Меня задержали 6 сентября в Красноярске, перед митингом против пенсионной реформы, который организовывали штабы Навального. Задержали по части второй 20.2 КоАП — организация несанкционированного мероприятия — за несколько твитов об этой акции. В штаб пришли обычные сотрудники полиции, по совершенно классической схеме: здравствуйте, пройдемте. В тот же день был суд, мне дали 10 суток ареста.

В Красноярске спецприемник в принципе не очень — это бывший вытрезвитель, а я отбывала вообще в ИВС (изолятор временного содержания — ОВД-Инфо). Потому что спецприемник маленький и всегда переполнен. Женщин всегда отправляют в ИВС, потому что в спецприемнике еще хуже, но в ИВС не соблюдаются требования, предусмотренные для спецприемников. Нет дворика для прогулок, нет комнаты для свиданий, хотя по закону административно задержанному полагается одно свидание с родственниками или близкими, а также беспрепятственно может приходить защитник или доверенное лицо. ИВС — для задержанных по уголовным делам, им это не положено. На второй или третий день, что я там находилась, я беседовала с начальником изолятора по этому поводу. Он сказал, что выполнять требования нет возможности.

Ко мне три дня не пропускали доверенное лицо. Это был сотрудник штаба, я оформила на него доверенность. Я специально попросила нотариуса вписать: с правом посещения спецприемника, хотя это и подразумевается само собой. После того, как подали жалобу на имя начальника МВД по краю, его пропустили.

В начале сентября отопление в Красноярске еще не включают, и в ИВС было очень холодно. Не могу сказать, какая была температура, но по ощущениям не сильно выше, чем на улице. В камере было четыре человека, мы все мерзли, сидели в верхней одежде. И четыре человека там никак не должно находиться. Камера очень маленькая, квадратов, наверное, двенадцать. По норме должно быть четыре квадратных метра на человека.

В ИВС время тянулось очень долго, тяжело находиться в таких условиях. Нет горячей воды, плохое питание. Зачастую нам давали испорченную еду, которую мы не ели. Не я одна такая капризная, нас в камере четыре человека было, мы питались передачками и хлебом. Для меня загадка, как там выжить без передач. Еще там все накладывают одинаковые порции. Я, при весе 50 килограмм, не наедалась. Что же тогда делать мужчинам, которые весят в два раза больше?

Самая нормальная еда там была — овощные салаты, их сложно испортить. Салаты и хлеб. Но зачастую и салаты нам приносили испорченные. Видно, что их готовили за день, за два до этого. Полагалось первое, второе, салат и какой-нибудь компот. Если рис или гречка, то абсолютно пресные и разваренные, мяса фактически не было, были рыбные котлеты, вонючие до невозможности.

Я видела госзакупку на поставку еды для административно задержанных, там предусмотрено около 300 рублей в сутки на человека. Это очень мало. Отчасти так получается и потому, что еду готовят не там, где мы находимся, а откуда-то привозят. Обед в 13 часов, еду могут привезти в 10 утра, и она три часа будет стоять, никакого разогрева не предусмотрено.

Условия содержания обжалуем пока в российском суде. Если здесь результата не будет, пойдем в ЕСПЧ. Пока жалоба подана в Красноярске в районный суд. Это было мое второе попадание в полицию. Первый раз было за митинг 5 мая (против инаугурации президента — ОВД-Инфо), я была задержана на трое суток.

Единственные, кого можно похвалить, это сотрудники, которые всегда относились очень хорошо. Они не обламывались, например, передавать кипятильник, книги, сигареты, печенье из камеры в камеру. У меня и у одной из девушек в камере были ситуации, когда нужны были медикаменты, которых не было в ИВС. Там, кстати, нет врача и очень скудный выбор лекарств. Сотрудники могли дать что-то из своих лекарств. Насколько они могли, делали пребывание в ИВС приемлемым.

Все, с кем я там находилась, так или иначе попали туда из-за употребления алкоголя. Вождение в пьяном виде, либо распитие в общественных местах, либо пьяная драка. Для них было шоком, что за митинг против пенсионной реформы могут посадить. Относились они ко мне хорошо, хотя мы друг друга не понимали. Я не понимала, как можно пьяной садиться за руль, они не понимали, зачем я сидела и от руки писала жалобы.

Сначала я писала обращения на имя начальника спецприемника. Например, мне было тяжело сидеть в камере с курящими. Нужно понимать, что это замкнутое помещение, из которого на свежий воздух мы не выходим вообще. Когда в такой камере еще и курят, это очень тяжело. В другую камеру меня отказались переводить.

Я еще о чем-то писала начальнику спецприемника, но мне во всем отказали. Затем я писала жалобы в МВД — уже за несоблюдение требований законодательства. Месяц спустя мне пришли довольно забавные отписки: нет прогулок — из-за отсутствия дворика. Так как это «объективная причина», это якобы не является нарушением. И все в таком формате. И у начальника спецприемника такая же забавная аргументация: они действуют по возможности. Когда я уже вышла из ИВС, я пыталась сокамернице сделать передачу. Передачу отказались принимать, потому что их принимают на правом берегу Енисея, в спецприемнике, а ИВС — на левом берегу. Начальник спецприемника сказал мне, что передачи они возят «по возможности». Они соблюдают закон по возможности и считают это уважительной причиной. Они же как бы стараются.

