После пикетов меня задерживали, возили в отдел. Протокол ни разу не составляли, но вручали предостережения. Дежурный мне в отделе говорил: с Библией не поспоришь, это идеальная схема.

После второй акции в феврале за мной в отдел приехала бригада санитаров и отвезла в психиатрическую больницу, отпустили после беседы. А в марте я по своим делам приехал на машине на площадь, где обычно провожу пикеты. На этот раз в подземном переходе меня задержали. Полицейских я знал, мы уже несколько раз встречались. В качестве причины мне назвали ориентировку по подозрению в грабеже.

Они так и раньше говорили. Отвезли в отдел: там дежурные, я их тоже знал, я шутил: «Мне в следующий раз привезти конфеты, чаю попьем?» Тогда меня тоже отпустили без протокола. Я спросил: «Почему задержали?» Говорят: «Профилактика».

Потом я вернулся к машине, сел, сразу дорогу перегородил автомобиль ДПС. У меня потребовали всевозможные документы, огнетушитель, аптечку и выписали мне пачку штрафов. Полицейский смеялся: «Кому насолил? Нам позвонили сверху, сказали тебя по полной программе нагнуть». С тех пор я на площади больше не парковался.

День обыска

8 марта мы ходили с семьей в ресторан в добром расположении духа. А в 6:20 9 марта к нам постучали — тихо, аккуратно. За несколько дней до этого соседей снизу затопило, и мы подумали, что их снова заливает. Я подошел к двери и вместо того, чтобы посмотреть в глазок, спросил: «Кто там?» Они ответили: «Это полиция», — и начали громко стучать, наяривать, сказали, что если не открою, то выломают дверь.

За несколько минут они выломали дверь и забежали — три «эшника», три СОБРовца и два понятых. Моя жена и трое детей тоже проснулись, все переживали. Жена упала на колени, подняла руки вверх, говорит: «Не стреляйте». Они замешкались и отпустили ее к детям.

Я упал лицом вниз на пол, потому что понимал, что, если не лечь, меня могут уложить каким-нибудь приемом. На меня забрался здоровенный боец СОБР, придавил меня коленкой, пока мне зачитывали постановление об обыске. Помню, фигурировала статья о дискредитации армии РФ, «Одноклассники» и фамилии — как я потом выяснил, людей из «Яблока».

Силовики потребовали сдать телефоны, компьютеры, флешки, все осмотрели, заглядывали в шкафы. Меня продолжали придавливать, СОБРовец перешел коленкой к шее, я стал задыхаться. Жена вмешалась, сказала: «Вы что, не видите, ему больно». Тогда меня все-таки подняли, разрешили одеться. В отделе сотрудник Центра «Э» сказал, что мне повезло, что меня не избили: «СОБРовцы рано утром злые, пинают пару раз обязательно».

Обыск продолжался около трех часов. Потом меня посадили в машину с бойцами СОБРа. В дороге они рассказали, что ездили в несколько командировок на войну в Украину, спрашивали, почему я против. Один из них был особенно агрессивный, я благодарил Бога, что он сидел на переднем сидении и не мог дотянуться на меня. Я себя вел спокойно, инструкции ОВД-Инфо я читал, объяснил свою позицию: я как верующий человек не могу молчать, потому что происходят убийства.

В отделе мне сразу сказали: сейчас вызовем ЧВК «Вагнер», они тебя отведут в специальную комнату для беседы, где ты подпишешь контракт и поедешь воевать. И паузу взяли. Я, конечно, понимал, что они это могут сделать, а те добьются с помощью пыток, чтобы я подписал. Полицейские добавили, что второй вариант — СИЗО.

Потом «эшники» стали расспрашивать о том, как мои антивоенные пикеты связаны с партией «Яблоко», называли фамилии, я их не знал. Вопрос, в каком я статусе, они проигнорировали: чтобы держать меня в тонусе, видимо. Еще спросили, буду ли снова выходить на акции, я сказал, что напуган и не буду, они посмеялись. Потом сказали: «Сейчас мы тебя отпустим, сиди тихо, жди звонка следователя, решим по тебе».

Я был в шоке, что меня выпустили.

После обыска

Дня через два мы сняли через знакомых квартиру и переехали: жить с выломанной дверью было страшно. Мы мало куда ходили, мало кому звонили. Когда к нам пришли из ЖКХ и стали стучаться, мы очень испугались: напоминало то самое утро. Я боялся даже к двери подходить, мы ушли в другую комнату, закрылись, сидели как мыши и молчали.

12 июня рука у меня дрогнула, и я опубликовал пост в «Одноклассниках». На следующий день к моей маме пришла полиция, спрашивала обо мне. Тогда я понял, что надо уезжать. Взял билет до Улан-Удэ, а оттуда на попутной машине уехал в Монголию.

Когда я пересек границу, мне буквально дышать стало легче. Я понимал, что мне не нужно оглядываться, ожидать, что ко мне постучат, за мной придут. Я по-прежнему россиянин и люблю свою родину, но чувствую себя гораздо свободней. Совсем полегчало, когда мы встретились в Стамбуле с семьей. Оттуда мы уехали в Мехико, а потом запросили политическое убежище в США.

Несколько лет назад моя жена нашла польские корни, мы думали репатриироваться, но бежать не собирались. Если будет возможность, я, конечно, вернусь, но только когда сменится режим.

Жена согласна с моей антивоенной позицией, но после обыска у нас с ней был серьезный разговор. Я единственный, кто обеспечивает нашу семью. Если меня посадят, то она останется одна с детьми. Жена предупредила, что в таком случае они уедут из России: у нас трое сыновей, старшему 14, неизвестно, сколько война будет продолжаться. Тогда я понял, что могу потерять семью из-за своих принципов. Честно говоря, я уехал не из-за себя, мне не хотелось рисковать положением своей семьи.

У нас в церкви (Адвентистов седьмого дня во Владивостоке — ОВД-Инфо) тоже есть конфликты: кто-то предлагает молиться за войну, за российскую армию. Внутри церкви есть люди, которые «за» и молят об этом Бога, есть люди, которые «против» и молят, чтобы это закончилось. Это разделило нас как верующих, разделило нас с верующими из Украины.

Я много раз поднимал эту тему, спрашивал пастора, почему он молчит. В результате выяснил, что им сказали: кто вякнет, будет участь Свидетелей Иеговы.

На вопросы о том, зачем меня положили лицом на пол, полицейские отвечали, что пытались обеспечить свою безопасность. Их якобы так проинструктировали. Сказали, что лица, которые могут находиться в квартире, угрожают их безопасности.

Настойчиво требовали, чтобы я предоставил доступ к своему телефону. Отвечал, что после ударов по голове не могу вспомнить пин-код. Объяснял полицейским, что их действия не очень располагают к тому, чтобы голова хорошо работала, они в ответ угрожали, что могут «отпиздить».

Во время обыска изъяли винчестер, телефон мой и супруги, флешки и несколько визитных карточек. Одна визитка была от члена семьи Кригеров — этот человек занимается риэлторскими услугами. Мне визитку дали родственники Артема Кригера, когда я защищал его в суде. Думаю, полицейские триггернулись, увидев медийную фамилию.

Другая визитка очень древняя — от Фонда Сороса. Я даже не могу вспомнить, какое имя на ней было указано. Дело в том, что в 2000-е годы дядя и тетя моей супруги занимались книгоизданием. Тогда было вполне естественным, что большая часть этой индустрии финансировалась Соросом. Визитка как раз тех времен. Но она вызвала почему-то живой интерес у полиции. Было видно, как они кайфанули, когда нашли ее. На объяснения, данные моей супругой об истории визитки, главный в группе сказал: «Вот видите, как вовремя она обнаружилась».

Сами полицейские говорили, что ищут доказательства моей связи с «нежелательными» организациями, в частности ENEMO.

Вообще обыск проходил сравнительно спокойно. Погрома, как это иногда бывает, к счастью, не было. По шкафам полицейские фанатично не лазили. Книги их не интересовали. Зато изучили все наши вазочки.

Все время, что полицейские обыскивали квартиру, я был со следователем на кухне. Меня никуда оттуда не выпускали. Жену в это время держали в другой комнате. Никаких существенных вопросов ей не задавали. Просили только сдать «всех врагов народа». Спрашивали про заграничные поездки, интересовались, как часто мы ездим в Грузию и Армению. По идее, это информация, которую они легко могут запросить у наших таможенных служб. Необязательно было для этого приходить к нам домой в 6 утра.

Переживал, что полицейские могли что-то подложить при таком обыске, но я потом внимательно просмотрел вещдоки. Ничего незнакомого мне там не было. Тем не менее, понимаю, что так как силовики находились в комнатах одни, могли поставить там, например, жучки.

Уверен, что этот обыск — способ оказать на нас с супругой психологическое воздействие. Все проходило в атмосфере морализаторства. Несколько полицейских рассказывали нам с супругой, как правильно и как неправильно жить. Все время предлагали в чем-то признаться, начать сотрудничать, угрожали. После обыска меня посадили в черный тонированный микроавтобус без номеров и повезли в травмпункт. Оттуда на скорой в сопровождении силовиков отправили в городскую клиническую больницу имени А. К. Ерамишанцева. Зафиксировали ушибы мягких тканей головы и спины.

После этого мы поехали в отделение Следственного комитета. Всю дорогу силовики пытались внушить идею, что теперь мы с женой должны куда-то исчезнуть, забиться в угол и вести себя так, чтобы никто о нас ничего не слышал. Эту мысль полицейские повторяли многократно.

В перерывах между такими беседами «смелый» ФСБшник в маске показывал дубинку. Интересовался, били меня или нет, знаком я с тем, что это такое или нет. Атмосфера была не самой приятной.

Думаю, таким образом хотели меня запугать. Несомненно, причина в предстоящих президентских выборах. Полиция решила, что надо перед ними хорошенько надавить на «Голос», на наблюдательское сообщество. Прошлись по наиболее медийным и активным, с их точки зрения, участникам.

Это лишь мое предположение. В разговорах полицейские говорили, что заниматься наблюдением на демократических выборах — полезно. Но то, что «Голос» сотрудничает с «нежелательными» организациями — так называемыми «врагами Отечества», — это плохо.

— Представьте себе, если бы в выборы в Америке или другой стране влезала Россия?

Было очень нелегко все это слушать с серьезным лицом. Почему режим настолько сильно переживает и трусит, даже когда все институты контроля за выборами в стране фактически уничтожены, наблюдатели разъехались, а на участках сидят проверенных люди? Это рождает мысль о том, что что власти сильно не уверены в исходе президентских выборов. Имеют основания переживать, что именно выявленные нарушения могут стать тем триггером, который приведет к краху режима.

Вывод, который можно из этого сделать: те, кто остается в России и чувствует в себе силы, могут изучить сейчас «Закон об основных гарантиях», закон «О выборах Президента Российской Федерации» и изыскать способы наблюдения на президентских выборах.

Только в Следственном комитете мне объяснили, зачем ко мне домой пришли с обыском. Сказали, что они считают «Голос» частью «нежелательной» организации ENEMO, а значит, участники движения автоматически являются участниками «нежелательной» организации.

Но что делать со мной, следователи явно не знали. Безусловно, это был политический заказ, а Следственный комитет только выполнял решение сверху.

На допросе я по совету адвоката [от ОВД-Инфо] Анны Полозовой, воспользовался 51-й статьей Конституции. Следователи сказали, что я прохожу по делу свидетелем, но к свидетелям обычно не врываются с обыском в 6 утра. Отношение к свидетелю у них, однозначно, как к особо опасному террористу.

После допроса с меня взяли обязательство о явке. После этого отпустили.

Пока сложно понять, как чувствую себя психологически. Обыск сам по себе событие не очень приятное. Вдвойне неприятно, когда люди в твоей квартире не просто ведут себя по-хозяйски и по-хамски, но еще и занимаются рукоприкладством. И вместо того, чтобы сделать Москву безопасной для москвичей, полицейские отправляют огромный наряд ко мне домой. Разыгрывают спектакль. Показательно надевают бронежилеты, когда заходят к нам в квартиру. От этого, с одной стороны, испытываешь жуткий стресс. С другой стороны, выглядит это все дико комично.

С соседкой, которой полицейские по ошибке выломали дверь, мы пока не виделись. Но нам никто ничего не высказывал. Она делает вид, что ничего не происходит. Ну и что тут сказать? Это действительно ошибки и характеристики системы, в которой мы живем. Супруга спрашивала у полицейских, что они будут делать с соседской дверью. Они сказали, что разберутся. Адвокат Анна Полозова тоже в Следственном комитете задавала этот вопрос, следователь ей ответил: «Ну бывает, ничего страшного». Так что, видимо, для них это абсолютно естественно. Как там у Стругацких, «…почему бы даже благородному дону не принять пару розог от имени его преосвященства!»

Записала Карина Меркурьева

У нас снова завязывается разговор. Сначала говорим о книге, потом о работе, а потом бац… и он снова начинает рассказывать, что хочет поехать на Украину воевать против наших. Якобы есть какая-то организация, которая помогает перейти через границу незаконным путем, и он хочет попробовать так сделать. Стал скидывать мне ссылки с ютуба и телеграм-каналов про эту организацию. На этом мы и попрощались.

Через пару дней списались на две минутки снова. Он мне опять о своих планах рассказал. А я читаю это, и мне становится смешно. Я же видел этого парня. Его рассказы о том, что он хочет провернуть, просто не укладываются в тот образ, который у меня о нем сформировался. Подумал: человек, наверное, переиграл в компьютерные игрушки и пивчанским увлекся. Ну с кем не бывает?

Я работаю в сфере продаж и ежедневно общаюсь с большим количеством разных людей. Тут я купил у человека книгу и тоже решил ему уделить какое-то время. Особого значения этому диалогу даже не придал. Больше мы с ним никогда не общались.

«Либо делаешь, что мы скажем, либо жди проблем»

Проходит месяц. Я с коллегой сижу в офисе, работаю, и тут к нам заходят шестеро человек: четверо сотрудников ФСБ и двое понятых. Понятыми оказались срочники, которые проходили службу, но не в воинской части, а как раз в отделе ФСБ. Узнали об этом, потому что одним из понятых оказался наш знакомый — у него оставалось несколько дней до дембеля, мы как раз готовились его встречать.

ФСБшники забрали все компьютеры и телефоны, все устройства поставили в режим полета. Показали какую-то бумажку — видимо, ордер на проведение обыска, и начали выворачивать все наизнанку, весь офис перелопатили.

На каком основании проводится обыск, нам не объяснили. Мы в непонятках: у нас какие-то люди переворачивают вещи в офисе, а мы даже не знаем, что делать. Обыск длился около полутора часов. Про каждую бумажку спрашивали: «Что это такое?»

Все это время у нас не было ни с кем связи. Не разрешили никому позвонить, не дали воспользоваться юридической помощью. Через полтора часа, когда они все перерыли и упаковали в черные мешки всю технику, нас повезли в здание управления ФСБ.

Там меня и коллегу развели по разным комнатам. В здании ФСБ нас допросили. Длилось это больше 6 часов. Коллегу отпустили примерно в 19:00. Меня же там держали до 21:00.

Самое интересное, что мой коллега знал только, что я купил на «Авито» книгу. В детали того, что продавец мне в личной переписке рассказывал, его никто не посвящал.

Уже в управлении ФСБ объяснили, что задержали меня из-за того парня с «Авито». Как оказалось, он действительно поехал реализовывать свои планы, но его поймали пограничники, забрали телефон и там нашли нашу переписку. Стали искать меня. Коллега якобы проходил свидетелем.

Допрос происходил странным образом. У меня брали показания, их печатали, потом сотрудники ФСБ относили листы начальству. Тому, видимо, не нравилось то, что я говорю. Они переделывали показания снова. Текст, который они печатали, был составлен не с моих слов — ФСБшники писали то, что им было нужно.

После того как последнюю версию показаний начальство утвердило, меня отпустили. Затем несколько раз вызывали в ФСБ снова. Я приходил, они снова что-то переписывали, просили мою подпись.

Однажды вызвали в управление ФСБ со словами «будем видео записывать». Сказали, что если я не приду, меня объявят в розыск. Безвыходная ситуация получается. Мне и до этого не раз угрожали: либо делаешь, что мы скажем, либо жди проблем; сейчас мы и в налоговую сообщим, и родственникам твоим расскажем, и даже в институт позвоним. Я на тот момент еще учился.

