен понести более суровое наказание за то, что посмел выйти с какой-то книжечкой на Триумфальную площадь.

На суды мы не ходили, так как нас могли задержать. 300 тысяч штрафа мне присудил судья Гордеев, который дал один год Диме Борисову, тоже участнику нашего движения, Гордеев тоже по восьмой части 20.2 дал 77-летнему правозащитнику Льву Пономареву 25 суток ареста. Конечно, мы будем обжаловать, посмотрим, как пройдет апелляция.

Меня задержали 6 сентября в Красноярске, перед митингом против пенсионной реформы, который организовывали штабы Навального. Задержали по части второй 20.2 КоАП — организация несанкционированного мероприятия — за несколько твитов об этой акции. В штаб пришли обычные сотрудники полиции, по совершенно классической схеме: здравствуйте, пройдемте. В тот же день был суд, мне дали 10 суток ареста.

В Красноярске спецприемник в принципе не очень — это бывший вытрезвитель, а я отбывала вообще в ИВС (изолятор временного содержания — ОВД-Инфо). Потому что спецприемник маленький и всегда переполнен. Женщин всегда отправляют в ИВС, потому что в спецприемнике еще хуже, но в ИВС не соблюдаются требования, предусмотренные для спецприемников. Нет дворика для прогулок, нет комнаты для свиданий, хотя по закону административно задержанному полагается одно свидание с родственниками или близкими, а также беспрепятственно может приходить защитник или доверенное лицо. ИВС — для задержанных по уголовным делам, им это не положено. На второй или третий день, что я там находилась, я беседовала с начальником изолятора по этому поводу. Он сказал, что выполнять требования нет возможности.

Ко мне три дня не пропускали доверенное лицо. Это был сотрудник штаба, я оформила на него доверенность. Я специально попросила нотариуса вписать: с правом посещения спецприемника, хотя это и подразумевается само собой. После того, как подали жалобу на имя начальника МВД по краю, его пропустили.

В начале сентября отопление в Красноярске еще не включают, и в ИВС было очень холодно. Не могу сказать, какая была температура, но по ощущениям не сильно выше, чем на улице. В камере было четыре человека, мы все мерзли, сидели в верхней одежде. И четыре человека там никак не должно находиться. Камера очень маленькая, квадратов, наверное, двенадцать. По норме должно быть четыре квадратных метра на человека.

В ИВС время тянулось очень долго, тяжело находиться в таких условиях. Нет горячей воды, плохое питание. Зачастую нам давали испорченную еду, которую мы не ели. Не я одна такая капризная, нас в камере четыре человека было, мы питались передачками и хлебом. Для меня загадка, как там выжить без передач. Еще там все накладывают одинаковые порции. Я, при весе 50 килограмм, не наедалась. Что же тогда делать мужчинам, которые весят в два раза больше?

Самая нормальная еда там была — овощные салаты, их сложно испортить. Салаты и хлеб. Но зачастую и салаты нам приносили испорченные. Видно, что их готовили за день, за два до этого. Полагалось первое, второе, салат и какой-нибудь компот. Если рис или гречка, то абсолютно пресные и разваренные, мяса фактически не было, были рыбные котлеты, вонючие до невозможности.

Я видела госзакупку на поставку еды для административно задержанных, там предусмотрено около 300 рублей в сутки на человека. Это очень мало. Отчасти так получается и потому, что еду готовят не там, где мы находимся, а откуда-то привозят. Обед в 13 часов, еду могут привезти в 10 утра, и она три часа будет стоять, никакого разогрева не предусмотрено.

Условия содержания обжалуем пока в российском суде. Если здесь результата не будет, пойдем в ЕСПЧ. Пока жалоба подана в Красноярске в районный суд. Это было мое второе попадание в полицию. Первый раз было за митинг 5 мая (против инаугурации президента — ОВД-Инфо), я была задержана на трое суток.

Единственные, кого можно похвалить, это сотрудники, которые всегда относились очень хорошо. Они не обламывались, например, передавать кипятильник, книги, сигареты, печенье из камеры в камеру. У меня и у одной из девушек в камере были ситуации, когда нужны были медикаменты, которых не было в ИВС. Там, кстати, нет врача и очень скудный выбор лекарств. Сотрудники могли дать что-то из своих лекарств. Насколько они могли, делали пребывание в ИВС приемлемым.