Привет, меня зовут Дима, мне 19, я учусь в МГУ и стал жертвой пыток. Нет, меня не избили до полусмерти, не приложили утюг к лицу и не посадили на бутылку, а сейчас я пишу из дома, до которого добрался сам, целый и физически невредимый. Можно сказать, легко отделался. Впрочем, сдается мне, это только начало.

Все началось с того, что около двух часов дня я приехал на Лубянку. Ну, то есть на самом деле для меня все началось несколько раньше. 12 июня прошлого года я пошел на первый в своей жизни несогласованный митинг и был задержан, но сейчас не об этом. На Лубянке, возле здания ФСБ, проходило собрание за мир и против насилия. Я, как обычно, ходил по площади с телефоном и фоткал все интересное, и когда уже почти набрал достаточно фоток для поста, заметил Окопного (сотрудник ЦПЭ Алексей Окопный — ОВД-Инфо). Поскольку без фото столь одиозной фигуры пост был бы неполным, я решил заснять его с нескольких ракурсов. Чем, по-видимому, сильно его расстроил. Окопный подошел ко мне, сказал: «Не выебывайся, базар фильтруй», — после чего схватил меня. Тут же подбежали бравые сотрудники 2-го оперативного полка, и я оказался в автозаке. Через минуту завели еще одного задержанного, а по рации стали слышны указания о дальнейших задержаниях. В общем, на сходе началось «винтилово».

Пять минут спустя дверь открылась, меня вывели из автозака и пересадили в другой. Там был Окопный, еще двое эшников в штатском и несколько полицейских в форме, но без жетонов и в масках. «Присаживайся, дорогой», — начал Окопный. Мне предстояли тяжелые сорок минут. Сначала меня обыскали несколько раз, при этом изучив все, что было при мне. Паспорт, студак, несколько банковских карт, ключи от квартиры — все это Окопный рассматривал лично и фотографировал со всех сторон, попутно рассказывая мне, как же сильно я ошибся: «Зачем тебе меня фотографировать было, фоток ведь в интернете полно, тебе новые так нужны? Ты ведь меня знаешь, истории про меня читал, хули ты полез, ебанутый?» После этого дело дошло до телефона. «Говори пароль», — сказал один из эшников. «Нет», — коротко ответил я, не придумав ничего более оригинального.

Они явно этого ждали, однако потом, приложив все мои пальцы к сканеру отпечатков пальцев и не добившись результата, все же немного расстроились. «Снимай куртку. Давай, кофту, футболку тоже», — потребовал Окопный. Другой эшник стал срывать с меня одежду, я вырвался, но вынужден был подчиниться. Один из них спросил: «Ну что, штаны будем снимать? Вводи пароль». Я, конечно, столкнулся с беззаконием не впервые, но такое до этого видел только на страницах «Новой газеты» и в статьях «Медиазоны».

В автозак зашел еще один полицейский в маске и в бронежилете, у него в руках был электрошокер. Я уже мысленно приготовился к удару током, но вместо этого получил удар рукой по затылку. Затем еще, и еще, и еще несколько. Они бьют так, что в голове звенит, но следов побоев не остается. Шокер полицейский в итоге так и не применил — только размахивал им передо мной и включал в воздухе. Окопный бил меня телефоном по лицу и говорил, что сейчас отведет в подвал здания напротив, «откуда уже не возвращаются». Другой эшник открыто сказал, что «отпиздит» меня так, что я отрублюсь. Исчерпав угрозы физического насилия, они перешли к еще более мерзкой теме. «У тебя гондоны есть? — спросил Окопный у мента с шокером. — Натягивай на дубинку, разработаем ему там. Или у тебя уже?»

Я не знал, блефует он или говорит серьезно, но сдаваться было уже поздно. Оказалось, что блефовал. Ну или у него просто гондонов не было. Потом Окопный вспомнил еще один действенный метод: «Мы сейчас протестируем тебя на наркотики, а потом и найдем что-нибудь. Или ты сейчас нападешь на сотрудника полиции — и доказательства будут, и свидетели». После этого было еще много всего — рассказы о моей сломанной судьбе, отчислении из универа, увольнении родителей, новая серия ударов, угрозы сломать телефон, попытки подобрать пароль самостоятельно (они пробовали дату рождения и 1234, лол). Не знаю, сколько бы это еще продолжалось, если бы в автозак не зашли какие-то офицеры полиции и не пошептались с Окопным.

Дальше была последняя короткая серия угроз, после чего один эшник крепко сжал мой телефон двумя руками и согнул пополам, потом согнул еще несколько раз и разломил, а обломки забрал себе. Дверь открылась, и оперативники, вежливо поинтересовавшись, не забыл ли я что-нибудь, перевели меня в другой автозак, где уже был десяток задержанных. Ну, а дальше все как всегда — ОВД, три часа ожидания, рапорты под копирку и протоколы по части 5 статьи 20.2 КоАП всем (нарушение порядка участия в публичном мероприятии — ОВД-Инфо).

Кто-то на работе увидел в интернете информацию о том, что меня задержали, и меня попросили написать заявление об уходе по собственному желанию. Из-за задержания я попала в ОВД и на три часа опоздала на работу. Мне сказали, что могут меня уволить по статье — испортят трудовую книжку, — если я не уйду сама.