В итоге пришел записывать видео. Мне дали листок с готовым текстом. Я его прочитал. В тексте говорилось, что я осознавал свою ответственность, когда не сообщил правоохранительным органам о нашей переписке с продавцом книги, и раскаиваюсь в содеянном. Недавно это видео появилось в сети.

Потом дело долго никуда не двигалось. А через какое-то время они отправили переписку [в чате со знакомым] на лингвистическую экспертизу. Экспертизой это назвать сложно. В тексте много ошибок как логических, так и орфографических. Человек, который ее делал, явно не владеет русским языком.

«Судья начала задавать вопросы адвокату. А та сидела листала рецептики во „ВКонтакте”“

Пока все это развивалось, я жил без телефона. Его забрали как вещдок и так до сих пор и не вернули. К тому же, не отдали и сим-карту. У меня не было доступа даже к банкам.

В какой-то момент я понял, что какие-то документы можно подписывать только в присутствии защитника. У меня не было финансовой возможности на тот момент оплачивать юридические услуги, поэтому мне назначили адвоката от государства.

Я задавал ей [защитнице] вопросы, пытался понять, что меня ждет. Она же мне ничего не хотела даже пояснять. Давила на меня вместе со следователем. Они говорили: делай все, что мы просим, тогда получишь лишь 30 тысяч рублей штрафа, и на этом все. Но о том, что у меня будет судимость, умалчивали.

Первый суд состоялся в конце сентября 2022 года. Я пришел туда с государственным защитником. Это был мой первый раз в суде по уголовному делу — не знал, чего вообще ожидать.

Судья пришла, начала что-то зачитывать, задавать вопросы адвокату. А та сидела все это время, уткнувшись в телефон, листала рецептики во «ВКонтакте». Я и до этого ни малейшего грамма помощи от нее не увидел, но тут такое поведение меня совсем разозлило. Я спросил судью, могу ли отказаться от адвоката.

— Как это, почему? — удивилась судья.

— Ну, а вы как считаете, это нормально, что адвокат во время уголовного процесса над ее подзащитным вообще не заморачивается, сидит и листает рецепты вместо того, чтобы заниматься своей работой?

На этом судья прервала заседание. Я все-таки решил от государственного защитника отказаться, стал искать частного адвоката. Сейчас у меня два защитника из одного агентства — второй подключился, потому что вошел в положение и захотел помочь.

На следующие заседания я уже ходил со своим адвокатом. Суды постоянно переносились, в первой инстанции было около девяти заседаний. На последнем меня выгнали из зала — я хотел заснять приговор на видео. Приставы же заломали мне руки и выкинули в коридор. Приговор оглашали без моего присутствия — штраф 30 тысяч рублей.

Я понимал, что, скорее всего, не посадят, но платить какой-то непонятной юридической конторе под названием ФСБ даже 30 тысяч рублей не хочется. За что? Я лучше на эти деньги маме подарок куплю.

После оглашения приговора мы с адвокатами подали апелляцию в областной суд. Заседания снова переносились не один раз. В общей сложности их было около пяти. Почти каждый раз меня выгоняли.

В первый раз из-за того, что я попросил судью представиться. На последнее заседание меня вообще не пустили, даже не объяснив причину.

Сейчас у меня есть полгода на обжалование решения областного суда, который по сути оставил предыдущий приговор в силе. Я с этим пока не тороплюсь, потому что сейчас очень загружен работой. Не все проблемы, которые возникли из-за этого дела, до сих пор удалось полностью решить.

Вся эта ситуация для меня очень абсурдна. Никогда не думал, что разговор в мессенджере может стать причиной преследования. Друзья и знакомые, с которыми близко общаемся, меня, конечно, поддерживают. Родственники же отнеслись к этой ситуации пофигистично. Я особо не ждал и не жду помощи от них, но они ее и не предлагают.

С продавцом мы больше не общались. Его же сначала задержали, а в июне 2023 года приговорили к семи годам колонии строгого режима, признав виновным в участии в деятельности незаконного вооруженного формирования (ч. 2 ст. 208 УК). Он сейчас сидит в СИЗО. Единственный раз, когда я его видел, — это когда он выходил во время одного из заседаний по моему делу на связь прямо оттуда. Ничего больше о его судьбе не знаю.

Записала Карина Меркурьева

Там, у автобуса, на улице меня поставили на колени, держа руки за спиной. Так я стоял минут 10-15, местные СМИ даже успели взять у меня интервью.

В отделе полицейские откровенно насмешливо относились ко всем: «Вот вы дурачки, ничего не понимаете, раз вышли. Чего вы забыли? Чего делаете? А чего не работаете?» На меня составили протокол по 19.3 — сопротивление полиции — и по 20.2 части 5-й — участие в несогласованном митинге.

Со мной беседовали двое сотрудников полиции, чтобы зафиксировать мои объяснения в протоколе. Я тогда, на самом деле, не очень хорошо разбирался в своих правах, поэтому не настоял на присутствии защитника, а разговаривал с ними один. На меня, в принципе, не давили, поэтому я чувствовал себя спокойно и без адвоката.

Один из полицейских был чуть помоложе, другой — чуть постарше. Тот, что помоложе, отвечал на мои слова про коррупцию Путина: «Да, я вас понимаю, но ничего поделать не могу». А полицейский постарше предпочитал игнорировать мои вопросы, только говорил, что «мы в полиции не имеем права высказываться на политические темы и иметь политические взгляды». Я помню, что я отказывался подписать протокол допроса, и им потом пришлось искать понятных — если ты отказываешься подписать протокол, то полицейским нужны понятые, чтобы его заверить.

На самом деле, в отделе полицейские ничего особенно не объясняли, даже почему они меня оставили в ИВС. Вместе со мной на сутки оставили еще пятерых. Я думаю, что они в нас просто увидели какую-то гражданскую позицию. Я ведь еще при задержании задавал вопросы. Возможно, повлияло то, как я требовал протокол о доставлении в отдел. Мне его отдали, и я тогда в нем расписался. Но оказывается, что я должен был еще один протокол от них требовать — протокол о задержании, полицейские нам его не сделали вообще. В результате на суде потом выяснилось, что в протоколе о задержании они подделали мою подпись.

Мне очень помогли тогда памятки, как себя нужно вести [при задержании], которые все медиа постили. Карточек было так много во время протестов, что волей-неволей отложилось в памяти. Но вот про протокол о задержании я все равно забыл.

«Ой, приехали еще друзья в пионерлагерь»

Нас привезли в ИВС, когда уже стемнело, через 8 часов с задержания. Все вещи были со мной, в том числе телефон, поэтому я сумел написать родственникам и знакомым, что меня оставляют на ночь.

30 минут простояли на холоде во дворике — с одной стороны ИВС, с другой — забор. Было очень жутко: все вокруг огорожено, темно, собаки лают, а ты просто стоишь и ждешь, когда всех осмотрят. Несмотря на это, полицейские очень дружелюбно общались, даже с шуточками: «Ой, приехали еще друзья в пионерлагерь». Но было неприятно ощущать, что все же эти люди имеют над тобой власть и прямо сейчас ты от них зависишь.

Еще в отделе полицейские у нас требовали сфотографироваться и взять отпечатки пальцев. Сотрудники не угрожали, но говорили принудительно, с позиции власти. Я согласился только сфотографироваться. Они ведь уже и так смогли установить мою личность. К тому же еще и брать отпечатки пальцев они не имели никакого права. Мы не очень долго спорили на этот счет, полицейские в отделе не стали дальше настаивать.

Но уже в самом ИВС полицейские снова начали настаивать на дактилоскопии. Из-за усталости после 11 часов в отделе я засомневался в самом себе. А полицейские, видимо, увидев мое замешательство, воспользовались этим и сняли отпечатки пальцев.

Нас шестерых, задержанных на митинге, рассадили по разным камерам по одному человеку. Я не знаю, для чего они так сделали. Мне говорили потом, что полицейские решили посадить всех административно задержанных вместе для того, чтобы освободить камеры только для нас, чтобы мы по одному сидели. Может быть, это не совсем правда, а может быть, правда.

В суде

Мне повезло, и уже на следующий день меня и еще двоих задержанных повезли в суд, где нас уже ждали адвокаты. Нас защищали Шарафутдинов Эльдар и Димитриев Дмитрий, которые работали от «Апологии протеста». Именно на мое судебное заседание пустили местные СМИ, но, честно говоря, мой суд по 19.3, хотя он и был первым в моей жизни, прошел как будто вполне обыденно. По итогу этого суда дело по статье 19.3 прекратили.

Следующий суд по второй статье — 20.2 часть 5 — назначили на другой день, когда меня уже освободили. Мне присудили штраф в размере 10 тысяч, мы с адвокатами подали апелляцию, которую удовлетворили. Прекращение обоих дел — это целиком заслуга адвокатов из «Апологии протеста» и «Команды против пыток», которые помогали мне бескорыстно. И я думаю, если бы я оставался наедине с судом и системой, я бы не справился.

После отмены штрафа по статье 20.2 части 5 об участии в несогласованном митинге, мы с адвокатом решили подать иск к отделу полиции о компенсации по Гражданскому кодексу. Пока был шанс и адвокаты, которые мне могли помочь, то я решил, что непременно надо пытаться законным путем привлечь к ответственности недобросовестных сотрудников полиции.

Рассмотрение иска очень долго тянулось. Я уже успел устать от этого и в одиночку, наверное, бросил бы на полпути. Благодаря адвокатам получилось добиться хотя бы какой-то компенсации: мне присудили 5 000 рублей. Но если честно, 5 000 — это ведь ерунда полная, а не компенсация. Людей на большие суммы штрафуют, чем компенсации выдают.

Затем «Команда против пыток», которая помогала мне прекратить дело по 19.3 о сопротивлении полиции, предложила мне попробовать добиться извинений от полицейских за незаконное задержание по этой статье. Наш иск удовлетворили только в августе 2022 года. Но ни я, ни юристы «Команды» долго ничего не получали. Наверное, для полицейских сам факт того, что им пришлось писать письмо с извинениями, мог быть уже унизительным, поэтому они так тянули. Я думаю, что тут еще сыграла роль, что меня задержали на митинге в поддержку Алексея Навального.

Письмо все-таки пришло на адрес «Команды» в июне этого года. Правда моя копия так и не дошла мне, возможно, могла затеряться где-то на «Почте России». Сами извинения мне были принесены от МВД в целом. Наверное, было бы хорошо, если бы еще и каждому из участников этого незаконного задержания публично и внутри полиции высказали недовольство.

Зато теперь у меня есть моральные основания говорить, что я подвергался политическим репрессиям. Конечно, у нас тогда в Оренбурге не было настолько жестких задержаний, как в Москве или Петербурге, но все равно это все было незаконно. Я посмотрел на то, как полиция работает изнутри. Я предполагал бардак, но когда ты с ним сталкиваешься напрямую — поражает его масштаб.

Я бы правда не разобрался без помощи адвокатов. Куда нужно идти, какие иски нужно подавать и что нужно запрашивать? У меня не было ответов на эти вопросы. Вся судебная система — какой-то ужас для человека, который не сталкивался с задержаниями. Юристы — это герои, которые сейчас нужны политзаключенным и другим людям, оставшимся в России.

Параллельно на меня начали нападать в телеграм-канале «Кузбасс без цензуры». Админы взбесились после того, как блогер Егоров опубликовал в YouTube видео в мою поддержку. Он в нем полностью разнес полицейских, рассказал мою историю, упомянул даже о том, что я ветеран труда и почетный донор России.

После того, как это видео разошлось в сети, издевательские посты обо мне стали появляться и в других провластных каналах. Меня там, как могли, поливали грязью.

Есть, конечно, и те в интернете, кто разделяет мои политические настроения. Это и активисты, и просто незнакомые люди, которые узнали о деле из СМИ.

Все родственники меня тоже поддерживают. Мама волнуется — она придерживается тех же политических взглядов, считает полицию и ФСБ фашистами.

Я же всегда был за правду. Занимался всю жизнь независимыми профсоюзами — помогал медикам и шахтерам. А сейчас из меня преступника сделали.

Думаю, настучал кто-то. Или меня заметили из-за профсоюзной деятельности, а сейчас повод подвернулся, чтобы привлечь к ответственности. Этого не исключаю, но и с уверенностью утверждать ничего не могу. Профсоюзы — это все-таки социальная деятельность, а судят меня за политические взгляды.

Записала Карина Меркурьева

Позже арендодатель написал, что якобы обнаружил трещину на окне после открытия выставки. Мы уверены, что она была там и раньше. Подтверждений, к сожалению, нет, поэтому предложили арендодателю мирно договориться — готовы были заплатить за починку окна, чтобы он не вызывал полицию.

Арендодатель же явно хотел попонтоваться: «Да у меня в полиции знакомые, мы вас везде найдем». Пугал, что будет решать этот вопрос через маму. Они пересеклись, когда он передал маме ключи от помещения за месяц до открытия выставки. Мы тогда были в Москве и не могли сами их забрать.

Написал ли арендодатель в итоге заявление, не знаю. Но 30 апреля полицейские пришли домой к моим родителям. По словам соседки напротив, стучались сначала в нашу квартиру, а потом к ней. Мамы в тот момент дома не было, а папа сейчас живет в деревне.

Соседка пообщалась с полицейскими. Ее спрашивали, кто живет в квартире напротив. Она сказала: пожилая пара. На этом разговор закончился.

В этот же день начали звонить отцу. Предлагали ему с мамой приехать к ним в участок поговорить обо мне — «ваш сын какие-то звезды по городу развешивает». Думаю, полицейские сказали это, чтобы отец начал в ответ рассказывать им, чем я на самом деле занимаюсь. Ехать в полицию он отказался. Полицейские сказали, что могут прийти к нему сами, в итоге он их, грубо говоря, послал — сказал, что приезжать к нему точно не нужно. Больше полицейские не звонили.

На следующий день мне набрала мама. Я поднимаю трубку, а там — незнакомый голос. Мужчина представился как инспектор уголовного розыска: «Ваша мама находится в десяти сантиметрах от меня. Мы до вас никак не можем дозвониться. У вас телефон выключен, поэтому мы решили поговорить через маму, это же ближайший родственник. Хочу поговорить с вами о вашей выставке».

Я сказал, что мой телефон не ловит сеть, но со мной можно связаться через мессенджеры. Инспектор дал мне свой номер. Сказал, что мне нужно позвонить и договориться, когда нужно прийти в полицию. Якобы они хотят пообщаться и выписать мне штраф в размере 10 тысяч рублей за проведение антивоенной выставки. За что именно меня хотели привлечь к ответственности, полицейский не пояснил.

— А что будет, если он не придет в отделение? — спросила мама.

— Мы его все равно найдем, но там уже будет уголовка.

Как я понял позже, в тот момент мама с полицейскими была в отделе полиции. Ей позвонили с утра. Она не взяла трубку, тогда ей прислали СМСку примерно такого содержания: “Я из уголовного розыска. Мне необходимо задать пару вопросов о вашем сыне, ответьте, пожалуйста”. 

Мама перезвонила по номеру, с которого пришло сообщение. Ее попросили приехать к местному ЗАГСу, объясняя это тем, что у полиции есть “два вопроса” обо мне, которые они хотят задать ей лично. Мама приехала. Ее попросили пройти в участок. 

– У вас же ко мне всего два вопроса, задавайте их тут, – возмутилась мама.

– Такие серьезные вопросы на улице не решаются, – ответил полицейский.

Мама сказала, что не хочет ехать в участок. Тогда полицейский начал ей угрожать: “Вы в любом случае с нами поедете – либо добровольно, либо мы вызовем наряд, и вас в отделение доставят”. 

В полиции ей задавали вопросы исключительно обо мне: где учился, где жил, где работал, чем занимаюсь и кто моя жена. По словам мамы, вся эта информация у полицейских уже была. Кроме того, они показывали ей на планшете мои фотографии из разных соцсетей, но так как маме не знает, как выглядит “ВКонтакте” или инстаграм, она не смогла определить, откуда были взяты эти кадры. 

Помимо фотографий, у полицейских были выписаны все наши адреса: московский, где мы в последнее время жили, и железногорский – я прописан у мамы. Московский адрес – это квартира мамы моей жены. Она на нее зарегистрирована. Поэтому мы немного переживаем и за маму жены тоже. 

Потом стали задавать вопросы про антивоенную выставку, пытались выяснить, знает ли она что-то об этом. Маме показали один из экспонатов с выставки – чучело Путина, спросили, видела ли она его раньше и знает ли, что это такое. Мама не знала. 