Все, с кем я там находилась, так или иначе попали туда из-за употребления алкоголя. Вождение в пьяном виде, либо распитие в общественных местах, либо пьяная драка. Для них было шоком, что за митинг против пенсионной реформы могут посадить. Относились они ко мне хорошо, хотя мы друг друга не понимали. Я не понимала, как можно пьяной садиться за руль, они не понимали, зачем я сидела и от руки писала жалобы.

Сначала я писала обращения на имя начальника спецприемника. Например, мне было тяжело сидеть в камере с курящими. Нужно понимать, что это замкнутое помещение, из которого на свежий воздух мы не выходим вообще. Когда в такой камере еще и курят, это очень тяжело. В другую камеру меня отказались переводить.

Я еще о чем-то писала начальнику спецприемника, но мне во всем отказали. Затем я писала жалобы в МВД — уже за несоблюдение требований законодательства. Месяц спустя мне пришли довольно забавные отписки: нет прогулок — из-за отсутствия дворика. Так как это «объективная причина», это якобы не является нарушением. И все в таком формате. И у начальника спецприемника такая же забавная аргументация: они действуют по возможности. Когда я уже вышла из ИВС, я пыталась сокамернице сделать передачу. Передачу отказались принимать, потому что их принимают на правом берегу Енисея, в спецприемнике, а ИВС — на левом берегу. Начальник спецприемника сказал мне, что передачи они возят «по возможности». Они соблюдают закон по возможности и считают это уважительной причиной. Они же как бы стараются.

Привет, меня зовут Дима, мне 19, я учусь в МГУ и стал жертвой пыток. Нет, меня не избили до полусмерти, не приложили утюг к лицу и не посадили на бутылку, а сейчас я пишу из дома, до которого добрался сам, целый и физически невредимый. Можно сказать, легко отделался. Впрочем, сдается мне, это только начало.

Все началось с того, что около двух часов дня я приехал на Лубянку. Ну, то есть на самом деле для меня все началось несколько раньше. 12 июня прошлого года я пошел на первый в своей жизни несогласованный митинг и был задержан, но сейчас не об этом. На Лубянке, возле здания ФСБ, проходило собрание за мир и против насилия. Я, как обычно, ходил по площади с телефоном и фоткал все интересное, и когда уже почти набрал достаточно фоток для поста, заметил Окопного (сотрудник ЦПЭ Алексей Окопный — ОВД-Инфо). Поскольку без фото столь одиозной фигуры пост был бы неполным, я решил заснять его с нескольких ракурсов. Чем, по-видимому, сильно его расстроил. Окопный подошел ко мне, сказал: «Не выебывайся, базар фильтруй», — после чего схватил меня. Тут же подбежали бравые сотрудники 2-го оперативного полка, и я оказался в автозаке. Через минуту завели еще одного задержанного, а по рации стали слышны указания о дальнейших задержаниях. В общем, на сходе началось «винтилово».

Пять минут спустя дверь открылась, меня вывели из автозака и пересадили в другой. Там был Окопный, еще двое эшников в штатском и несколько полицейских в форме, но без жетонов и в масках. «Присаживайся, дорогой», — начал Окопный. Мне предстояли тяжелые сорок минут. Сначала меня обыскали несколько раз, при этом изучив все, что было при мне. Паспорт, студак, несколько банковских карт, ключи от квартиры — все это Окопный рассматривал лично и фотографировал со всех сторон, попутно рассказывая мне, как же сильно я ошибся: «Зачем тебе меня фотографировать было, фоток ведь в интернете полно, тебе новые так нужны? Ты ведь меня знаешь, истории про меня читал, хули ты полез, ебанутый?» После этого дело дошло до телефона. «Говори пароль», — сказал один из эшников. «Нет», — коротко ответил я, не придумав ничего более оригинального.

Они явно этого ждали, однако потом, приложив все мои пальцы к сканеру отпечатков пальцев и не добившись результата, все же немного расстроились. «Снимай куртку. Давай, кофту, футболку тоже», — потребовал Окопный. Другой эшник стал срывать с меня одежду, я вырвался, но вынужден был подчиниться. Один из них спросил: «Ну что, штаны будем снимать? Вводи пароль». Я, конечно, столкнулся с беззаконием не впервые, но такое до этого видел только на страницах «Новой газеты» и в статьях «Медиазоны».