Я работала в госучреждении, в достаточно крупной организации, связанной с министерством культуры. Директор тоже узнал о моем задержании. Он считает, что чтобы работать у него, взгляды должны быть другие, не такие, как у меня.

Дело не в реновации, а в том, что высовываться не надо. Мэра, президента нужно поддерживать во всем. Когда ты работаешь в таком учреждении, прям гос-гос, где все до моли затерто, чуть влево-вправо — это не нужно.

С тех пор я не могла устроиться на работу. Сейчас я пошла работать в международную организацию, с руководством в Великобритании, там на это не смотрят. А к российским работодателям я устроиться не могу. Я ходила на собеседования и в государственные, и в частные компании. Как я понимаю, информацию о моих задержаниях находили в интернете, так что меня спрашивали, участвовала ли я в уличных акциях, какие у меня взгляды. Открыто не говорили, но давали понять на собеседованиях, что я человек… нестабильный. И не приглашали работать.

Новость о моем задержании была, к сожалению, не только на ОВД-Инфо. Еще на Газете.ру, «Дожде». И понятно, что речь не о моей однофамилице, так как к материалам есть фотографии задержания. «Дождь» по моей просьбе их уже убрал.

Когда я выходила на пикеты, я не думала, что так получится. Это было два одиночных пикета в центре Москвы летом 2017 года, против реновации. Меня задерживали и в суде признали виновной в том, что я организовывала «митинги». Видео задержания судью не заинтересовало, она доверилась показаниям полицейских. Да и о судах я узнала случайно, меня о них полицейские не предупреждали. Штрафы я уже оплатила.

На протестах по реновации задерживали моего знакомого, который тоже работает в учреждении при министерстве культуры. Из-за задержания он пропустил репетицию. Его не уволили, но без объяснения причин сняли с участия в концерте в Кремле.

Одиночные пикеты проходили рядом с ДК «Ленсовета»: у входа, а также справа и слева от него. Плакаты были «Юлиус Штрайхер здесь» и «Юлиус Штрайхер там». Это единственный человек, приговоренный на Нюрнбергском трибунале к высшей мере наказания только за пропаганду: он непосредственно не участвовал ни в войне, ни в геноциде. Это либо аналогия, либо предостережение: каждый понимает по-своему.

Нас с плакатами было трое, мы были облечены в форму нацистских заключенных. Если знаете, у евреев при нацистах на груди были звездочки, у нас было написано «РФ». Еще мы были в красных перчатках, символизировавших кровь россиян, пострадавших от вранья Соловьева.

Мы встали сильно до начала мероприятия, потому особой реакции не увидели. Но к кому-то подходили, пытались задеть, задавать не очень адекватные вопросы, вроде «сколько вам платят». Мы начали в 18 часов, а его выступление было в 19.30. Я уже потом понял, что мы слишком рано собрались, не застали основной поток посетителей.

После того, как я развернул плакат, ко мне через десять минут подошли сотрудники, проверили документы. Я удивился, что очень вежливо. Даже ксерокопию паспорта смотрели у меня из рук.

В шести метрах — чтобы нас не обвинили в «массовой акции» — стояли мои друзья, они снимали. Полицейские отошли от меня, подошли к ним. Моего друга увели, я звоню в ГПЗ и ОВД-Инфо. Говорю, что моего друга ведут непонятно куда. Полицейские возвращаются ко мне, говорят: «Молодой человек, пройдемте». Когда нас задерживали, говорили, что у «участников массового протеста» неподалеку от ДК «Ленсовета» могут быть колющие и режущие предметы. В отделе причина доставления поменялась: теперь нас подозревали в каком-то то ли разбое, то ли грабеже.

Всего было задержано восемь человек: шесть — участников нашей акции, один человек был не с нами, но тоже пикетировал с каким-то плакатом против Соловьева. Потом в отдел привезли представителя движения «АгитРоссия»: он клеил стикеры вроде «позор Соловьеву» на афиши у дома культуры. Его задержали и обвинили в неповиновении полицейским. На следующий день он был осужден на 10 суток. Полицейские долго выясняли друг у друга, за что же нас оформлять. Тем, кто остался, предложили написать обязательство о явке, причем не в суд, а в отделение полиции. Мне удалось сбежать.

Как это удалось. У одной нашей девочки брали объяснения, она вернулась и говорит мне: «Рома, с тобой хотят отдельно побеседовать. В штатском, походу, эшники». В отделении, где мы были, чтобы попасть на второй этаж, нужно из дежурки идти через предбанник, а из предбанника есть выход на улицу. Меня к эшникам вел майор полиции, он шел впереди меня. Он начал подниматься на второй этаж, а я — нет, я убежал. За мной отправили патрули, сотрудники Центра «Э» караулили у метро — это из рассказов друзей и общественных защитников, которые пришли к отделу. Оперативники яро матерились в предбаннике дежурной части, что меня потеряли.

Сейчас меня пока не дергают. Хотя до акции сотрудники центра «Э» следили за мной, приходили в общежитие. Когда занимаешься общественной деятельностью, их лица узнаешь. Я видел, как они ходили по общежитию и студенческому городку, а потом слышал от коменданта, что они с ним общались.