После опроса ее заставили подписать документ с вопросами, которые ей задавали, и ее ответы. Я думаю, что на нее надавили, и она пошла навстречу, потому что изначально ее же вызывали просто на неформальную встречу. 

Превратили же все это в формальный опрос. Взяли даже отпечатки пальцев и ботинок, а еще ДНК слюны, уверяя, что это нормальная процедура для любого человека, который приходит в участок. Мама все еще очень напугана, боится говорить даже о том, какие вопросы ей задавали в участке и как происходила беседа.

После опроса полицейские сказали, что хотят проехать с мамой к ней домой, чтобы осмотреть квартиру. Она согласилась, но успела сообщить о происходящем отцу и сестре. Отец сразу выехал из деревни в город, сестра тоже подошла к маминой квартире. 

Пять человек, из них трое в штатском, начали осматривать помещение. Они зашли внутрь, быстро осмотрелись, сказали, что им тут делать нечего, так как в квартире нет “украинских следов”, и вышли. Один из полицейских все фотографировал. Потом сказали, что нужно дождаться следовательницу — она ехала больше часа.

Как мне объяснила мама, следовательницу вырвали из выходного дня. Срочность объяснили тем, что якобы из московского ФСБ поступил сигнал, что дело может быть резонансным и нужно быстро со всем разобраться.

В итоге, когда следовательница приехала, маму снова попросили подписать какие-то бумаги. Теперь переживаю, что к ней могут привязаться или сфальсифицировать что-то против нее. У них же теперь есть и мамина подпись, и ее отпечатки пальцев. Это самое страшное, потому что сейчас даже вывезти маму некуда, у нее еще нет загранпаспорта.

Больше маме никто не звонил. Со мной же пытался связаться полицейский, но у меня в тот день разрядился телефон, и я не видел пропущенных вызовов. Планирую написать ему, что мы с женой уехали из России, и попросить больше не беспокоить наших родственников. Пока жду ответа.

Записала Карина Меркурьева
 

Я, конечно, сразу пошла читать комментарии. 99% были хейтерскими. Не знаю, такой ли была задумка админов группы и они хотели на мне похайпиться или так вышло случайно. Самое интересное — под этим постом негативные комментарии оставляли даже люди, с которыми я была знакома лично.

Было очень неприятно это читать. Комментаторы сильно прошлись по моей внешности. Все писали, что я не умею краситься, «такая некрасивая», «чурка» или «давайте скинемся ей на пластическую операцию». Кстати, на операцию так и не скинулись. До сих пор жду.

Сейчас я могу говорить о произошедшем с юмором, потому что проработала эту ситуацию с психологом, но сначала было, конечно, очень обидно. Я ведь этим людям ничего не сделала. Вышла просто с бумажкой в центре постоять.

В итоге пост с моей фотографией с пикета стал самой популярной записью в паблике. Он набрал 100 тысяч просмотров, притом что в среднем посты там набирают до 20 тысяч. Думала, на хейте дело закончится. Но не тут-то было: 21 января на меня составили протокол о «дискредитации» армии (ст. 20.3.3 КоАП — ОВД-Инфо). Узнала я об этом сильно позже.

Примерно в это же время мне начали звонить с незнакомых номеров. По запросу в GetСontact они высвечивались как «Следственный Комитет», «обыск», «следственный отдел» или «майор полиции». Поняла: меня хотят поймать. Конечно, не брала трубку и на звонки никак не реагировала.

Спустя какое-то время по моему месту регистрации пришла телеграмма. В ней — составленный на меня протокол о «дискредитации» армии. Что именно послужило причиной, не указано.

По месту регистрации я не живу и на телеграмму никак не отреагировала. Спустя еще какое-то время по тому же адресу начали приходить новые телеграммы и заказные письма. Я их оставила лежать в ящике. Если полиции что-то от меня нужно — сами придут.

Тогда же в одном из провластных телеграм-каналов появился пост, где были упомянуты имена четырех казанских активистов, которые хотят создать тут отделение партии «Гражданская инициатива». Фигурировало там и мое имя. Публикация была следующего содержания: «Вот, есть люди, которые не успели уехать за бугор. Хотят, видимо, посидеть в России, поэтому организовывают тут свою оппозиционную партию. Ну ничего, подождите. То ли еще будет». Естественно, у меня появился страх. Звонки со странных номеров тем временем продолжали поступать, я все так же их игнорировала.

В конце марта в соцсетях своей партии мы опубликовали сообщение, в котором мы рассказали, что планируем участвовать в акции ко Дню бездомного человека 31 марта. Ее устраивал казанский приют «Человек». Приглашали желающих принять участие в акции и заодно познакомиться с нами — членами партии — лично.

Как я понимаю, силовики эти посты увидели и пришли на мероприятие. После акции ко мне подошли двое человек в форме со словами: «Ну вы же нас знаете». Начали рассказывать мне о протоколе за «дискредитацию». Хотели, чтобы я подписала некий документ. На мои вопросы о том, чем именно я дискредитировала армию сказали, что не знают. Чтобы узнать, нужно прийти в отдел полиции № 16 «Япеева». Я сказала, что ничего не понимаю и разговаривать дальше буду только в присутствии адвоката.

Как я потом узнала из записей на сайте суда, заседание прошло без меня. Но суд несколько раз отправлял дело обратно в полицию. Возможно, в протоколе были допущены какие-то ошибки или попался судья, который дружит с совестью.

Однако и на этом история не закончилась. Через дня два после акции ко Дню бездомного мне позвонила подруга. Рассказала, что ей поступил звонок с незнакомого номера и она взяла трубку. Звонили из полиции. Сказали ей: «Передай подруге, что если она не явится в отдел, будут последствия».

Я думаю, что позвонили ей, потому что мы [с ней] накануне встречались — сидели в забегаловке. Вероятно, полицейские нас там и выследили.

Думаю, такое внимание ко мне со стороны силовиков обусловлено публикацией поста с моей фотографией в местном паблике. Потому что до этого я уже выходила с антивоенными пикетами, никому до этого дела не было. Например, 4 декабря я выходила с плакатом «Я имею право говорить „нет“ войне по Конституции Российской Федерации». Про эту акцию не знал никто. После того же, как мое фото появилось в местном паблике, мне даже знакомые знакомых начали писать со словами: «Да ты у нас знаменитость».

Политикой я начала интересоваться еще в 2021 году благодаря тиктоку. Тогда Алексей Навальный возвращался в Россию. Я листала тикток и начала натыкаться на один и тот же звук и одну и ту же подборку видео: Навальный со своей женой сидит в самолете. И жена говорит: «Мальчик, водочки нам принеси, мы домой летим». Я подумала: «Что за странные люди. Почему это видео вообще у меня в рекомендациях?» В российской политике я тогда, кроме Путина, никого и не знала.

Дальше мне начали попадаться отрывки из роликов Навального и тиктоки про Немцова. Я стала больше читать новости, стала понимать, что в стране происходит.

Потом Навального задержали, и по всей стране вспыхнули акции протеста. Я любитель всего активного — если люди где-то собираются, мне тоже туда надо. И вот так я на драйве начала участвовать в акциях протеста. Понравилось. Целый год у меня не было ни одного задержания.

В 2022 году сразу после вторжения российских войск в Украину я поняла, что не могу молчать. Не хочу, чтобы от моего имени убивали людей. На нашу страну никто же не нападает.

4 марта я вышла снимать на камеру людей в форме в центре Казани, и меня тут же задержали. Сначала окружили, начали говорить: «Не снимай». Я стала спорить. Меня забрали в отдел якобы для проверки документов. Там выдали предупреждение, в котором было указано, чтобы я не ходила ни на какие несогласованные акции.

Тем не менее шестого марта я вышла снова. Начальник полиции меня увидел и тут же приказал задержать. Отпустили тогда снова без протокола.

Несмотря на предостережения и давления силовиков, я продолжаю высказывать свое мнение в соцсетях. А как иначе? У меня антивоенный статус в WhatsApp и протестная аватарка — делаю все, что могу. Потому что если ничего не делать, чувствуешь себя предателем родины. Хочется нести людям правду и показывать, что не надо молчать.

Больше всего боюсь за маму. Переживаю, что если меня задержат, она сильно распереживается, и с ней может что-то случиться. О своей антивоенной деятельности и давлении силовиков я ей, конечно, не рассказываю. Мама считает, что не нужно лезть в политику. «Мы всего не знаем, и политика — не наше дело», — такая вот у нее позиция.

Поддержку я получаю в основном от друзей и знакомых активистов. После войны у меня очень сильно поменялся круг общения. От меня отписалось много людей в соцсетях, когда я начала писать про Украину. Называли предателем родины. В итоге я потеряла почти всех друзей. Было очень больно, но за этот год обросла друзьями из политических кругов. Еще часто переписываюсь со знакомыми в чате «Популярной политики». Они тоже меня поддерживают. Многие из них живут в других странах. Пишут, что всегда готовы принять, если я решусь все-таки уехать из России.

Записала Карина Меркурьева 

Вечером к нашему дому снова приехали полицейские. Объяснили, что все еще ищут этого Михаила. Я снова сказал, что он у нас не прописан. Не понимаю, как такое вообще могло произойти. Полицейские же могут легко пробить человека по базам, узнать, где он живет, где прописан. Свой интерес к Михаилу они объяснили тем, что его ищут из военкомата.

Мы разговорились, рассказал полицейским, что у меня недавно был суд. Пошутил: «ФСБшники вас ко мне, что ли, направили?». Полицейские в ответ: «Нет, мы действительно ищем вот этого Михаила». И давай меня расспрашивать, что за суд у меня был. Рассказал, что судили по «дискредитации» российской армии.

На этом наш разговор завершился. Я думаю, что под этим предлогом они хотели проникнуть внутрь жилища, но ничего не получилось. После этого полицейские больше не звонили и домой не приезжали.

Патриотизм, цитата из Толстого и «17 мгновений весны»

Политикой интересоваться я стал после 2014 года. Тогда более-менее осознанно начал понимать: что-то не то творится в России. Перестал смотреть телевизор. Понял, что там одно вранье. Переключился на протестные YouTube-каналы.

После 24 февраля захотелось как-то высказаться. В основном делал во «ВКонтакте» репосты антивоенных постов или комментировал новости. Сам ничего не писал. Аккаунт у меня закрытый.

Например, меня очень задела история об учительнице, которую тоже судят за «дискредитацию» армии. Я написал, что вооруженные силы России себя именно такими делами как раз и дискредитируют. Потом репостнул новость, где приводилась статистика: на одного москвича столько-то бурят и дагестанцев уже погибло в Украине после мобилизации.

Был еще пост с цитатой из Льва Толстого про патриотизм: «Патриотизм в самом простом, ясном и несомненном значении своем есть не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей, а для управляемых — отречение от человеческого достоинства, разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти. Так он и проповедуется везде, где проповедуется патриотизм».

Еще были репосты видео Максима Каца о том, как «Россия разрушает свое будущее» и подборка кадров из советского сериала «17 мгновений весны». Там заметили Z и V — символы вторжения российских войск в Украину.

Больше всего во всех перипетиях меня поддерживает жена. Мы с ней одинаково смотрим на происходящее. Со многими родственниками же взгляды разошлись.

С матерью у нас давно уже не очень близкие отношения. Характерами не сошлись. Раньше она мне отправляла пропагандистские видео о «спецоперации». Сейчас перестала. Она, конечно, не рада, что меня так кошмарят за посты, но и за Путина все равно горой стоит. «Не ругай его. Он молодец», — постоянно мне говорит.

Старшая сестра жены высказывается еще радикальнее. Говорит: «Вас, таких, вообще расстреливать нужно».

Такую позицию понять сложно. Для меня война неприемлема по многим причинам — как политическим, так и религиозным. Мы с женой верующие, в церковь ходим. Я пришел к вере еще в подростковом возрасте. Одна из заповедей Библии гласит: «Не убий». А как мы тогда, христианская страна, где храмы повсюду строятся, можем развязывать войну? Одно дело — воевать, если нужно защищаться, но нападать на другую страну — точно нельзя. Это совсем не по-христиански получается.

В последнее время перестал ходить в церковь. Внутренний конфликт у меня с ней произошел. Вижу, что церковь молчит, никак против войны не высказывается, а служители массово поддерживают политику Путина.

То же самое и с прихожанами. Говоришь им вроде бы очевидные вещи: как можно нападать на другую страну, убивать людей? Как это вообще возможно, тем более с христианской точки зрения? А они все равно не понимают.

С детьми разговоры о политике мы не ведем. Объясняем только, что война — это плохо. Они у нас еще совсем маленькие. Старшей дочери — 10 лет, средней — девять, младшим: сыну — четыре, дочери — два. Конечно, так или иначе происходящее на них тоже влияет.

Бывает, старшие, если видят Z или V на улице, интересуются, что это. Я говорю: нельзя такое рисовать, это тоталитарные и милитаристские символы.

Старших детей уже затронули «Разговоры о важном». Когда летом стало понятно, что этот предмет могут ввести в школе, я нашел в интернете образец заявления, как от него отказаться. Осенью написал, отдал секретарю. Директор у нас хоть и «единоросс», никаких проблем с ним не возникло.

Учительница у средней дочери первые месяца полтора постоянно спрашивала, где она была и почему пропустила урок. Потом перестала. Так вот дети уже год не ходят в понедельник на первый урок в школу. Единственные ли они такие, я не знаю. Не спрашивал. Но в чате родителей у нас ни про войну, ни про политику никто не пишет.

После всего, что произошло, конечно, хочется уехать из России. Думаю про Америку. Хочется эмигрировать уже летом — или хотя бы до осени. Есть ощущение, что по осени у нас снова что-нибудь да начнется.

Тем более, я свое мнение продолжаю открыто высказывать. С друзьями, которые поддерживают политику Путина, наговорил уже себе минимум еще на одну административку. А то может, и на уголовку. У нас же возобновились доносы: в определенный момент и меня кто-нибудь точно сдаст.

Записала Карина Меркурьева

У меня-то круг общения более-менее приличный, в основном против войны. А у нас в цеху процентов под 90 за. Против — я и еще один парень, но он молчит. Один раз высказался, и все. И пара сомневающихся. Есть женщина, которая ненавидит власть за пенсионную реформу и в принципе ничего не поддерживает. Если бы ее на три года раньше на пенсию отпустили, она была бы довольна Путиным.

Я был изначально инженером-технологом, десять лет отработал после вуза. Потом — сокращение, меня хотели уволить, но перевели в цех слесарем. Для меня это был шок — то за компьютером бумажки печатал, а теперь надо молотком стучать на холоде. Думал, это максимум на полгода, но отработал уже четыре, не получалось перевестись. Ничего, привык.

Я на заводе человек достаточно известный. Активный, везде участвую. У нас есть совет молодежи завода, я выпускал его газету, проводил интеллектуальные конкурсы, участвовал в турслетах, меня брали на мероприятия профсоюза. В принципе, мы могли бы с заводским начальством все решить легко, но они довели до скандала.

Весной [2022 года], когда появились буквы Z, мне звонят из совета молодежи, зовут на флэшмоб. Я не стал спрашивать, что за флэшмоб, пришел. Нас строят, я спрашиваю: «Что происходит?» — «А вот, с крыши будем делать фотографию, будет буква Z». Я сказал: «О, нет, до свидания».

Потом, в сентябре, я был в Европе, и одна фотография [оттуда] очень заинтересовала службу безопасности нашего завода, но все обошлось. В службе безопасности показали мне здоровую папку, которую на меня собрали. У меня есть плюшевый маленький жираф, беру его в путешествия. У жирафа есть инстаграм «Жираф Жирафов», где он сфотографирован в разных странах. Безопасники все его фотографии скопировали в папку. Я смотрю на это, спрашиваю: «Вы чего клоунаду устроили?» Отвечают: «Это все серьезно!»

Стали расспрашивать, что означают некоторые подписи под фотографиями. Я говорю: «Тогда уж и опрашивайте это животное». Я даже не мог в это поверить: ладно про меня собрали папку, но на жирафа с тремя подписчиками…

В октябре на работе начали появляться листовки. У нас есть стенд — от завода пишется какая-то информация и от профсоюза. Обычно там что-то социальное, а тут они повесили сбор средств на нужды армии и написали, что профсоюз 100 тысяч рублей уже внес.