В автозак зашел еще один полицейский в маске и в бронежилете, у него в руках был электрошокер. Я уже мысленно приготовился к удару током, но вместо этого получил удар рукой по затылку. Затем еще, и еще, и еще несколько. Они бьют так, что в голове звенит, но следов побоев не остается. Шокер полицейский в итоге так и не применил — только размахивал им передо мной и включал в воздухе. Окопный бил меня телефоном по лицу и говорил, что сейчас отведет в подвал здания напротив, «откуда уже не возвращаются». Другой эшник открыто сказал, что «отпиздит» меня так, что я отрублюсь. Исчерпав угрозы физического насилия, они перешли к еще более мерзкой теме. «У тебя гондоны есть? — спросил Окопный у мента с шокером. — Натягивай на дубинку, разработаем ему там. Или у тебя уже?»

Я не знал, блефует он или говорит серьезно, но сдаваться было уже поздно. Оказалось, что блефовал. Ну или у него просто гондонов не было. Потом Окопный вспомнил еще один действенный метод: «Мы сейчас протестируем тебя на наркотики, а потом и найдем что-нибудь. Или ты сейчас нападешь на сотрудника полиции — и доказательства будут, и свидетели». После этого было еще много всего — рассказы о моей сломанной судьбе, отчислении из универа, увольнении родителей, новая серия ударов, угрозы сломать телефон, попытки подобрать пароль самостоятельно (они пробовали дату рождения и 1234, лол). Не знаю, сколько бы это еще продолжалось, если бы в автозак не зашли какие-то офицеры полиции и не пошептались с Окопным.

Дальше была последняя короткая серия угроз, после чего один эшник крепко сжал мой телефон двумя руками и согнул пополам, потом согнул еще несколько раз и разломил, а обломки забрал себе. Дверь открылась, и оперативники, вежливо поинтересовавшись, не забыл ли я что-нибудь, перевели меня в другой автозак, где уже был десяток задержанных. Ну, а дальше все как всегда — ОВД, три часа ожидания, рапорты под копирку и протоколы по части 5 статьи 20.2 КоАП всем (нарушение порядка участия в публичном мероприятии — ОВД-Инфо).

Кто-то на работе увидел в интернете информацию о том, что меня задержали, и меня попросили написать заявление об уходе по собственному желанию. Из-за задержания я попала в ОВД и на три часа опоздала на работу. Мне сказали, что могут меня уволить по статье — испортят трудовую книжку, — если я не уйду сама.

Я работала в госучреждении, в достаточно крупной организации, связанной с министерством культуры. Директор тоже узнал о моем задержании. Он считает, что чтобы работать у него, взгляды должны быть другие, не такие, как у меня.

Дело не в реновации, а в том, что высовываться не надо. Мэра, президента нужно поддерживать во всем. Когда ты работаешь в таком учреждении, прям гос-гос, где все до моли затерто, чуть влево-вправо — это не нужно.

С тех пор я не могла устроиться на работу. Сейчас я пошла работать в международную организацию, с руководством в Великобритании, там на это не смотрят. А к российским работодателям я устроиться не могу. Я ходила на собеседования и в государственные, и в частные компании. Как я понимаю, информацию о моих задержаниях находили в интернете, так что меня спрашивали, участвовала ли я в уличных акциях, какие у меня взгляды. Открыто не говорили, но давали понять на собеседованиях, что я человек… нестабильный. И не приглашали работать.

Новость о моем задержании была, к сожалению, не только на ОВД-Инфо. Еще на Газете.ру, «Дожде». И понятно, что речь не о моей однофамилице, так как к материалам есть фотографии задержания. «Дождь» по моей просьбе их уже убрал.

Когда я выходила на пикеты, я не думала, что так получится. Это было два одиночных пикета в центре Москвы летом 2017 года, против реновации. Меня задерживали и в суде признали виновной в том, что я организовывала «митинги». Видео задержания судью не заинтересовало, она доверилась показаниям полицейских. Да и о судах я узнала случайно, меня о них полицейские не предупреждали. Штрафы я уже оплатила.

На протестах по реновации задерживали моего знакомого, который тоже работает в учреждении при министерстве культуры. Из-за задержания он пропустил репетицию. Его не уволили, но без объяснения причин сняли с участия в концерте в Кремле.