[class^="tooltip"] { position: relative; border-bottom: 1px dashed #F04E23; cursor: pointer; } [class^="tooltip"]:after { opacity: 0; visibility: hidden; position: absolute; content: attr(data-tooltip); padding: 6px 10px; top: 1.4em; left: 50%; -webkit-transform: translateX(-50%) translateY(-2px); transform: translateX(-50%) translateY(-2px); background: grey; color: white; white-space: pre-wrap; z-index: 2; border-radius: 2px; font-size: 14px; line-height: 20px; -webkit-transition: opacity 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1), -webkit-transform 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1); transition: opacity 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1), -webkit-transform 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1); transition: opacity 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1), transform 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1); transition: opacity 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1), transform 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1), -webkit-transform 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1); } [class^="tooltip"]:hover:after { display: block; opacity: 1; visibility: visible; -webkit-transform: translateX(-50%) translateY(0); transform: translateX(-50%) translateY(0); } .tooltip--left:after { top: -4px; left: 0; -webkit-transform: translateX(-112%) translateY(0); transform: translateX(-112%) translateY(0); } .tooltip--left:hover:after { -webkit-transform: translateX(-110%) translateY(0); transform: translateX(-110%) translateY(0); } .tooltip--right:after { top: -4px; left: 100%; width: 320px; -webkit-transform: translateX(12%) translateY(0); transform: translateX(12%) translateY(0); } .tooltip--right:hover:after { -webkit-transform: translateX(10%) translateY(0); transform: translateX(10%) translateY(0); } .tooltip--triangle:before { content: ''; width: 0; height: 0; border-left: solid 5px transparent; border-right: solid 5px transparent; border-bottom: solid 5px grey; opacity: 0; visibility: hidden; position: absolute; -webkit-transform: translateX(-50%) translateY(-2px); transform: translateX(-50%) translateY(-2px); top: 1.1em; left: 50%; -webkit-transition: opacity 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1), -webkit-transform 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1); transition: opacity 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1), -webkit-transform 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1); transition: opacity 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1), transform 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1); transition: opacity 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1), transform 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1), -webkit-transform 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1); z-index: 3; } .tooltip--triangle:hover:before { display: block; opacity: 1; visibility: visible; -webkit-transform: translateX(-50%) translateY(0); transform: translateX(-50%) translateY(0); }

Мною интересуются из-за прошлого, так как я был вовлечен в анархистские круги. Определенные взгляды у меня сохранились, но я давно не участвовал ни в чем. На меня заводили дело, но до суда оно не дошло. Меня стали искать через родителей.

После вторых майских праздников я был на работе, мне позвонил отец. В званиях он особо не разбирается, сказал, что ему и маме звонил оперуполномоченный, ищут меня. Я спрашиваю отца:

— В чем проблема?

— Нам не рассказали, хотят с тобой побеседовать.

Я понимаю, что беседа юридически не является чем-то веским, ну и я не сделал ничего — мне не за что переживать. Решил: ладно, встретимся. Это была ошибка. Позже я приехал к родителям, и мать рассказала, что к ней приходил на работу [оперативник], как я потом понял, из отдела «Э». Оперативник показал корочку, представился. Зовут его Егор Соколов.

Соколов говорил моей матери, что мне может быть плохо, что «я на грани», со мной может что-то плохое случиться, если я с ним не побеседую. Попросился к нам в гости. Мать, не подумав, согласилась.

Это было 11 или 12 мая. Вечером он пришел к нам домой, стал со мной разговаривать, выяснял про мой образ жизни. Я спросил его:

— Зачем интересуетесь? Есть какие-то веские причины?

Он ответил, что [причины] есть: в городе кто-то развешивает какие-то флаги. Я ответил, что понятия об этом не имею. Я так понял, флаги какой-то анархистской направленности. Говорили мы недолго, минут 15–20. Под конец он сказал:

— Значит, диалога не получится?

— Почему, мы же разговариваем?

Он ушел. Затем стали дергать людей, с которыми я когда-то очень давно общался, а сейчас уже не общаюсь. Их расспрашивали про меня. Я был удивлен, но подумал: может быть, это их работа.

Потом я ездил с матушкой в другой город, 20 июля. Когда мы были в поезде, ей снова позвонил оперативник Егор и сказал, что хочет встречи с ней. Я сказал ей, чтобы она не велась: если бы что-то действительно было, у меня были бы действительно серьезные проблемы. Ну и мне уже 23 года, в любом случае ответственность за свои поступки несу я сам. Она ответила, что эти оперативники такие мерзкие, что ей самой не хочется с ними иметь дел.

Когда маме снова позвонили, она сказала, что у нее нет на них времени. Она медицинский работник, и они приехали к ней в больницу. Стали говорить, что у меня серьезные проблемы, выяснять, с кем я общаюсь. Затем сунули ей повестку для меня в отдел «Э».

Я туда пришел. Меня встретили двое сотрудников. Я пытался записать наш разговор, но не получилось: андроид подвел. Теперь речь уже шла не о флагах, а о каких-то баннерах. Я поинтересовался, что за баннеры, рекламные? Мне ответили, что нет: с политическими речами. Мне описали это очень размыто. Рассказали, из чего сделаны баннеры, что закрепляют их скотчем.

Баннеров было несколько, появлялись в ночное время. Они это протоколили в компьютер, спрашивали меня попеременно. Пытались пугать, говорили, что у них есть информаторы, что якобы 15 человек на меня показали. Говорили, что есть видео, как я эти баннеры вешаю. Я говорю:

— Покажите мне эти видео!