Мне это не понравилось — тоже в профсоюзе состою. Я спросил: у меня каждый месяц деньги из зарплаты на профсоюз вычитают, но меня никто не спросил, согласен ли я, чтобы деньги тратились на такие нужды. Мне сказали, что я никто, такие вопросы решают без меня. Тогда я сказал, что хочу из профсоюза выйти. Ответили, что надо идти и беседовать с председателем профсоюзной организации, просить исключить. Это долгий процесс, я не захотел этим заниматься.

Тогда я решил потихонечку срывать листовочки. В первый раз дней десять не вешали новую. Потом опять повесили, я снова убрал аккуратненько. Срывал я раз пять, этого никто не видел, видеонаблюдения рядом со стендом не было.

В какой-то момент они поняли, что это я. Прибежала женщина из профсоюза, начала на меня орать: если я еще раз сорву, работать больше не буду. Мы с ней немножко друг на друга покричали, листовки я больше не трогал.

С этой женщиной мы постоянно спорили. С лета профсоюз объявлял сборы денег, связанные с войной. Она за эти сборы агитировала, я отказывался участвовать. Она на это говорила, что у меня сердца нет и что я жадный. Мы спорили много, но это оставалось между нами, без последствий. Поэтому она и поняла, кто листовки срывает.

Через какое-то время меня вызывает начальник: «Распишись, тебе выговор, ты ругался матом». На меня заявила эта женщина. Просто выговор от завода, взыскания не предусматривалось. В середине декабря мне сказали, что приходила полиция — опрашивала свидетелей по моему делу. Оказывается, завод направил в полицию на меня бумагу. Человек шесть подписались, что видели, как я срывал листовки и плохо выражался об армии.

Мне сказали, что будет уголовное дело, — я быстренько собрался и уехал. По идее, мне надо было выйти на работу 9, 10 и 11 января, дальше у меня был отпуск. Только в середине января я узнал, что дело административное, — тогда решил, что вернусь. Но на эти числа, 9–11 января, мне поставили прогулы — и позже уволили. Хотя я до этого писал на завод, что беру отпуск за свой счет.

В середине января я вышел на работу, в первый же день после обеда на завод приехала полиция. Много народа пришло, чуть ли не с ОМОНом, в масках, как за опасным преступником. Показали корочки, зачитали права, посадили в «бобик» и повезли в местное отделение.

Пришел участковый, объяснил, по какому делу меня задержали. Часа через два поехали в суд. Он говорит: «Ты сознайся, других нарушений за тобой нет, ты первый раз, дадут по минимуму. Если будешь говорить, что все вранье, привезут свидетелей, они чего-нибудь лишнего наговорят. А как обдумаешь все, может быть, апелляцию подашь». Я решил сказать, что все так и было, мне дали 30 тысяч штрафа.

Я спросил у судьи: «Можно узнать, кто на меня донос написал?» Судья мне зачитала все фамилии — некоторым я удивился. Показания у всех написаны практически идентично, явно не ими. Эти люди работают со мной, коллеги…

Основной доносчик — замначальника цеха. Потом — женщина из профсоюза, еще трое работают со мной в цеху — слесаря и сварщик. Будка сварщика находится далеко от места событий, но он меня не любит, решил за компанию постучать. И один стукач — какой-то левый, я его не знаю. Может, в другом цеху работает.

На следующий день пришел на работу, был немного злой на них. Сначала на одного немножко наехал с этим вопросом, потом еще на одного. Конечно, в грубой форме, спросил, зачем было писать донос. Еще через несколько часов вновь приехала полиция: эти двое написали заявление, что я угрожал им убийством. Хотя максимум, чем я угрожал, — набить морды. Естественно, ни о каком убийстве речь не шла.

Тем не менее, меня опять забрали в полицию, пришел тот же участковый. Он смеется: «Зачем ты на завод пошел? От тебя всеми способами будут избавляться, не ходи туда больше». Составил отказ в возбуждении уголовного дела — нормальный оказался полицейский.

На следующий день я все же пришел на работу, был достаточно спокойный. В обед меня пришли увольнять: зачем-то вместе со службой безопасности, и еще было несколько мужиков с отдела кадров. Наверное, считали, что я опасен. Увольнение оформили за час. Я сказал, что ничего подписывать не буду. За меня все сделали, с 1 февраля уволили.

После увольнения я заболел ковидом, несколько дней назад выписался. Думаю, что делать. Работу надо искать… Правда, завод внес меня в черный список. И теперь в базе отдела кадров любого нижегородского предприятия высветится моя фотография в нескольких ракурсах. И будет написано, что я — нежелательная персона, нельзя меня брать на работу.

Что дальше делать, не решил еще — хочу пока маленько передохнуть. Подал в суд из-за увольнения, но не питаю иллюзий, что могу выиграть.

Редакция ОВД-Инфо

Чтобы все организовать на мосту, потребовалась неделя: за несколько дней до акции я измерял рулеткой колонну, чтобы цепь подобрать, еще нужно было сделать костюм с фотографиями жертв насилия и бутафорской кровью, плакат. Я собирал фотографии и заголовки российских новостей, и оказалось, что их не так много, как я ожидал. Хотя почти каждый, кто выглядит не как все, сталкивается с осуждением или насилием. Многие, наверное, просто никак это не освещают.

За день перед акцией была очень сильная нервотрепка и бессонница, тяжело было решиться. Была целая масса проблем: колонна два метра над землей и там непросто стоять, потому что есть круглое обрамление и ноги полностью не помещаются. А еще нужно время, чтобы успеть цепями себя приковать.

Я купил строительную каску и черный плащ и в день акции под видом рабочего пришел на место. Минут пять у этой колонны крутился, пока лед сбивал, чтобы залезть наверх и не соскальзывать, а уж как приковался и снял каску, то пошло дело.

Когда себя приковываешь на эти замки и цепи и понимаешь, что все, не снимут, то успокаиваешься сразу. А дальше просто стоишь, как будто все нормально. То есть уже удобно и не страшно: плакат повыше и уверенно демонстрируешь свое мнение.

Вообще было очень много разных реакций. Те, кто были на другой стороне моста, я помню, замирали, доставали телефоны и фотографировали. Водители едут сначала и не замечают, а пассажир, если рядом с ним сидит, такой: «Смотри!» — и пальцем показывает. Кто-то из пассажиров пальцем у головы крутил.

Был какой-то мужчина, который начал хамить: «Клоун, слезай!» Потом пошли какие-то оскорбления. Была девочка с телефоном, она показала «класс». Какая-то пенсионерка просила меня к Богу обратиться, к церкви.

Где-то час я там простоял. Потом приехал УАЗик и мужчина без формы начал со мной диалог. Я говорю: «А вы кто, покажите удостоверение». Он показал, я убедился, что это сотрудник полиции. Он мне сразу сказал, спускайся, а то физическую силу применим. Я спустился и меня отвели в машину.

Там какой-то мужчина был, и он стал задавать наводящие вопросы, типа: «Ну чего, ты против спецоперация в Украине?» То есть на политику сводить сразу.

В отделении мне сказали, что телефон надо изъять на экспертизу, которая займет неделю. Я сказал, что не могу столько ждать. Тогда полицейский сказал: «Давай при тебе сейчас переписки почитаем», — и мне пришлось отдать телефон. Они почитали переписки, посмотрели заказ на «Вайлдберриз», я там цепи и каску заказывал, и вернули телефон. Потом про ориентацию мою спросили и пошли составлять протокол. Домой отпустили часа через два.

Мне кажется, изначально они хотели найти политический контекст и поэтому как-то морально давили. Когда поняли, что, по сути, никакой политики нет, они остыли и уже без давления общались.

Политика, на самом деле, важна, просто я говорю о том, что меня волнует. Ведь война закончится, а эта проблема останется, и ее тоже нужно решать. Потому что буллинг продолжается, а когда люди видят такие акции, они понимают, что не всем наплевать на них, и чувствуют хотя бы моральную поддержку.

Судебное заседание шло где-то 30-40 минут. Сотрудники полиции вообще все заседание молчали, говорили только мы с адвокатом (Карасева защищал сотрудничающий с ОВД-Инфо адвокат Оскар Черджиев — ОВД-Инфо) и судья. Мы просили закрыть дело, у нас была такая позиция, что маска — это малозначительно и при первой же просьбе сотрудника полиции я бы ее снял.

Мы объясняли, что за фотографии были на мне и почему они в крови, что маска была частью образа, что проблема насилия касается не только Иванова, но и всей страны. Но, судя по реакциям, ни полицейские, ни суд не видят в этом проблемы.

Сейчас любой протест воспринимается как нечто враждебное. Люди на тебя смотрят, как на предателя. А ты не понимаешь — при чем здесь это? Все настолько озлоблены, что поражает. Люди даже не задумываются над смыслом протеста, а сразу же закидывают оскорблениями и угрозами.

Я читаю комментарии во «ВКонтакте», и там пишут: «Жаль, меня не было на этой акции, скинул бы его в реку», «Отправить его на фронт в роту Пригожина», «Готовый гражданин для мобилизации». Ну и другие оскорбления, про мать и воспитание, что «клоун» и «пидорас».

Но были и положительные комментарии. Я видел, что многие неформалы выступают за меня. То есть я почувствовал отклик от них — было очень приятно видеть это.

Мама мне сказала, что, если не прекращу свою деятельность, то нам надо разъехаться. Она говорит, что теперь ей вопросы задают постоянно: «Твой сын что, дурак, что он там устроил?» Ей это очень не нравится. И хочется сохранить хорошие отношения — мама мне дорога, но объяснить ей что-то сложно. Наверное, нужно просто подождать.

Бросать это я не готов. Если ты видишь в общественной деятельности и в творчестве свой смысл жизни, то отказаться от этого ты не можешь. Я даже не знаю, чем я еще могу заниматься. Я себя в этом нашел и не хочу бросать.

Я не чувствую, что столкнулся с репрессивной машиной, скорее — с клиентами сумасшедшего дома. Многие журналисты пытаются все представить так, будто 1937-й год на дворе, все пишут доносы, а героический Сергей Чернышов сопротивляется репрессивной машине. Но это совсем не так! Думаю, можно насчитать около ста публичных историй про доносы на учителей и учеников, допустим, что мы знаем о каждой десятой жалобе — пусть будет тысяча жалоб, и это, конечно, гнусно и неправильно, но в России два миллиона учителей только в средних школах. Хотя это все трагедии, людей увольняют, но нельзя говорить о том, что это как в 37-м году.

Мне не нравится слово «донос». В системе российского образования все жалуются на всех, это классика. Любой российский таксист знает, как управлять государством и как учить детей. И каждый считает долгом выразить свою позицию. Но не нужно из чиновников Министерства образования строить сатрапов режима, палачей и душителей свобод. Это обычные чиновники, которые там 40 тысяч рублей получают, работают с девяти до шести, обед — с часу до двух. Они вообще не рассуждают в категориях, что кого-то там репрессируют: им пришла жалоба, они должны на нее ответить — все.

Предыдущая жалоба была на то, что я сравнил систему образования со сказкой «Гадкий утенок». Человек всерьез написал: «Прошу проверить!» Мне пришел в голову образ из сказки, чтобы объяснить, чем «Новоколледж» отличается от других. Не то, что мы лучше или хуже, просто разница есть.

В сказке на скотном дворе появился лебедь, но никто не знал, что это лебедь. Все думали, что это плохой утенок, и их задачей было сделать из него хорошую утку. И я сказал, что это наша система образования: она из человека пытается слепить какой-то приемлемый для общества и государства типаж. То есть государству сейчас нужен Х-типаж, так что вся система будет подстраивать детей под него. А у нас в колледже — человекоцентричная система, мы говорим: «У тебя есть таланты, и давай ты будешь их развивать, это важнее, чем-то, что нужно государству, обществу, твоей маме…». Так и возникла эта история, что я сравниваю российское образование со скотным двором.

Про нас недавно вышел документальный фильм «Образование против войны» на канале «Настоящее время». Там было много комментариев на тему: «Вокруг такой мрак, а я это посмотрела, и как будто есть надежда, что в образовании не все упыри». И не только я такой, есть еще много таких людей, просто они об этом не говорят, но вы знайте, что они точно есть, многих из них я знаю лично. Поэтому все будет хорошо!

И дети у нас хорошие. И не надо думать, что какие-то центры патриотического воспитания на что-то влияют. Они живут в своем мире и исполняют влажные мечты известных нам 70-летних дедушек, но критически они не влияют на молодежь.

Вообще если что-то и надо пропагандировать, то это пацифизм, конечно. Но что значит пропагандировать? Мне кажется (нет никаких исследований, это интуитивно), что поддержка войны напрямую зависит от уровня образования. Чем человек глупее, тем он яростнее это все поддерживает. Отсюда простой вывод — как прививать пацифизм в обществе? Развивать образование.

Я же еще ученый, кандидат исторических наук, и пишу докторскую, но где-то с февраля по начало мая я просто ничего не делал. Думал, ну кому это все надо? Но люди ведь все равно рождаются, растут, им нужно образование. Война войной, но мы должны делать свое дело. Ну, а что нам еще делать? Эмигрировать и все закрыть, чтобы 1200 студентов вернулись в милитаризированные колледжи? Это же безответственно.

Конечно, у меня были мысли о том, чтобы уехать. Но я делаю этот колледж, он на 100% принадлежит мне. И я многим людям что-то обещал: и студентам, и преподавателям. Им важно, что такое место есть. Мне говорят, что я играю в Януша Корчака, — может быть. Но у нас все-таки людей в камерах не сжигают.

Редакция ОВД-Инфо

24 декабря я вышел с плакатом «За достойные условия труда курьеров». Почему я выбрал такую тему пикета? Во-первых, это настоящая профсоюзная работа (акция прошла на фоне забастовки, объявленной профсоюзом «Курьер» - ОВД-Инфо). Профсоюз курьеров не карманный, это настоящая работа по поддержке и защите трудящихся. Люди вышли и сказали: «Наши права ущемляют». Причем вышли мирно, организовались, что мы редко видим у нас в стране. Мы не могли это не поддержать как люди, которые считают, что человек труда должен стоять в середине экономики и общества. И второй, формальный момент — наш исполком [«Левого Фронта»] вынес решение устроить акцию по всем городам.

У меня нет опыта в работе курьером, но лично я сам довольно долго работал на производствах и в магазине грузчиком, хотя я с высшим образованием. Я хочу сказать, что те социальные гарантии, которые мы получили в прошлом веке очень тяжело, с большой кровью, забираются не только у людей с небольшой квалификацией, а у всех. Гарантии отбирают постепенно, рабочий день увеличивается, значит, поменьше отдохнешь — тебе поменьше заплатят, поменьше остальных гарантий по договору. А то и договора может не быть, и так далее.

Курьеры — это часть общего тренда на урезание социальных гарантий. Политические права у нас уже забрали, у нас нет выборов, мы не можем свободно избирать и избираться, теперь взялись за трудовые права. Этой маленькой акцией я хочу показать: ребята, может быть, завтра вы будете работать без отпуска, без больничного, по 12 часов в день. Причем я имею в виду не приезжих, у которых отняли все права, им платят копейки. Я говорю уже о коренном населении.

24 декабря я сделал фото с плакатом, через несколько дней позвонил участковый, пока я был на работе. Я знаю, что полицейские мониторят нашу группу во «ВКонтакте», я лицо на фото в публикации не скрывал, особо не боялся. Участковый сказал, что надо подойти, есть какие-то ко мне вопросы.

Пока я шел к участковому — а это тот еще район, — по пути увидел драку пьяных людей, и когда из опорного пункта выходил, тоже пьяные толпы были. Я разговаривал с полицейским интеллигентно, он не отвечал мне ничего плохого. Я говорил, что не виню его, но «вы нужны кому-то, пока система заставляет вас какой-то ерундой заниматься. Заставляет составлять протокол на меня, того, кто вообще здесь не должен находиться, а где-то требуется помощь». Участковый побоялся со мной соглашаться, но ответил: «Ну, мы пытаемся работать».

Я спросил, на каком основании на меня составляют протокол. Оказалось — это постановление губернатора (о борьбе с распространением коронавируса - ОВД-Инфо). Я удивился. Я-то думал, что будет часть 5 статьи 20.2 КоАП, а тут 20.6.1 КоАП. Я заявил, что это глупо: мы с вами тут рядом сидим, и по смыслу этого постановления нарушаем еще больше. Я считаю, система совершила очередную ошибку, в суде дело будет выглядеть каламбурно.

На мои акции у окружающих была разная реакция, но, в основном, инертная, безразличная. Кто-то поддерживал, кто-то говорил, что глупостью занимаюсь, но чаще люди проходили мимо. Я публикую фото акций, и это забывается буквально через пару дней. Да, в соцсетях посмотрят фото мои знакомые, родственники, коллеги, пообсуждают, кто-то скажет, что я молодец, кто-то посмеется.

Если говорить об акции в поддержку курьеров, я хочу, чтобы полиция это услышала. Я просто вышел и сфотографировался с плакатом, я не стоял там долго, и пикетом по сути это не является. Меня никто из окружающих не видел, кроме прохожего, сфотографировавшего меня. В деле даже есть материалы, где опрашивают жителей ближайших домов, работников магазинов, меня никто из них не видел. И меня ни с того ни с сего вызвал участковый, составил протокол, и теперь обо мне знает куча народу. И помощники депутатов Государственной Думы, и ОВД-Инфо. Что это значит? Если бы система не гонялась за теми, кто никакой опасности не представляет, то обо мне никто бы не узнал. Такой реакцией полиция провоцирует еще большую информационную волну.

Редакция ОВД-Инфо

В полицию в день пожара обратились соседи, жене прочитать их заявление не дали. Сказали, что не разрешат ознакомиться с материалами дела, пока не будет вынесено процессуальное решение.

Поскольку при пожаре пострадало мое имущество, в понедельник написал жалобы в прокуратуру и полицию, а также направил обращение в Следственный комитет. Указал, что связываю произошедшее со своей профессиональной деятельностью.

Дело в том, что в 2021–2022 годах у меня вышло несколько громких публикаций в «Живой Кубани». В одной из них я писал про антивоенные акции в Горячем Ключе. Разговаривал с активисткой, которую потом так сильно прессовали, что ей пришлось уехать из страны. В другой — рассказывал о нарушениях на выборах. Несколько материалов были связаны с расследованием экологических преступлений в нашем крае — мне удалось выяснить, что администрация Горячего Ключа сливает неочищенные воды в протекающую мимо реку Псекупс.

Ответа на свои жалобы я пока не получил. Жену же мучают допросами. Вызывают постоянно из Краснодара, где она ютится у своей мамы, в Горячий Ключ и заставляют давать показания. А что она может сказать? Ее даже на месте происшествия в тот день не было.

Таким образом, официальная причина пожара все еще не раскрыта. Но мы обнаружили интересную деталь: на доме были две камеры видеонаблюдения, одна из них полностью сгорела, а другая оплавилась, была залита водой, но записи со всех камер сохранились. Они прерываются в одно и то же время: в четыре часа утра третьего декабря. То есть дом был заранее обесточен, и уже после этого загорелся.

Так как из России я уехал еще в конце сентября, я сомневаюсь, что причиной пожара мог стать бытовой конфликт. [Чисто гипотетически, ] не стал бы человек, с которым я повздорил, так долго ждать.

Уехал, потому что опасался уголовного преследования. После того как я опубликовал свое экологическое расследование, ко мне несколько раз приезжали оперативники. Угрожали найти в машине сверток [с наркотиками], всячески меня прессовали.

В августе [2022 года] соседи рассказали, что полицейские якобы ходят по домам и собирают информацию обо мне — готовят материал для уголовного дела. В это же время мне постоянно звонили полицейские, доходило до 10-20 звонков в день. Я им в ответ писал: пришлите официальную повестку, и я явлюсь в отдел полиции. Но правоохранители же у нас любят звонить, а не писать, чтобы никаких улик не оставалось, поэтому на мои сообщения они так и не ответили. В итоге они настолько меня достали, что я даже поехал в прокуратуру и написал на них заявление. Они немного подуспокоились.

Думаю, что полицейские хотели меня пригласить на неформальную беседу. Там опросили бы и одновременно поугрожали: мол, видишь, мы тут на тебя уголовное дело заводим, ты поменьше наезжай на местную администрацию.

Но как только они от меня отстали, появилась новая проблема. Меня вызвали в администрацию как представителя ТОС (территориального общественного самоуправления — ОВД-Инфо) и попросили добиться поддержки «специальной военной операции» в моем районе. То есть они хотели, чтобы я собирал людей на митинги в поддержку войны, расклеивал листовки и проводил агитацию среди населения. Посмотрел на них на всех большими глазами: «Ребята, ну вы что. Это не соответствует ни моим моральным, ни личным, ни духовным убеждениям. Я не буду этого делать». Меня стали вызывать на беседы в администрацию чуть ли не каждую неделю.

Потом придумали для меня новую задачу: на выборах в сентябре попросили, чтобы вывел независимых кандидатов с участков. Я тогда не только отказался в этом участвовать, но и сделал материал о том, что такие вещи происходят в нашем крае. После этого в администрации прямым текстом сказали, что меня ждут проблемы.

21 сентября появились новости о мобилизации. Руководство города меня тут же спросило: «Ну что, когда ты идешь в армию?» Стало понятно: от меня хотят любым способом избавиться. Понял, что надо уезжать. У меня была открыта туристическая виза во Францию, и друзья давно звали их навестить. Вот и поехал. Первое время был во Франции, потом перебрался в Испанию. Сейчас пытаюсь оформить документы, чтобы найти жилье и перевести сюда жену и дочь.

В Европе я, видимо, почувствовал воздух свободы, равенства и братства и каждый день после отъезда писал в городских пабликах Горячего Ключа и в своем маленьком телеграм-канале и инстаграме, что считаю недопустимым каким-либо образом поддерживать войну. Ни носки на фронт военным нельзя шить, ни покупать какие-то медикаменты, ни идти по мобилизации, потому что все это так или иначе ведет только к одному — убийству жителей Украины. Кроме того, я публиковал информацию, которую мне передавали соседи. Например, писал о том, что несовершеннолетних из Горячего Ключа привлекают в массовку на похоронах военных, которые погибли в Украине.

Дело в том, что у нас в городе почти все поддерживают «специальную военную операцию». Я лично знаю даже тех, кто выступает за то, чтобы Россия начала ядерную войну. Редко можно встретить кого-то, кто как минимум нейтрально относится к происходящему. Ярых противников войны у нас было всего трое. И вот через посты пытался достучаться до тех, до кого еще можно было.

Ничего острого я не публиковал. Просто в силу своих убеждений — я буддист — писал о том, что нельзя ни при каких условиях убивать или помогать другим убивать людей. Высказывал свою личную точку зрения.

Считаю, что убивать нельзя никого: ни украинцев, ни казахов, ни якутов, ни кого-либо еще. Особенно страшно для меня, что сейчас погибают люди, которые никак не вовлечены в вооруженное сопротивление — когда российские ракеты прилетают в украинские города и убивают мирных жителей.

***

Сейчас прошло больше месяца с поджога. В доме было все нажитое нами с женой имущество. Конечно, супруга очень расстроена, считает, что во всем виноват я: все то, что я 15 лет своими руками строил, сгорело за три часа из-за моей антивоенной позиции.

Я понимаю ее чувства. Недавно написал депутатам городского совета официальное обращение: попросил помочь нам, погорельцам. Знаю, что обычно в таких случаях предлагают единовременную материальную помощь или хотя бы помогают вывезти с территории все, что сгорело и непригодно для использования. В ответ на письмо мне посоветовали обратиться в органы социальной защиты Краснодарского края, якобы администрация ничего сделать не может.

Проблема в том, что в доме был сервер, через который я удаленно работал как айтишник. Он тоже сгорел. Соответственно у меня пропала часть заработка и нанять кого-то, кто сможет вывезти все сгоревшее с участка, я сейчас не могу, а помогать бесплатно люди уже отказываются. Они все запуганы полицией.

Записала Карина Меркурьева

Before the war I decided to dismantle the warehouse and build a new sauna in its place. I went to a glass recycling center and was told that you get almost six rubles a bottle. I got excited and decided to continue filling up a container with bottles until the repurposing of the warehouse was complete. We finished the renovation after the war had started. I took all the bottles and went to the recycling center again. There I was told that glass prices had gone down — now the price was not per bottle but per kilo, and the amount was half of what it had been before.

I was upset by this news and made a joke on Instagram that I would have been better off sending these bottles to Ukraine — they could have made Molotov cocktails out of them and used them against the Russians. Then the war would be over faster, and glass prices in Russia would go up again.

That would seem like a harmless joke, but even Instagram saw some sort of insult in it and deleted my story. It was up for less than an hour, but the Federal Security Service managed to see it, take a screenshot and document it.

***

The most surprising thing to me was that the posts for which I was facing administrative charges included a dream about Zelenskyy.

I had a dream that I was being mobilized. That happened directly after Putin announced the [partial] military mobilization in September. I dreamt that I had just arrived at some sort of preparatory camp when it was stormed by the Ukrainian Armed forces headed by Zelenskyy. They tie everyone up and are getting ready to еxecute us. At that moment, Zelenskyy who is walking by notices me and says: «Hey, I’ve seen your Instagram stories! Glory to Ukraine». I respond: «Glory to the heroes!» Zelenskyy cheerfully pats me on the shoulder and says: «Let him go and shoot everyone else». As we stand there watching, I ask him: «Can I take a selfie with you for my Insta?» He says «Sure». That was it. It was an amusing dream so I decided to share it with my followers.

I have no idea why the police decided to take issue with that specific Instagram story. The other stories would have been enough for a case of discrediting the Russian army.

***

I hadn’t gotten any calls or messages before December 8. I found out that the hearing of my case had already passed from the decision published on the court’s website. I called the court, quarreled with a girl who introduced herself as a secretary. That didn’t do anything. I was told to come on December 12 to pick up the statement of decision. It said I was to pay a fine of 30 thousand rubles.

I have decided that despite that administrative case, I will stay in Russia for now and will continue to openly speak out [against the war]. My whole life I have criticized the regime in one way or another. I have quite a liberal family who is opposed to the current government. My mom realized that Putin is not a good person after his «it sank» speech (about the 2000 sinking of the «Kursk» submarine and botched rescue operation — OVD-Info). My father came to the same conclusion when Russia invaded Georgia in 2008.

At the time not everyone had Internet access, and there were way fewer liberal-minded media. Many people believed that the 2008 crisis was caused by the changes in mortgage lending in the US and didn’t want to put effort into figuring out what had actually happened. The Russian Fast East was hit the hardest. Putin raised the import tariff for foreign cars. A lot of people around here used to make a living from hauling cars from Japan. With this new law of his, Putin basically killed business in our region.

I was 12 years old in 2008. I didn’t know much about politics back then, but I remember well a conversation my dad had with a friend. They were talking about a mutual friend who took out a loan before the crisis to build a house and to buy car transporters to haul cars from Japan. When the crisis hit, everything collapsed. The guy had his house and transporters taken away from him [by bailiffs]. His wife left him and took the kids with her. He didn’t know what to do, so he hanged himself.

Even though I was a child back then, I understood that this guy’s blood was on Putin’s hands. I realized that Putin couldn’t be a good president if so many people suffered from his actions. I couldn’t yet articulate my attitude towards the government at the time, didn’t have the words for it, but I decided for myself that Putin was not a good person.

When I grew up, I started speaking up about it more. I started taking part in protests. We don’t have many opposition protests in Chita and not many people show up for them. We had our only large-scale rally after Navalny released his film about Putin’s palace.

Somehow the outbreak of the war did not elicit the same reaction from the people as that film. When the war started on February 24th, I thought that even the most brainwashed Russians would finally come to their senses because a war is the ultimate disaster. It seemed to me that by declaring the war, Putin was signing his own death warrant.

But people did not come to their senses. I live near the central square where the anti-war protest was supposed to take place. I went there in the evening — and there was no one there, only police with paddy wagons. That evening I went to our city’s webpage on VK. There were posts about the start of the «special military operation», and people were supporting it.

***

I am lucky that everyone in my family shares my political views, including those about the war in Ukraine. My dad is an old-fashioned man who doesn’t get along with computers and doesn’t know how to use the Internet, but he can think critically and realizes that an invader cannot be a good person. My mom is a fan of TV Rain. She watches all their programs and then retells them to my dad.

When my parents found out about the administrative case, they, of course, supported me. My dad said: «Don’t worry, it will be alright. And if it isn’t right now, it will be soon». My mom really worried about me. The other day, though, she also got a call from the police asking to come by to write an explanatory report. She is apparently discrediting the Russian army on [the Russian social network] Odnoklassniki. So our whole family is now «bastards and traitors.»

It has become more difficult to stay close to many of my friends. I stopped talking to a lot of people. Some became ardent pro-war nationalists, others just don’t want to meet up anymore because I always bring up Ukraine. Some of these people may agree with me but are too scared or too tired of talking about it.

I also find it emotionally taxing to constantly follow the news, but it also makes me feel calmer: this way I am more confident in my stance and am reminded that I am right. When so many people around you support the war, you start doubting yourself: whether you’re doing the right thing, thinking the right thing. But then, when you see the killing of a 4-year-old girl with Down syndrome by a Russian missile in Vinnytsia being described by [the editor-in-chief of the state-affiliated Russia Today] Simonyan as «collateral damage» and no one around you seems to care, you realize that you are doing everything right.

Another reason why it’s easy to start doubting myself is that I see that so many people are actually supporting the war. Many of my Instagram followers who used to agree with my criticism of the government started trying to prove me wrong after February 24. Some said: «I, of course, understand that you’re criticizing Putin. He is indeed not a good president, but this war was the right thing to do. Ukrainians have no shame. It’s time to put them back in their place». Soon afterwards I lost a lot of Instagram followers and started receiving threats in my DMs.

The people sending the threats said they would find me in the city and smash my face, that they have connections in the Federal Security Service who will find me, take me to jail and torture me. Someone wrote that my whole family are bastards and scumbags. «How can you even call yourselves Russian?», they said, and threatened to kill all of our relatives in the region.

I knew that those threats came from clowns who are only brave on the Internet, but I still bought pepper spray for the first time in my life just in case. Since the start of the war I’ve already had altercations on the street because of my [anti-war] stance — once on the road with a driver whose car had the letter Z on it, then in a bar when a strange man called me a Nazi. Once I even had a fight with an acquaintance who started insulting me for supporting Ukraine in this war.

Despite all that, at the moment I’m not planning on going anywhere. I am, of course, considering the option of leaving the country, but I also love my Chita. I would like to travel but always come back home afterwards.

If it gets really rough, I’ll try to go to Mongolia. If I make it — cool, if I don’t, I’ll land in jail. If I do end up in jail, I’ll spend maybe a year there, but then I’ll come out as a hero in a new country which will start reflecting on the havoc it has wrought.

Perhaps I will even go into politics. I’ve always dreamt of running for governor of the region Zabaykalsky Krai and making my homeland even more beautiful. I think the experience of serving time for an administrative offense is a great foundation for becoming a good politician.

Recorded by Karina Merkuryeva

Becoming a boiler operator

A year before the arrest, I got a job at Woodstroy LLC as a boiler operator. I tended an automatic boiler for burning sawdust and a manual furnace boiler for wood waste. For an additional fee, I would stack fuel briquettes on pallets.

VK Profile

I joined VK.com (Russia’s major social media platform — translator’s note) in December 2011. In 2014, I bought a smartphone and registered a new profile as I got overwhelmed by trying to enter my overcomplicated old profile’s password.

I deleted my old profile as it became hard to keep two. This (the fact that the account was registered in 2014, after the beginning of the first phase of the conflict in the east of Ukraine — OVD-Info) was a pure coincidence. My old account had the same content.

Political views

The political views settings on social media are a relative thing. So I thought about what to choose, and decided that «the liberal policy of Leopold the cat*» was not entirely appropriate, so I put «libertarian.»

I was influenced, among others, by Yulia Latynina (a Russian political columnist). In my opinion, she has a balanced philistine approach. From politicians, I would single out Margaret Thatcher, but she is no longer with us.

*Leopold the cat is a Soviet cartoon character famous for his «Let’s live in peace» catchphrase

Radio ga-ga

I have been keen on the radio for a long time. The age difference between my brother and me is seven years. So when he was in the tenth grade, I went to the third. Leafing through his textbooks, I came across a physics textbook. I read it — it turned out to be quite a fascinating subject, so I got hooked. Ever since third grade, I have been interested in electrical circuits. And Soviet electronics enticed you into constantly fixing and upgrading your devices. I listened to the radio stations I could tune in to. In the summer of 1978 and 1979, I was indescribably glad to tune in to radio stations from Poland, Bulgaria, Nalchik (a city in the Russian south), and other stations transmitted on ELF waves. It was possible at the time to tune into TV broadcasts from Sweden, Denmark, France, and the GDR.