Сказали, не могут показать.

Я им рассказывал, чем занимаюсь: работа, дом, спорт. Кульминацией беседы стало то, что один из оперативников ушел в другую комнату, принес в конвертике пробирку с ватной палочкой, и сказал:

— Мы с вами поговорили, теперь сдайте слюну.

Я подумал и не стал сдавать. Разговор длился примерно час. Я спросил:

— Я могу идти?

— Да, можешь, но мы тебя еще частенько будем вызывать.

Параллельно стали дергать людей, которые меня знают. Например, вызвали моего старого знакомого, с которым я сейчас не общаюсь. Его так запугали, что он предложил оперативникам подарить дачу: он риэлтором работает.

31 октября опять вызвали родителей. Матери они уже неохотно звонят. Она сказала им:

— Отстаньте, наконец, от нас, успокойтесь.

Ей ответили:

— Мы отстанем тогда, когда ваш сын успокоится.

Отец меня не послушался, пошел к ним. Поводом был взрыв в Архангельске, но ему показывали какие-то фотографии, на которых некий человек клеит какие-то листовки против власти. Мой отец убеждал их, что на этих фотографиях — не я. Отца запугивали, говорили, что я — ярый приверженец анархизма. Эшники говорили, что я им неинтересен, что мною теперь занимается «кто-то повыше»: наверное, из ФСБ. Говорили, что из-за Архангельска мне тоже может быть очень плохо. Что я могу тоже что-то взорвать. Говорили, что я знаю тех, кто клеит листовки в Вологде.

Одна беседа эшников со мной — это было бы еще нормально. Но у них уже вошло в привычку дергать меня, родителей, людей, с которыми я когда-то общался.

Я была среди гостей на открытии фестиваля. Мне кажется, Милонов пришел за час или минут 40 до начала — наверх, в кинолофт. Это происходило в гостинице «Москва», мы ждали внизу: кто-то на улице, кто-то в торговом центре, потому что было уже очень холодно.

Пока Милонов высказывал свое недовольство, приехало достаточно много полицейских. Через некоторое время приехал уполномоченный по правам человека (со слов волонтеров, чтобы унять депутата), и ситуация относительно разрешилась: Милонова увели. Мы предполагали, что сейчас начнется фестиваль, потому что происшествие типичное для таких мероприятий: Милонов приезжает, пытается что-то сорвать, но у него ничего не получается.

После чего, со слов полицейских, Милонов якобы написал заявление, что в лофте находятся заложники. Приехали еще полицейские, они были обязаны осмотреть помещение. Все это длилось более двух часов, и мероприятие было сорвано. Вчера открытие фестиваля прошло в лофте «Пальма». В торговом центре сообщение о заложниках никак не транслировалось: всем было очевидно, что это, скажем так, байка.

«Москва» — это торговый центр, гостиница, отель и бизнес-центр — одно огромное здание в центре города. Ладно, мы понимаем, что заложники — это утка, но распространять такую информацию в таком месте и в стране, в которой был Беслан и «Норд-Ост», — это очень опасная история. Мне, как психологу, это кажется безумной дикостью.

И, тем более, когда это делает депутат. Милонов сам это нигде публично не говорил, это известно со слов полицейских. Юристы поработают с этим, но, вероятно, ложный донос останется безнаказанным.

На «Квир-фесте» несколько раз срывали мероприятия сообщениями о бомбах, но «Москва» — слишком большой комплекс, в котором заседают нефтяники и газовики, чтобы эвакуировать его ради срыва ЛГБТ-фестиваля. Насколько я понимаю, Милонов ради нашего фестиваля специально из Москвы прибыл: депутатам заняться больше нечем.

Милонов в этом году в Петербурге не дорвался ни до прайда, ни до «Квир-феста», ни до колонны на Первомай. Наверное, решил, что слишком долго отсутствовал.

Я видела, как его выводили из заднего входа. Там было несколько журналистов, его обступили наши активисты. Для наших людей это уже хайп: пофоткаться с ним, посмеяться. Кто-то с ним множество раз спорил на разных митингах. Его уже как родного воспринимаем. Агрессии к Милонову не было: все были уверены, что он уйдет, и фестиваль начнется.

Мы, посетители, с приехавшими полицейскими не взаимодействовали, все происходило на территории лофта. Сначала посетителей не пускали потому, что организаторы не хотят, чтобы было взаимодействие с Милоновым, чтобы журналисты снимали его. Когда появилась тема заложников, людей не пускали уже по воле полиции. Полицейские то уезжали, то приезжали, затем спустилась организаторка и сказала, что в этот день ничего не будет.

На Тверской проходила акция бессрочки, я в ней участвовал. Примерно через минут 40 после начала подъехал автозак, из него выбегают люди без формы, начинают хватит людей. Меня, вообще, сначала это удивило. Я не стал убегать, остался стоять на месте. Потом уже побежали люди в форме. Начали бегать за журналистами. Я спокойно разговаривал с двумя людьми, стоя на тротуаре. Как мне рассказали ребята, задержанные вместе со мной, мимо меня прошел человек, в гражданском и показал на меня пальцем. Тут меня и схватили.