​​Then there was a period of high solar activity, and CRT television sets were sensitive. In 1980, I listened to the Radio Moscow World Service on medium waves in the evenings. I learned about the bands Voskresenie (Resurrection), Mashina Vremeni (Time Machine), and Valery Leontiev. Then I tried to tune in to Western radio stations. In 1988, I think, I listened to the novel Moscow 2042 by Voinovich on Liberty. I never expected back then that this dystopia would actually become real.

I have listened to the radio station 'Moscow Echo' ever since the very first day of its broadcast in Vologda on May 7, 2000 right up until it was cut off. Its cutoff caught me at work, where I was listening to a program called 'In the Circle of Light', after which the signal was lost. I had to listen to later broadcasts in podcast form and on Youtube. Naturally, I had a negative reaction to the closing of 'Echo', but at that time I had a multitude of other sources of information, including Youtube

Radio underground

My radio broadcasts were just a consequence of my attempts to somehow radiofy my apartment. You see, after 2012 and especially 2014, some sort of ''patriotic'' hysteria started on the radio. And I as the sole inhabitant of my apartment unanimously voted for banning federal television and radio broadcasts in my house. Well, one needed to create something instead.

Having tried everything from computer speakers to Bluetooth speakers, I found little radio transmitters with a few Watts of power in the FM range of frequency on the Internet. That was a perfect option in terms of ease of use. The signal is received by any receiver in any corner of the apartment.

Originally I was planning to listen to audiobooks. I had quite a large collection, I think the overall length was close to two years of length of the recording. In 2010, the chief engineer of the brick factory asked me to find a book by [Suren] Tsormudyan online, 'The Last Passengers', I think. I found it, I downloaded it, and somehow it clicked. Later, I downloaded a lot of radio plays, recorded radio broadcasts from the past. 'The Famous Captains Club', including the first episode of 1945, 'Good morning' and many other programs from the 1940s-1980s

Lately, a lot of material was uploaded to YouTube from Gosteleradiofond — I took all of that for myself and listened to it on my broadcast. The show also included podcasts from conversation radio stations 'The Echo', 'Speaks Moscow', 'Freedom', 'The Salt', and whatever else I could find.

The topics varied from popular science programs to politics. But due to recent events, there is now a bias towards political broadcasts. The radio worked whenever I was home, i.e. almost round the clock. At night, I would set something from my music collection and some radio plays for pleasant dreams. The coverage, I think, was about two to three blocks. But the FSB wrote in the protocol that it was from one to three kilometres. I think they are exaggerating.

I didn’t discuss this with any of my neighbours, of course. The whole thing was originally an adventurous one, I didn’t even hope that I would be able to take the transmitter home from the post office. It clearly stated on the box what the device was, to whom it was sent, and the customs gave the go ahead. Strange. And they tolerated my radio hooliganism for another five years.

Later, when the FSB confiscated my transmitter, I entered ''underground radio station'' into ''VKontakte'' for my place of work; anyway, after the brick factory closed down, I didn’t list a place of work there. This is simply me declaring that I have some experience in this field.

«À la recherche du temps perdu» (In Remembrance of Things Past)

I’m amazed at the attention focused on me — throughout my entire life, I’ve not received as many letters as I have in the past not-quite-two months of imprisonment. Somehow, I don’t think of myself as a hero. It’s just when I was forced to choose between two paths, 'It’s disgusting' and 'It’s scary, ’ I chose the latter. One day it will all be over, the only thing I regret is the time the country wasted for nothing.

Еще до войны решил этот склад расформировать и построить там новую сауну. Съездил в пункт приема стекла, мне сказали, что за бутылку сейчас дают чуть ли не шесть рублей. Обрадовался и решил продолжить собирать тару, пока не завершится ремонт помещения. Закончили мы его уже после начала войны. Я собрал все бутылки и поехал с ними в приемку. Там сказали, что цены на стекло упали — теперь платят не за штуку, а за килограмм, и сумма была раза в два меньше.

И вот, расстроенный, я пошутил в инстаграме, что лучше бы отправил бутылки украинцам — пусть делают из них «коктейли Молотова» и сжигают «рашистов». Тогда и война быстрее закончится, и цена на стекло в России снова вырастет.

Вроде бы безобидная шутка, но даже инстаграм увидел в ней некое оскорбление и удалил мою сторис. Она провисела меньше часа, но ФСБшники успели ее увидеть, заскринили и все запротоколировали.

***

Больше всего поразило, что в числе постов, за которые меня решили привлечь к административной ответственности, оказался пересказ сна о Зеленском.

Приснилось, что я мобилизован. Это произошло сразу после того, как [Владимир] Путин объявил о [частичной] мобилизации в сентябре. Меня привезли в какой-то подготовительный лагерь, и в этот момент туда врывается ВСУ во главе с Зеленским. Всех скрутили, собираются расстреливать. В этот момент президент Украины проходит мимо меня и говорит: «О, я твои сторисы в инсте видел, Слава Украине!» Я ему отвечаю: «Героям Слава!» Зеленский радостно стучит мне по плечу и говорит: «Так, его отпустите, всех остальных расстрелять». И вот мы с ним стоим смотрим на все это, и я ему говорю: «А можно с вами селфи для инсты сделать?» Зеленский говорит: «Можно». На этом все и закончилось. Сон был забавным, и я решил рассказать о нем своим подписчикам.

Почему полицейские решили зацепиться именно за эту сторис, не знаю. Других историй вполне хватило бы для того, чтобы составить на меня протокол о дискредитации.

***

Перед 8 декабря никаких СМС или звонков я не получал. О том, что заседание по моему делу уже прошло, узнал из опубликованного на сайте суде решения. Позвонил в суд, поругался с девушкой, которая представилась секретарем. В итоге ничего не добился. Сказали приехать 12 декабря забрать решение. В нем говорилось, что мне назначили штраф в 30 тысяч рублей.

Для себя решил, что несмотря на это административное дело, пока остаюсь в России и буду продолжать открыто [против войны] высказываться. Всю свою жизнь я так или иначе критиковал действующую власть. У меня довольно либеральная, оппозиционно настроенная семья. Мама поняла, что Путин — нехороший человек, после его речи о том, что «она утонула» (о затонувшей в 2000 году российской атомной подводной лодке К-141 «Курск» — ОВД-Инфо). Отец пришел к этому же выводу после того, как в 2008 году Россия вторглась в Грузию.

Тогда интернет был еще далеко не у всех, а либеральных СМИ было сильно меньше. Многие верили, что кризис 2008 года в России связан с изменениями в ипотечном кредитовании США, и не хотели разбираться, что же случилось на самом деле. Дальний Восток это затронуло больше всего. Путин тогда поднял пошлины на ввоз иностранных автомобилей, а у нас многие на перегоне машин из Японии только и зарабатывали. Своим законом Путин буквально убил бизнес в нашем крае.

В 2008 году мне было 12 лет. Я не сильно разбирался тогда еще в политике, но хорошо запомнил разговор отца с его другом. Они говорили про общего знакомого. Друг рассказал, что он перед началом кризиса взял кредит, чтобы построить дом и купить автовозы для перегона машин из Японии. В итоге все рухнуло. У этого знакомого [приставы] отобрали автовозы и дом. От него ушла жена с детьми. Не зная, что ему дальше делать, этот знакомый повесился.

Еще будучи совсем мелким, понял, что кровь этого человека на руках Путина, что не может он быть хорошим президентом, если столько людей страдают от его действий. Я тогда не мог четко сформулировать свое отношение к власти, не знал, какие слова для этого подобрать, но для себя решил: Путин — нехороший человек.

Когда вырос, стал говорить об этом еще больше. Начал участвовать в митингах. У нас в городе оппозиционные акции проходят не часто, и на них выходит не очень много человек. Единственный массовый митинг мы собрали после того, как [Алексей] Навальный выпустил фильм про дворец Путина.

Начало войны такой реакции у людей почему-то не вызвало. 24 февраля у меня было ощущение, что теперь-то даже самый последний ватник точно прозреет, потому что война — это финал. Казалось, что Путин таким образом подписал себе смертный приговор.

Но народ не прозрел. Я живу возле Центральной площади, где должна была пройти антивоенная акция. Так вот, прошелся по ней вечером — никого не было. Только полицейские с автозаками. В этот же вечер зашел в паблик нашего города во «ВКонтакте»: там были посты о начале «спецоперации», и люди это поддерживали.

***

Мне повезло, что в семье все разделяют мои взгляды, в том числе и относительно войны в Украине. Отец — хоть и человек старой закалки, который не ладит с компьютерами и не умеет пользоваться интернетом, обладает критическим мышлением и понимает, что тот, кто нападает, не может быть хорошим. Мама у меня фанатка «Дождя». Она смотрит все их выпуски и пересказывает потом отцу.

Когда узнали про мое административное дело, они меня, конечно, поддержали. Отец сказал: «Не переживай. Все будет хорошо, а если не будет, то все быстро закончится». Мама за меня сильно волновалась. Но на днях ей тоже позвонили из полиции, попросили зайти в отдел написать объяснительную. Она якобы дискредитирует российскую армию в «Одноклассниках». Так что у нас теперь вся семья «ублюдков и предателей».

С друзьями поддерживать отношения после начала войны стало сложнее. С огромным количеством людей я перестал общаться. Кто-то стал ярым «рашистом», кто-то просто не хочет больше встречаться, потому что я всегда завожу разговоры об Украине, а люди, может, со мной и согласны, но боятся или устали об этом уже говорить.

Мне тоже эмоционально тяжело постоянно следить за новостями, но таким образом чувствую себя спокойнее: увереннее в своей позиции и правоте. Потому что когда видишь, какое количество людей поддерживает войну, начинаешь сомневаться: а правильно ли я поступаю, правильно ли думаю. Но потом видишь новости о том, как российская ракета убила 4-летнюю девочку с синдромом Дауна в Виннице, а [телеведущий Андрей Норкин] называет это «сопутствующим ущербом» и все вокруг не обращают на это внимания, понимаешь, что все делаешь верно.

Эти сомнения появляются еще и потому, что видишь: люди на самом деле поддерживают эту войну. Многие из подписчиков в инстаграме, кто соглашался с критикой власти, начали доказывать, что я неправ, после 24 февраля. Кто-то говорил: «Я, конечно, понимаю, что ты критикуешь Путина. Он действительно нехороший президент, но эту войну он начал правильно. Украинцы совсем обнаглели. Давно пора было поставить их на место». Потом пошли массовые отписки и начали сыпаться угрозы в личных сообщениях.

Мне писали, что встретят в городе — разобьют мне лицо или что у них есть друзья в ФСБ, которые меня найдут, загребут в отделение полиции и будут пытать. Один человек писал, что вся моя семья — ублюдки и скоты: мол, как вы вообще можете называть себя русскими. Обещал убить всех наших родственников в Забайкальском крае.

Я понимал, что это клоуны, которые могут быть смелыми только в интернете. Но все равно впервые купил себе на всякий случай перцовый баллончик. У меня после 24 февраля уже случались конфликты на улице из-за моей [антивоенной] позиции. Один раз на дороге, когда увидел водителя с буквой Z, потом — в баре, когда незнакомый мужчина назвал меня «нацистом». Однажды даже дошло до драки со знакомым, который начал меня оскорблять при встрече из-за того, что поддерживаю в этой войне Украину.

Несмотря на это, никуда бежать я пока не собираюсь. Рассматриваю варианты эмиграции, конечно. Но я все-таки люблю свою Читу. Мне хотелось бы путешествовать, но после этого всегда возвращаться домой.

Если совсем прижмет — постараюсь убежать в Монголию. Успею — классно. Не успею — посадят. Посижу в любом случае максимум годик, но зато выйду героем в новой стране, которая начнет заниматься рефлексией того, что натворила.

Возможно, стану даже каким-то политическим деятелем. Я всегда мечтал избраться на пост губернатора Забайкальского края, чтобы сделать свою малую родину очень красивой. Опыт отсидки по политической статье, как мне кажется, — отличный фундамент для начала такой деятельности.

Записала Карина Меркурьева

О работе

За год до ареста устроился на работу в ООО «Вудстрой» кочегаром. Обслуживал автоматический котел для сжигания опилок и котел ручной топки для древесных отходов. Попутно укладывал на поддоны топливные брикеты за отдельную плату.

Об аккаунте во «ВКонтакте»

Во «ВКонтакте» я зарегистрировался в декабре 2011 года, в 2014-м был куплен смартфон, и, чтобы не мучиться, вводя в него зубодробительный пароль старого аккаунта, я завел второй. Потом старый удалил, тяжело стало вести два. Поэтому это (тот факт, что аккаунт зарегистрирован в 2014 году, когда начался первый этап событий на востоке Украины — ОВД-Инфо) чистое совпадение, на старом аккаунте тематика была такой же.

О политических предпочтениях

Политические предпочтения, указываемые в соцсетях, — вещь довольно относительная, просто думал, что указать, решил, что либеральная политика кота Леопольда не совсем уместна, и указал «либертарианские» [взгляды].

Под влиянием, в том числе, Юлии Латыниной, у нее, на мой взгляд, взвешенная мещанско-обывательская позиция. Из политиков выделил бы Маргарет Тэтчер, но она уже не с нами.

О любви к радио

Радио я увлекаюсь давно. У меня с братом семь лет разницы, и когда он учился в десятом, я ходил в третий. Листая его учебники, наткнулся на учебник физики. Прочитал — оказалось, довольно интересная вещь, затянуло. Вот с третьего класса и появился интерес к электрическим схемам, благо советская аппаратура располагала к тому, чтобы в ней поковырялись и что-то улучшали.

Радио слушал то, которое была возможность принять. Летом 78-го и 79-го годов был неописуемо рад на УКВ поймать радиостанции Польши, Болгарии, радио Нальчик (с Кавказа), еще что-то. Тогда и по телевизору удалось принять сигналы передатчиков из Швеции, Дании, Франции, ГДР.

Тогда был период высокой солнечной активности, да и ламповые телевизоры отличались большой чувствительностью. В 80-м году на средних волнах по вечерам ловил «Международную службу московского радио», так, по-моему, она называлась. Там услышал группы «Воскресение», «Машину времени», Валерия Леонтьева. Потом как-то пытался ловить западные радиоголоса. Кажется, в 88-м году слушал по «Свободе» «Москва 2042» Войновича. Не ожидал тогда, что это станет реальностью.

Об «Эхе Москвы»

«Эхо» слушал с самого первого дня вещания в Вологде 7 мая 2000 года до отключения. Отключение застало меня на работе, прослушал передачу «В круге света», потом сигнал пропал. Дальнейшие передачи пришлось слушать в подкастах и на ютубе. Отнесся к закрытию «Эха», естественно, негативно, но в тот момент у меня была масса других источников информации, в том числе ютуб.

О подпольной радиостанции

Мое радиовещание было всего лишь следствием попыток как-то радиофицировать свою квартиру. Дело в том, что после 2012 и особенно 2014 годов в эфире началась какая-то «патриотическая» истерия, и я как единственный жилец квартиры единогласно проголосовал за запрет на вещание федеральных теле- и радиоканалов у себя дома. Ну, а на замену ему надо было создать что-то свое.

Попробовав [все] от компьютерных колонок до колонок с блютузом, нашел в интернете маленькие радиопередатчики на несколько ватт в FM-диапазоне. По удобству использования это был идеальный вариант. Сигнал принимается любым приемником во всех углах квартиры.

Изначально планировал слушать аудиокниги. Их у меня довольно большая коллекция была, думаю, общая продолжительность к двум годам звучания приближалась. В 2010 году главный инженер кирпичного завода попросил найти в интернете книгу [Сурена] Цормудяна — «Последние пассажиры», по-моему. Нашел, скачал, и как-то затянуло. Потом скачал массу радиоспектаклей, записей старых радиопередач. «Клуб знаменитых капитанов» в том числе, первый выпуск 45-го года, «С добрым утром» и много других периода сороковых-восьмидесятых годов.

Последнее время много материала выкладывал в ютуб Гостелерадиофонд — все это забирал себе и слушал в своем эфире. Также в эфир шли подкасты разговорных радиостанций «Эхо», «Говорит Москва», «Свобода», «Радио Соль» и еще что где найду.