Говорю: «Представьтесь. Что происходит вообще?» Полицейские молча заломили мне руки и потащили в автозак. Поставили у машины, руки на борт, начали бить ногами, орать «раздвигаем ноги», на все мои вопросы никакого ответа не было, только мат.

В автозаке уже было два человека. Один — вообще не из «бессрочки», один — наш. Следом за мной привели женщину, которая говорила, что в сквере проходил концерт и она хлопала выступающим на сцене. Мы просили полицейских показать документы, назваться, объяснить что происходит, но никакого ответа не было. Единственное, чего мы смогли добиться — они показали они свои нагрудные значки.

Нас начали возить по городу, сначала кругами, потом привезли в какое-то незнакомое мне ОВД, затем привезли в Тверской. Начали требовать документы. Я сказал, что не буду свои документы никому давать.

Они говорят: «Нужно отнести документы в отделение». Отвечаю: «Я не знаю, вы мне не представились, ничего, не объясняете, что происходит, никаких обвинений не выдвигаете, не говорите, задержан ли я».

Остальные тоже отказались давать свои документы. Полицейский понял, что дальше просить бессмысленно. Он сказал: «Хорошо, тогда назовите свои паспортные данные, я сейчас их запишу». Остальные ребята стали называться. Полицейский сказал: «Если не дашь свои данные, то будешь тут и дальше кукарекать». Записали всех, кроме меня. Полицейский долго ждал, что я все-таки назовусь, но потом махнул рукой и сказал коллеге: «Ты мне потом по WhatsApp тогда кинешь, короче». Я тогда немножко в шоке был. Какие-то данные по WhatsApp полицейские друг другу пересылают, что-то новенькое. Персональные данные, данные паспорта. Разумеется, возмутился этим.

Подошли наши ребята из «бессрочки», встали вокруг автозака и начали кричать «Отпускай, отпускай!». Полицейские, видимо, решили опять покататься, растолкали людей, чуть не подавили машиной их, отпихивали на проезжую часть.

Один из людей у отдела приехал на велосипеде и последовал за автозаком. Он ехал по тротуару параллельно нам, кричал нам: «Куда вас везут?». Мы кричали в ответ, он еще успевал сообщать прохожим, что мы незаконно задержаны. Полицейские заметили погоню и попытались оторваться — включили проблесковый маячок, сирену и увеличили скорость. Понятно, это была аварийная ситуация, потому что водитель выезжал и на встречную полосу, и поворачивал через несколько полос, и проезжал на красный. Да и вечер был — трафик в центре большой.

На наши просьбы сбавить скорость сотрудники не реагировали. Нас швыряло по автозаку, женщина, которая с нами была, получила из-за этого много синяков. Мы их просили: «Пожалуйста, перестаньте гнать». Ремней безопасности в автозаке нет, мы боялись, что нас просто расшибет, не дай бог попасть в аварию на автозаке. Но из-за пробок оторваться от велосипедиста у них все равно не вышло. Машина затормозила, и оба полицейских — водитель и тот лысый, что ехал с нами в кузове, выбежали на улицу. Они схватили парня и затащили в автозак.

Потом лысый вернулся на улицу: пошел, видимо, за велосипедом. При этом решетка отделения автозака оставалась открытой — перед ней стоял водитель, похожий на бурята — узкий разрез глаз, такое широкое лицо. Я в очередной раз спрашиваю: «Мы задержаны или нет, скажите?» Он молчит. Я говорю: «Хорошо, если я не задержан, я, наверное, могу выйти отсюда». Он молчит. Тогда я стал нажимать кнопки, которые открывают дверь автозака. Водитель мне говорит: «Че ты делаешь?» Я снова спрашиваю: «Так я задержан или нет?» Он молчит. Говорю: «Так если я не задержан, я тогда могу выйти!» И делаю шаг в сторону двери. В этот момент он бьет меня коленом в живот, в нижнюю часть груди, может быть, чуть правее. Честно говоря, я растерялся как-то, у меня началась резкая боль в районе желудка и печени, и меня сложило пополам и откинуло внутрь отделения автозака, за решетку. Вот. После этого полицейский захлопнул решетку и вышел наружу. Я лежал, боль не отступала, пришел лысый и затащил велосипед. Водитель сел в кабину и погнал дальше на высокой скорости.

Я попросил, чтобы вызвали скорую. У меня вообще гастрит был в подростковом возрасте, а тут была очень сильная боль, я боялся, что от удара могла язва открыться. Этот лысый товарищ сидел, хлопал глазами удивленно. Думал, что я притворяюсь, что ли? В итоге мы приехали обратно к Тверскому. Подошли наши ребята с журналистами вместе, кричали, требовали, чтобы нас отпустили.

Лысый вышел из автозака и начал снимать на видео всех, кто был у автозака, и при этом снял с себя значок и убрал. Люди стали у него спрашивать, почему он убрал значок. А я, находясь в машине, сказал ребятам на улице, что вот этот человек не вызывал мне скорую, хотя я давно уже прошу это сделать, потому что у меня сильно болят живот и грудь. Все тоже снимали действия полицейских на видео. Засняли, как водитель, ударивший меня, достает ключи из кармана и пытается ими стереть номер на своем жетоне. Просто берет ключ и трет его.

Затем к нам зашли четверо или пятеро полицейских, один из них даже представился и показал документы после нашей просьбы. Он предложил пройти с ним. Я сказал, что у меня очень болит живот и я никуда не пойду, так как считаю происходящее незаконным. «Выйду из автозака только для того, чтобы проследовать в скорую», — говорю. Один полицейских достал камеру и стал светить фонарем мне в лицо, спрашивая: «То есть вы отказываетесь проследовать с нами?» Я понял, к чему он ведет, и ответил, что не собираюсь препятствовать законным действиям сотрудников полиции, но при задержании не был составлен протокол, мне не объяснили, за что меня задержали, и так далее и тому подобное, ваши действия незаконны. У них так замкнуло в голове, они не знали, что дальше делать, и просто раз за разом спрашивали: «То есть, вы отказываетесь? Отказываетесь? Отказываетесь?» Они потерялись и не понимали, как им поступить. Полицейский с камерой убрал ее, выключил фонарик. Остальные люди в автозаке тоже стали отказываться выходить прежде, чем мне вызовут скорую.

Вдруг заскакивает лысый с шальными глазами, говорит: «Давайте, вытаскиваем его отсюда». Тут уже без всяких слов меня хватают четверо человек и вытаскивают наружу. Боли при этом не прекратились, они меня тащат, а я начинаю отключаться. В итоге меня тащат фактически по асфальту. Люди, собравшиеся у отдела, пытаются встать в сцепку, отобрать меня у полицейских. Те тащат меня и параллельно отбиваются от людей. То есть: один сотрудник каким-то непонятным захватом держит меня за руки, другой — за ноги. Люди окружают полицейских, и тот, который со стороны ног, бросает меня на землю и пытается оттеснить людей. Таким образом, меня волокут по асфальту, по тротуару, по всему, чему можно. В процессе мне рвут рубашку, стягивают куртку, вообще практически сняли ее, еле удержал в руках — там документы и кошелек были.

Как-то меня, в общем, запихали в отдел и там посадили на сиденье в холле. Там была женщина неадекватная. Она стала меня провоцировать. Сидит и заливает: «Вот, посмотрите, какие они неадекватные…» Она сидела в углу рядом с другой женщиной и как будто бы вела с ней диалог, но на самом деле играла на публику и типа провоцировала меня на ответные реплики. Ребята с ней разговаривали, и она сказала, что имеет какое-то отношение к полиции.

Потом наконец-то приехала скорая, а точнее сразу две скорых. Одну вызвала женщина, ехавшая с нами в автозаке, а вторую, видимо, ребята, которые были вокруг. Врачи заходят в отдел и говорят: «Нам нужно его осмотреть. Отпустите его в карету скорой помощи». Полицейские отказываются. Врачи начали с ними спорить, говорят: «Вы адекватные, нет? Тут негде его положить, нет у вас тут кушетки, чтобы его посмотреть нормально». После препирательств врач говорит: «Ну окей, давайте тогда искать у вас кушетку» Спорили они 10 или 15 минут, в итоге врач все-таки убедил полицейских, что мне нужно в машину скорой. Одного сотрудника отправили с нами. Он даже хотел залезть со мной в машину, чтобы я вдруг не убежал оттуда, но врачи ему не позволили.

Положили меня там на кушетку, начали проверять живот. Почти по всему животу у меня была острая боль. Врачи убедились, что я не притворяюсь, сказали, что есть подозрение на острый холецистит. «Ну чего, тебя оставить здесь?», — спрашивают. Я говорю: «В смысле? Чтобы они меня тут вообще до смерти довели, или что?» Тогда врач пошел и еще минут 15 объяснял полицейским, что меня нужно везти в больницу, но полицейским со мной ехать не нужно. И меня повезли в Склифосовского.

Когда мне вкалывали обезболивающее внутривенно, у меня под давлением иглы лопнула вена. Врачи сказали, что это нормально в стрессовой ситуации. Лопнула вена — это когда под кожей кровотечение, по руке растекается такой синяк в месте сгиба, словно половинка широкого браслета. Выглядит это, короче, страшно. Потом они попробовали вену на другой руке — и вторая вена тоже лопнула, как я понял. Мне стало чуть полегче от инъекции, хотя боли не прекращались, а потом меня вырвало прямо в скорой.

Когда меня привезли в больницу, врач скорой посоветовал сказать в приемном отделении, что я съел что-то острое. Я так не собирался делать, но когда меня осматривали уже в госпитале, доктор задал странный вопрос: «Были нарушения в диете?» Я ответил, что сегодня толком ничего не ел. Потом привезли портативное УЗИ, просканировал меня и сказали госпитализироваться.

Затем, когда меня осматривал дежурный врач, я ему сказал, что меня ударили. Он посмотрел на меня очень удивленно и воскликнул: «Ударили? Че?» Ему никто об этом не говорил, я так понимаю. Я ему рассказал всю историю про полицейского, автозак, скорую. Я пролежал в больнице шесть дней, проводили различные исследования, но было понятно, что ничего фиксировать доктора не хотят. Например, помимо живота, я хотел, чтобы зафиксировали синяки, оставшиеся от того, что меня полицейские тащили. Говорю: «Смотрите, вот синяк». А они: «Это не синяк». «Ну что это, — говорю, — гематома или что? Нарушение мягких тканей?» Они отвечают: «Ну тут ничего ведь нету такого». Я опять показываю синяк. Они нехотя соглашаются: «Ну тут, да, ну если надавить» Бред какой-то.