Тематика — от научно-популярных программ до политических. Но в связи с последними событиями возник перекос в сторону политического вещания. Работало это радио, когда я был дома, то есть почти круглосуточно. На ночь ставил что-нибудь из своей музыкальной коллекции и какой-нибудь радиоспектакль для приятных снов. Охват был, думаю, квартала два-три. Но ФСБ написало в протоколе от одного до трех километров. Думаю, преувеличивают.

Ни с кем из соседей я, понятно, это не обсуждал. Дело изначально было авантюрным, я и не надеялся, что мне дадут донести посылку с передатчиком из почты домой. Там же на коробке написано было, что это за аппарат, кому он послан, и таможня дала добро. Странно. И еще пять лет мое радиохулиганство терпели.

А потом, когда ФСБ изъяла передатчик, я во «ВКонтакте» записал место работы: «Подпольная радиостанция», все равно после закрытия кирпичного завода я там место работы не указывал. Это просто заявка на то, что у меня есть в этом деле некоторый опыт.

О бессмысленно потраченном времени

Хочу написать, что удивлен таким вниманием ко мне, за всю жизнь не получил столько писем, сколько за неполные два месяца заключения. Как-то не воспринимаю я себя героем. Просто из двух дорог, по которым надо идти дальше, между «Противно» и «Страшно» я выбрал последнее. Рано или поздно это закончится, обидно только за бессмысленно потраченное страной время.

Редакция ОВД-Инфо

Some time later, I was summoned to the Investigative Committee. I was questioned about those very same posts for close to eight hours. 

Just as I was finishing telling the journalists about all of it, two FSB officers, a law enforcement officer and an investigator knocked on my door. They explained that a criminal case had been opened against me under the Article on Repeated Discreditation of the Russian Armed Forces (Article 280.3 (1) of the Criminal Code). After that, my house was searched. They were looking for phones and computers, but my laptops had broken down, and I lost my phone not long before that. As a result, they seized empty flash drives and an old smartphone that I never used.

They explained that they were taking those items for formal examination. I was asked to go with them to the Investigative Committee. They questioned me once again. During this «conversation», the police began to put psychological pressure — if I make a deal, they will commute my punishment; and if I keep resisting, things will be looking much worse for me. They tried to persuade me to plead guilty and to write a confession.

In total, seven of my comments appeared in the case file, but only one of them fell under the «Discreditation of the Russian Armed Forces» category. It was a criticism of the Russian Armed Forces — I referred to them as «the face of the Antichrist», and to events in Ukraine as an «aggressive invasion».

So the investigator asked me to confess that I was the one who wrote all the comments that appeared in the case file. Supposedly, if I were to agree, they would petition the court to dismiss my criminal case. And I would only have to pay a court fine of 6,000 to 20,000 rubles.

I agreed and almost immediately realized that I had been scammed. There was no motion to dismiss the case in court. I was immediately awarded a 100,000 ruble fine. And just like that the hearing was over. The judge announced the decision condescendingly: allegedly, 100,000 rubles by installments for 9 months is a very lenient punishment, and I should be grateful. But for our region, 100,000 rubles is a huge amount of money — it would equal a million rubles in Moscow.

Our town is small — it is more of a village, really — there are only 7,000 residents. And I am the only to be prosecuted under the article on discrediting the Russian Army. The news spread quickly here, and a lot of people were shocked when they found out about my criminal case. For the most part, everyone is sympathetic. Nobody expresses their support directly, but their reaction shows that they too do not approve of any of this nonsense, and that they understand that repression can affect everyone.

Criminal cases for discrediting the army are being initiated for this exact purpose — to scare people into submission; and the law enforcement, siloviki, are sending a clear message: if you say something incriminating, we will come for you too.

Most of my relatives are also supportive. Of course, there are some people who have fallen victim to the propaganda. Their position is as follows: we should stick to our business and keep our heads down. My answer to this is: «Is it acceptable for us to have been dragged into a war that nobody needs? Should we, at such times, let ourselves be exploited by the higher-ups?»

I don’t blame those who keep their silence. I understand that plenty of people have valid reasons for not speaking openly. However, they oughtn’t advocate the invasion of Ukraine because, as far Christianity is concerned, it is a sin to support this unjust war.

All of my Orthodox friends refuse to be part of the Moscow Patriarchy. The vast majority of them, like me, are against the war. Still, the parishioners of the Moscow Patriarchate find themselves bombarded by propaganda: they are constantly being told a false version of what is happening. It is difficult for me to call these people believers because a true believer should be able to easily recognize good and evil, and separate all the lies and propagandistic messages from what is really happening. If they are unable to do this, it means that they have already become Orthodox zombies, not truly religious people.

Oddly enough, after everything that has happened, I’m not afraid. At this point it doesn’t matter to me whether I get imprisoned or not. I understand perfectly well that as soon as they set their eyes on you, they will find an article under which to prosecute you. They can find fault with anyone now.

I don’t speak openly on Russian social media anymore. I left only one Facebook account, where I post my thoughts on current events. But I made my account private, to be safe. I have my own social circle, and for now that is enough for me.

I have already started a funding campaign among my friends. They have donated as much as they could. This amount will tide me over for several months. Unfortunately, I can’t leave Russia right now. My parishioners are here. Besides, my elderly mother lives with me. She supports me in all my endeavors. She, too, was shocked when «law enforcement officers» came to search our house.

Recorded by Karina Merkuryeva

Спустя какое-то время меня вызвали на опрос в Следственный комитет. Около восьми часов задавали вопросы по поводу тех же постов.

И вот только я закончил рассказывать обо всем этом журналистам, как ко мне домой приехали двое сотрудников ФСБ, полицейский из местного ОВД и следователь. Они объяснили, что в отношении меня возбудили уголовное дело по статье о повторной дискредитации вооруженных сил России (ч. 1 ст. 280.3 УК). После этого у меня дома провели обыск. Искали телефоны и компьютеры, но ноутбуки у меня все сгорели, а телефон я незадолго до этого потерял. В итоге изъяли пустые флешки и старый сенсорный телефончик, которым я никогда даже не пользовался.

Правоохранители пояснили, что забирают все эти вещи на экспертизу. Меня попросили проехать с ними до Следственного комитета. Там меня снова допросили. Во время этой беседы полицейские начали давить психологически: если пойду на сделку, они мне смягчат наказание, а если буду упираться — все будет гораздо хуже. Уговаривали признать вину и написать явку с повинной.

Всего в материалах дела фигурировали семь моих комментариев, но под дискредитацию российской армии попал только один. Там я высказывался негативно в отношении вооруженных сил России, называл их «антихристовой мордой», а то, что происходит сейчас в Украине, — «захватническими действиями».

И вот следователь предлагал мне сознаться в том, что это я писал все комментарии, которые были приложены к материалам дела. Якобы если я это сделаю, они выступят в суде с ходатайством о прекращении уголовного дела. И тогда придется оплатить только судебный штраф от 6 до 20 тысяч рублей.

Я согласился и почти сразу понял, что меня обманули. Никакого ходатайства о прекращении дела в суде не было. Мне сходу назначили приговор в виде штрафа в размере 100 тысяч рублей. На этом заседание и закончилось. Судья огласила решение с таким снисхождением: якобы 100 тысяч с рассрочкой на десять месяцев — это очень мягкая мера, и я должен быть ей крайне доволен. Но для нашей местности заплатить 100 тысяч — это то же, что миллион в Москве.

У нас городок маленький — можно сказать, деревня. Семь тысяч человек тут живет всего. Я единственный, кого по статье о дискредитации российской армии кошмарят. Новости же тут быстро разлетаются, так многие в шоке были, когда узнали про мое уголовное дело. В основном, все сочувствуют. Прямо никто не подходит и поддержку не выражает, но по их реакции видно, что им это все тоже не нравится и что они понимают: репрессии могут коснуться каждого.

Уголовные дела по дискредитации армии с этой целью и заводятся. Таким образом силовые структуры посылают сигнал: если вы что-то не то скажете, мы придем и за вами.

Родственники, в основном, тоже поддерживают. Есть, конечно, те, кто стал жертвой пропаганды. У них позиция такая: надо жить спокойно, не высовываться и никуда не лезть. Я им на это отвечаю: «Разве это нормально, что нас фактически втянули в войну, которая никому не нужна. Неужели мы должны позволить нас сейчас эксплуатировать?»

Я не осуждаю тех, кто молчит. Понимаю, что многие не могут открыто высказываться по многим причинам. Но хоть не выступайте тогда за вторжение в Украину, потому что, с точки зрения христианства, поддерживать эту неправедную войну — грех.

Все мои знакомые из православной среды не относят себя к Московской патриархии. Абсолютное большинство из них, как и я, против войны. А вот прихожане Московской патриархии находятся под пропагандистским зонтиком: им постоянно внушают ложную версию событий. Мне сложно назвать этих людей верующими, так как отличительная черта верующего человека — он легко может распознать добро и зло, отделить ложь и пропаганду от того, что происходит на самом деле. Если они этого сделать не в состоянии, то это уже православные зомби, а не поистине верующие люди.

Как ни странно, после всего, что случилось, страха у меня нет. Я перехожу в такую стадию, где уже безразлично, посадят меня или нет. Понимаю: был бы человек — статья найдется. Придраться сейчас могут к любому.

В российских соцсетях я больше открыто не высказываюсь. Оставил только один аккаунт в фейсбуке, там откликаюсь на происходящее. Но страницу от греха подальше закрыл. Свой круг общения у меня есть, мне этого сейчас достаточно.

Среди друзей я уже объявил сбор денег на оплату штрафа. Они скинули, кто сколько мог. На несколько месяцев этой суммы мне хватит. Уехать из России я, к сожалению, сейчас не могу. Тут в городе у меня прихожане. К тому же мы живем вместе с пожилой матерью. Она меня во всем поддерживает. Тоже была в шоке, когда к нам с обыском «правоохранители» заявились.

Записала Карина Меркурьева

В 17:00 пришла мама с работы, она учитель в школе. Конечно, она была в шоке от количества вооруженных людей в черных масках, все вещи разбросали по квартире, кровать сломали. Всего их было более 40 человек — в масках, скрывающих лицо, абсолютно все, кроме пухлого оперативника. Ни один не показывал удостоверения. Говорили: «Мы показывали, ты забыл».

В ходе обыска они не нашли ничего противозаконного. Ни наркотиков, ни оружия, ни экстремистской литературы или символики. Вообще ничего. Даже на две старые пресс-карты «Левиафана» (газета сторонников Алексея Навального — ОВД-Инфо) и «За права человека» особого внимания не обратили. Изъяли всю технику: жесткие внешние диски, ноутбук, компьютер, два сервера. Да и на компьютерах у меня никакой экстремистской литературы быть не могло. За день до задержания я снимал репортаж с квиз-игры в ресторане. Я попросил оперативников полчаса, чтобы отправить ссылку на гуглдиск с фотографиями, — они разрешили это сделать.

«Камера четыре на два метра, серые стены, тусклый свет»

Допрос по делу был в конце февраля, после чего меня отправили на психиатрическую экспертизу в институт Сербского, где я провел 30 дней, с 15 марта по 13 апреля. Камера четыре на два метра, серые стены, тусклый свет. В камере только кровать. Помещается там две койки, но меня держали одного. Чтобы сходить в туалет, умыться или попить воды, надо долбить в дверь и звать, чтобы вывели. Еду приносят, выдают раскладной столик. Еда вкуснее, чем в СИЗО, но порции маленькие и постоянно хочется есть. Поэтому хлеб обычно оставлял на вечер.

Тусклая лампа под потолком, маленькое окно. Если встать на койку у окна и подтянуться, можно увидеть жилой дом на сваях. Обычная панелька, но поднятая до уровня второго этажа. Дом находится буквально в десяти метрах. В пролетах между опорами (сваями) видно Садовое кольцо, многополосную дорогу.

Через день в камере проводился обыск сотрудниками ФСИН. Что искали, непонятно, ведь у меня забрали все вещи и выдали, во что одеться. Пару раз в неделю проводили обследования, выводили на разговор к главному врачу.

Врач в разговоре выдал такую фразу: «Вы же понимаете, что наш институт занимается карательной психиатрией? У нас побывало несколько политических, которых мы признали невменяемыми, историю нашего института вы знаете». Нет, историю я не знаю, но как-то не сомневаюсь в его словах.

Психиатр умело провоцировал в разговоре, но, как мне кажется, я разговаривал с ним без агрессии. Тяжелые были эти 30 дней.

Экспертиза по уголовному делу закончилась в апреле. Уже пять месяцев никакие следственные действия не проводятся. А суд продлевает арест. Я не знаю, почему следствие так затянуто. Сложно представить, что следствие сдеанонит провокаторов с никнеймами «Владимир Владимирович Путин» и аватарками с фотографией президента, которых в чате было не меньше десяти. Данные этих аккаунтов у меня есть. Я не знаю, чего ждать. Очень устал от нахождения в СИЗО.

«Очертания лиц в этих причудливых пятнах грязи и краски»

В СИЗО-7 я нахожусь уже более восьми месяцев. Это очень тяжело, если ты астматик и постоянно в курящей камере. Перевестись в камеру для некурящих невозможно, такие просьбы встречают насмешками. Говорят, таких камер нет.

Для меня стали дни счастья и радости, когда конвоир выводит в административный корпус на встречу с адвокатом. Только в это время можно пройтись по улице, подышать свежим воздухом, пройтись под небом. А так прогулки только в боксах под крышей с открытой узкой полоской над головой. Камеры прогулочные грязные, похожи на пещеры.

Причем стены то ли покрашены, то ли обиты серой краской разных оттенков. Или это цемент, не знаю. Но такой хаос на стенах из разных пятен серого цвета формирует картинки, если напрячь воображение, в этих пятнах можно увидеть лица. Такая своеобразная артхаусная галерея, которую больше не захочешь посещать никогда в жизни. Мы с сокамерником выискиваем очертания лиц в этих причудливых пятнах грязи и краски.

Подъем в 6:00, в стену встроена колонка, она довольно громкая, в это время начинает орать гимн, после чего идет набор советских песен. Уже полгода трек-лист не меняется. В 7:30 принудительное радио орать перестает. С 6 до 7 развозят завтрак. Примерно через час после завтрака приходят забирать мусор. В 9:30 звонит второй сигнал о начале проверки. В 10 проверка доходит до нашей камеры. Днем возможна прогулка, в 13-14 часов обед. В 17:00 самое интересное. По будням приходит Эрнст Ильич и разносит заказы родственников из интернет-магазина. Этого времени ждет вся камера. А вдруг в заказе сладкое к чаю или сам чай с сахаром. Здесь такое очень быстро заканчивается. В 18:00 ужин, в 21:45 сам отключается телевизор, в 22:00 звучит последний сигнал отбоя.

Питание в СИЗО отвратительное. Одна перловка, суп перловый и второе. Иногда бывает гречка, рис, макароны, но очень редко. Хлеб гадкий, у всех от него изжога. Медпомощь — если звать врача, таблетку дадут, на этом все. Сотрудники ФСИН разные, адекватные среди них тоже есть. С ФСИНовцами конфликтов не было. Замдиректора СИЗО на приеме назвал меня «врагом народа»: может быть, в шутку, но это не точно.

Сейчас нас в камере шесть человек. Два таджикистанца, два узбекистанца, один русский мужчина средних лет или старше. Отношения выстраиваются по национальностям. Общий русский язык, а так — кто кого понимает. Много таджиков, узбеков, киргизов. Иерархии нет, ко мнению старшего поколения прислушиваются.

Стычек обычно нет, но у меня был конфликт с тувинцем. Конфликт был из-за того, что он «АУЕшник», татуированный, назвал себя «смотрящим». Он сидит с 14 лет, сейчас ему 22. Сейчас в камере все «первоходы», все нормально. Ночи прохладные, но двоим приходится спать на полу. «Перелимит» в нашем СИЗО начался в августе.

«Все понимают, что война ведет к затяжному кризису и разрушению страны»

У нас есть пара книг, новые почему-то не пропускают. Улицкая не прошла цензуру и лежит на складе, там же «Доктор Живаго». Очень жду, когда мне передадут словарь английского языка, какое-нибудь пособие или самоучитель. Очень хочется загрузить себя чем-нибудь. За полгода в СИЗО чувствую, как деградирую. Даже написание простых слов вызывает вопросы, сложно формулировать мысли.

А уж про диалоги на интересующие меня темы можно только мечтать. Раньше была пара сокамерников, с которыми было очень интересно поговорить… А так, все дружно играют в купленную мамой детскую настольную игру «Монополию». Все книги прочитаны. Сокамерники постоянно разные, буквально каждые две недели. СИЗО-7 остается карантинным, тут люди долго не задерживаются. Есть исключения: люди, с которыми провели в камере более трех месяцев.

Сокамерники очень по-разному относятся к моему абсурдному уголовному делу. Большая часть с пониманием, что это бред. Но однажды меня перевели в другую камеру, потому что сокамерник потребовал меня отселить и пожаловался, что я говорил про Путина и российское военное вторжение. Сейчас я в новой камере и не разговариваю о политике.

Все понимают, что война ведет к затяжному кризису и разрушению страны. Даже сокамерник Александр, старший лейтенант, согласился, что война — всегда зло. У него суд был 12 августа. Дальнейшая судьба его мне неизвестна: надеюсь, он выбрал семью, а не контракт в пекло.

На войну хотел Игорь, наркоман, худой, как скелет, все вены у него исчезли. Жуткая картина. Его по ошибке посадили в нашу камеру: он сказал, что ранее не судим. Я спросил, зачем он так сделал. Он сказал, что у несудимых всегда есть еда и с ними интересно. Других желающих воевать я не видел.

Один дагестанец из прошлой камеры рассказывал, что много кадыровцев полегло, как и вагнеровцев. Ходят слухи, что Пригожин объезжает тюрьмы и вербует людей за амнистию. Только дурак пойдет воевать, или как наркоман Игорь: он надеется сбежать с фронта. Он почему-то уверен, что сбежать получится. Еще хотел воевать Гена — спортсмен из прошлой камеры.

Когда выводят на прогулку, можно заметить, что на некоторых камерах висят бумажки о том, что там есть больные ковидом, и дата начала карантина. Я болел ОРВИ за месяц уже два раза, тест на ковид не делали. Врач назначал мукалтин и парацетамол.

У меня часто болит голова, из-за давления — пульсирующие боли. Передать в СИЗО лекарства крайне сложно. В камере иметь обезболивающие почему-то запрещено, фельдшер есть не всегда, чтобы выдать таблетку. Я и сейчас болею, у меня кашель, насморк и по вечерам температура — то холодно, то жарко. Не даю сокамерникам спать храпом из-за заложенного носа.

После всего случившегося за этот год я не считаю эту страну своей. Отношение к происходящему негативное. Жалко только маму, которая считает, что «все будет хорошо».

Редакция ОВД-Инфо

[In January 2022] My partner Polina (she doesn’t like being called a «wife») organized a protest and the cops waited by her house to get her. I helped her escape: Polina changed into my clothes so she could leave the house and after that, she hid at my place.

We decided to get married and went to Georgia at the end of January. Someone spied on us there as well. I’m not particularly observant, but Polina noticed the same person tailing us five to six times a day. The next day, the same individual took the flight to Moscow together with us.

Obviously, it wasn’t very safe for us [to stay in Russia], and that is why everyone was already asking us at the time if we were planning on staying in Georgia. But us being the Russian patriots that we are, we wanted to return and continue our activism no matter what.

Our wedding was scheduled for February 24. Since Putin started a war on the same day, I wrote «Fuck the war» on my shirt. Polina wore a blue dress and carried yellow flowers. We just planned to sign the documents and to celebrate modestly, we cancelled the big ceremony. But the photos from the wedding went viral, and were noticed by the western audience in particular. We were interviewed by Fox News, The Economist and other media. We told them that there are enough intelligent people in Russia who are currently speaking out and protesting against the war, we also told them about the protests, the thousands of detentions taking place.

On February 25, the day after our wedding, we were stopped near our house. Polina was initially planning to organize a protest, but was preemptively detained. Personally, I hadn’t been planning anything at all, I just wanted to go with her.

We canceled our trip to Armenia because we wanted to stay with our country, but in the end we understood that we would not be able to achieve anything. By mid-March, the protests were flooded with cops and there were fewer and fewer protesters taking part, so we decided to leave. I remember how every day, we waited [for the police] to search our apartment, because almost all our friends’ homes had been searched by then. It was clear that if we did not leave, one of us could be detained for a long time. Just recently, my friends were tortured while being questioned about the Case of the Mayakovsky Square poetry readings.

I didn’t want to spend several years in prison. It may be an interesting experience, but not necessarily a useful one. Even if Alexei Navalny is still able to hold people’s attention, many of the activists who aren’t as present in the media spotlight don’t have this chance.

We left on March 19. First, we bought bus tickets to Belarus, then to Poland and from there to Germany. Of course, we were scared that we would be detained on the road. The problems appeared on the border from Belarus to Poland. As it turned out, Poland was not letting in anyone whose Schengen visas had been issued by other countries and ours had been issued by Germany. We asked our activist friends from Poland to call the border post so that they could make an exception for us and in the end, they eventually let us through.

The airplane tickets via Turkey and Berlin would have cost us hundreds of thousands of rubles — money we did not have. I am against restrictions on Russians entering Poland, Finland and the Baltic countries. They need to show flexibility and look at each case separately. Perhaps tourism isn’t a great idea at the moment — but when activists travel using tourist visas it’s normal. We had tourist visas, it was difficult to get any other type.

In Germany I promote the fact that not all Russians are fascists and talk about what it’s like to live under a dictatorship. When we first arrived in Berlin we did several interviews a day.

Here I take part in demonstrations our climate movement organizes and I myself organize pickets and rallies. Hundreds of different protests are held here regularly and joining a picket is not anything unusual. It’s a completely different type of activism, and my Russian skills — for example, of not being afraid of the police — are not particularly valuable. However, I’m trying to find my own new activism.

In May we were thinking about returning. I wrote on Facebook that we were planning to return in June. And just at the end of May, I received a notification via Gosuslugi that this thing had appeared [about deprivation of citizenship]. My family did not want publicity, so this whole time, I could not talk about it.

The court hearings went on for five months. As far as I understand, a formal reason was provided: the prosecution confirmed that my father applied for Russian citizenship at the beginning of the 2000s, but he was issued with the passport with violations of the formal processes. I do not remember the exact date of this, as I was a child.

The personal file, in which the grounds for obtaining a passport are recorded, has been lost, it simply no longer exists. This is a mistake by the officials, but they claim this as the grounds for withdrawing our citizenship. I don’t understand how it works, it’s a crazy formality. Among other arguments, they list the fact that the house in which we were registered is now in an uninhabitable condition. This is a strange reason for the deprivation of citizenship — many people in Russia live in houses that have not been repaired.

The is so contrived that you read the documents and do not understand what is written there, you have to ask the lawyers to explain it. As I understand it, we were deprived of our citizenship and registration, but we were not deprived of our property, as the prosecutor’s office had requested.

If you start taking away property from people who express their political views, speak out against the war — and not only from people, but also from their families! — it would turn out to be a pretty good tool of repression. So you can earn a lot of money by confiscating property and handing it out to those that are more loyal.

The decision was supposed to be announced last Monday, but it was not announced to us, which is also illegal. The judge went into the deliberation room and said she would call the next morning. When we called them the next day, we were told to wait for five days. They promised to send us the decision by mail but in the end, my father had to go pick it up himself. It was a very strange case. After a trial lasting five months the decision was not announced [in the presence of the parties to the process].

I provided a Power of Attorney for my lawyers and did not attend court myself. Initially, they filed a counterclaim, I didn’t really follow the trial. I just saw that time was running out. Either because the First Department has good lawyers, or because the system itself did not understand what to do. I was convinced that the trial would end with deprivation of citizenship. Because 99% of court decisions in Russia do not end in acquittal.

I cannot claim asylum in Germany because then I would be stuck here and would not be able to work or to see Polina, who is currently studying in a different country. There are no obvious solutions.

I have just met with a lawyer, we discussed various options, but so far I haven’t made any decisions. It’s very difficult. A lot of people offer unsolicited advice without realizing how difficult the situation is. I am hoping for a reaction from European politicians who will offer me help, but there is no certainty.

I do not want to talk about what my family members will do in relation to the deprivation of citizenship. It’s their own business and they don’t speak out publicly.

Lots of people say that we should be happy, but somehow I’m not happy. It’s highly probable that my documents are invalid now. I don’t quite know how it works and I don’t think there are any real precedents — you have lived all your life, you have a marriage certificate issued in Russia, all your diplomas. I won’t be able to go anywhere or do anything in Europe if I don’t get granted citizenship.

I continue to use my social media accounts to speak up against the war. In recent months, I have been talking a lot about the problems of Russian civil society, and abroad too. People are scared of talking about it — it’s an uncomfortable topic.

We, the Russians, are seen as murdering Ukrainians, that we are to blame, that we did not do enough to stop Putin. Against this backdrop, it seems unethical to say that we are encountering problems with visas. It seems to me that this is logic leads nowhere. Europe has funded Putin all these years and turned Russia into what it is today.

Russian civil society really needs support so that it can continue to exist, at least online. There is an economic crisis in Russia, people are dissatisfied with the war. Now activism is even more important than it ever was before the war. Our voices should be heard in Europe: we know the situation in Russia better, we understand the Russians. I think it’s important to talk about that.

Media team OVD-Info

[В январе 2022 года] Полина, моя партнерка, — ей не нравится, когда ее называют женой, — провела акцию, ее у дома караулили менты. Я помог ей сбежать — Полина переоделась в мою одежду, чтобы выйти из дома, потом у меня пряталась.

Мы решили пожениться, в конце января поехали в Грузию. Там тоже за нами была какая-то слежка. Я не очень внимательный, а Полина замечала одного и того же человека раз пять-шесть за день. На следующий день этот же человек сел с нами в самолет [в Москву].

Очевидно, нам было не очень безопасно [находиться в России], все уже тогда спрашивали, не собираемся ли мы остаться в Грузии. Мы, как патриоты России, хотели вернуться и продолжать активизм несмотря ни на что.

Свадьба у нас была назначена на 24 февраля. Так как Путин в этот же день развязал войну, я написал на рубашке «Fuck the war», а у Полины было синее платье и желтые цветы. Мы планировали расписаться и минимально отметить, празднование мы отменили. Но фотографии со свадьбы завирусились, особенно на западную аудиторию. Мы давали интервью Fox News, The Economist и другим медиа, говорили, что в России есть достаточно адекватных людей, выступающих против [войны], про протесты, про все эти тысячи задержаний.

На следующий день после свадьбы, 25 февраля, нас остановили у дома. Полина планировала акцию, но ее задержали превентивно. Я не собирался ничего делать, хотел просто ее проводить.

Мы отменили поездку в Армению, потому что хотели оставаться с нашей страной, но в итоге поняли, что успеха не добьемся. К середине марта на протестах стало очень много ментов, а протестующих стало значительно меньше, и мы решили уехать. Помню, мы каждый день ждали обыска — обыски были практически у всех наших друзей. Было очевидно, что если мы не уедем, кого-то из нас могут задержать уже на долгое время. Совсем недавно моих друзей пытали по «делу о „Маяковских чтениях“».

Не хотелось бы провести несколько лет в тюрьме. Это, наверное, интересный опыт, но не всегда полезный. Если у Алексея Навального еще получается докричаться до людей, то у многих менее медийных активистов — нет.

Мы уехали 19 марта — взяли билеты на автобус в Беларусь, затем в Польшу, а оттуда в Германию. Было, конечно, страшно, что задержат по дороге. Проблемы возникли на белорусско-польской границе. Оказалось, Польша не впускает людей, у которых визы других стран ЕС, — в нашем случае были немецкие. Мы попросили наших друзей-активистов из Польши звонить на пограничный пункт, чтобы для нас сделали исключение, в результате нас все-таки пропустили.

Билеты самолетом через Турцию в Берлин обошлись бы нам в сотни тысяч рублей, у нас таких денег не было. Я выступаю против ограничений на въезд россиян в Польшу, Финляндию, прибалтийские страны. Нужно проявлять гибкость и смотреть на каждый случай. Возможно, туризм сейчас — это не очень [идея], но когда с туристической визой едут активисты — это нормально. У нас были туристические, визу другого типа было сложно получить.

В Германии я продвигаю то, что не все россияне фашисты, рассказываю о том, как живется при диктатуре. Когда приехали в Берлин, каждый день давали по несколько интервью.

Здесь я участвую в митингах, которые наше климатическое движение организовывает, сам организовываю пикеты и акции. Тут сотни различных протестов проходят, выйти на пикет — это не что-то необычное. Совершенно другой активизм, и мои российские умения — например, не бояться полиции — не особо ценны. Но я пытаюсь находить свой, новый активизм.

В мае мы думали о возвращении. Я написал в фейсбуке, что мы собираемся вернуться в июне. И в конце мая мне на Госуслуги пришло уведомление, что появилось такое дело [о лишении гражданства]. Моя семья была против публичности, так что все это время я не мог говорить про них.

Суды шли пять месяцев. Насколько я понимаю, была указана формальная причина: прокуратура утверждает, что когда мой отец подавался на гражданство России в начале 2000-х, он получил паспорт с нарушениями. Даты я точно не помню, я тогда был ребенком.

Личное дело, в котором зафиксированы основания для получения паспорта, утеряно, его просто нет. Это ошибка чиновников, но они утверждают, что в этом — причина для отзыва гражданства. Не понимаю, как это работает, безумная формальность. Среди других аргументов — дом, в котором мы были зарегистрированы, сейчас находится в непригодном для проживания состоянии. Это странная причина для лишения гражданства — много у кого в России дома не отремонтированы.

Дело настолько высосано из пальца, что читаешь документы и не понимаешь, что там написано, приходится спрашивать у юристов. Как я понял, нас лишили гражданства и регистрации, но не лишили собственности, как требовала прокуратура.

Если начать отбирать имущество у людей, которые выражают какие-то политические взгляды, высказываются против войны — причем не только у людей, но и у их семей! — получился бы неплохой инструмент репрессий. Так можно много денег заработать, отбирая имущество и раздавая его более лояльным.

Решение должно было быть в прошлый понедельник, но нам его не объявили, что тоже незаконно. Судья ушла в совещательную комнату и сказала, что позвонит утром завтра. Когда на следующий день мы им позвонили, нам сказали подождать пять дней. Обещали скинуть решение по почте, в результате отец ездил за ним сам. Очень странное дело. Пять месяцев суда, решение — не оглашено [в присутствии сторон процесса].

Я сделал доверенность на юристов и сам на суды не ездил. Изначально они подали встречный иск, за процессом я не очень следил. Я просто видел, что время тянется. То ли потому, что в «Первом отделе» хорошие юристы, то ли потому, что сама система не понимала, что делать. Что суд закончится лишением гражданства, я был уверен. Потому что 99% судебных решений в России — не оправдательные.

Я не могу просить убежище в Германии, потому что тогда я тут застряну, не смогу работать, не смогу видеться с Полиной, которая учится в другой стране. Очевидных вариантов нет.

Я пока только встретился с юристом, мы обсудили разные варианты, но пока я не принимаю никакие решения. Очень сложно. Многие дают непрошеные советы, не понимая, насколько сложная ситуация. Я надеюсь на реакцию европейских политиков, которые предложат мне помощь, но уверенности нет.

Про то, что будут делать в связи с лишением гражданства члены моей семьи, я не хочу говорить. Это их личное дело, и они публично не высказываются.

Многие говорят, надо радоваться, но мне как-то не радостно. Наверное, теперь мои документы недействительны. Не знаю, как это работает, думаю, и прецедентов таких особо нет — ты всю жизнь прожил, у тебя в России выдано свидетельство о браке, все дипломы. Я не смогу никуда поехать, ничего делать в Европе, если мне не подарят гражданство.

Я продолжаю использовать свои соцсети, высказываюсь против войны. Последние месяцы я много говорю про проблемы российского гражданского общества, и за рубежом тоже. Люди боятся про это говорить — это неудобная тема.

Считается, что мы, россияне, убиваем украинцев, мы виноваты, мы не сделали достаточно, чтобы остановить Путина. На этом фоне говорить о том, что у нас проблемы с визами, кажется неэтичным. Мне кажется, это логика в никуда. Европа финансировала Путина все эти годы и превратила Россию в то, что она сейчас есть.

Российскому гражданскому обществу очень нужна поддержка, чтобы оно продолжило существовать хотя бы в интернете. В России экономический кризис, люди войной недовольны. Сейчас активизм становится даже важнее, чем был до войны. Наши голоса должны звучать в Европе: мы знаем ситуацию в России лучше, понимаем россиян. Я думаю, важно об этом говорить.

Редакция ОВД-Инфо