Говорю: «Зафиксируйте, пожалуйста, что я жалуюсь на это, что травматолога отказывались вызывать и фиксировать это всё». Отвечают: «У тебя нет внутренней травмы, тебе не нужен травматолог». После трех дней моих уговоров врачи все-таки зафиксировали один синяк, самый большой. В эпикризе он отражен. А рентген мне сделали только после повторного УЗИ. Женщина, делавшая мне УЗИ, сказала, что у меня синяк на печени и спросила, после чего я стал жаловаться на боли. Я ответил, что это из-за удара. И вот она — перед ней моя история болезни лежит — смотрит на меня квадратными глазами, и говорит: «Из-за какого удара?» Я ей опять все рассказываю. А она спрашивает: «А чего ты не жаловался?» Ну как не жаловался? Я с самого начала жаловался, что это удар полицейского. Думаю, после этого уже внесли в историю болезни, что я жаловался на удар. Короче, приходилось еще капать на мозг врачам, чтобы они все правильно делали.

А когда меня повели на компьютерную томографию, у меня вообще аллергическая реакция началась из-за введенного мне йодсодержащего контраста. Я начал чихать, кашлять и задыхаться. Они долго не могли вызвать доктора, и антигистаминных у них не было. Искали антигистаминные, стали обсуждать даже необходимость меня отправить в реанимацию. В итоге одна сестра откопала где-то антигистаминные.

Не знаю, насколько качественно в итоге была сделана эта томография, но потом лечащий врач сказал мне, что ничего не выявлено и, возможно, синяк на печени — это не синяк. Однако перед самой выпиской был профессорский обход, и профессор, осмотрев меня, сказал лечащему: «Пишите ему травматический панкреатит». Врач покивал. Но в эпикризе все равно написал «острый панкреатит в легкой форме», обострение гастрита и смещение пищевода. Мне лечащий говорил, что скорее всего у меня ушиб мягких тканей брюшной полости, но в эпикризе-то он это не указал.

Сейчас боли в основном не мучают, но бывает дискомфорт, если резко поворачиваюсь или долго сижу в одном положении. Я хочу, чтобы полицейский понес ответственность за то, что сделал. Юристы Комитета против пыток, к которым я обратился, предупредили, что из-за этого на меня могут на самого завести уголовное дело за нападение на полицейского, например. Эту историю постараются вывернуть в мою сторону. Могут попытаться подкупить, договориться или запугать.

Я считаю, что ребята из «бессрочного протеста» делают правильное дело. Это же полный бред: людей хватают за аплодисменты или пустые ватманы. Какой-то животный страх власти перед молодыми ребятами, которые даже ничего радикального не делают. Иногда во время задержаний я общаюсь с полицейскими: «Вот сейчас люди окружили ваш автозак, чуть ли не раскачивают его, чего вы добиваетесь? Чтобы они более радикально действовали?» Они отводят глаза.

4 октября в семь утра ко мне в квартиру начал кто-то стучаться. Я живу с парнем, он пошел открыть дверь. На вопрос «кто?» ему ответили, что поцарапали его машину. Он открыл, и в квартиру ворвались оперативники Центра «Э», СОБР, следователь, эксперт (его задействовали при изъятии техники) и понятые. Парня положили лицом в пол, меня повели одеваться, к парню сразу подошел майор Центра «Э» Копотев Иван Владимирович и сказал: «Ты догадываешься, почему мы здесь? Из-за б***ского поступка твоей бабы».

Следователь начала читать постановление об обыске, и выяснилось, что дело завели по 282 статье (возбуждение ненависти или вражды — ОВД-Инфо) на человека, с которым я даже не знакома (под предлогом, что мы были администраторами одной группы), а у нас якобы нужно изъять все электронные носители и экстремистские материалы. Во время обыска эшники (их было двое — Копотев Иван и Москвитин Руслан) и следователь (Курзова Олеся) очень нагло себя вели: швыряли на пол все вещи, в том числе нижнее белье, полотенца, ходили по ним, на кухне открывали продукты и все демонстративно кидали на пол.

Действовали настолько нагло, что Копотев, прежде чем высыпать на стол пачку кофе, разлил там воду, а сверху высыпал пачку сахара. Другие продукты высыпали прямо на пол.

Копотев задержал меня на кухне и явно намекнул, что они здесь не из-за 282 статьи, добавив: «Ничего личного». Следователь тоже кидала все. Чтобы подписать какую-то бумагу, она скинула на пол с подоконника овощи, пинала посуду, также выброшенную до этого на пол, грубила, обращалась на ты. Приходилось делать замечание, чтобы не повышала голос. Психовала, когда я отказалась подписывать протокол не читая. Также я отказывалась подписывать из-за того, что она не давала мне поставить прочерк на пустом месте в конце, и не подписала на странице, что мне якобы выдали копию. Она тут же начала угрожать, что я поеду на 15 суток.

Когда привезли в ЦПЭ, завели в кабинет к Адуллину Андрею (он раньше был заместителем начальника ЦПЭ, сейчас не знаю кто), затем в другой, в котором находился Довгополый Александр Сергеевич и Копотев. Они на меня кричали, оскорбляли, говорили, что обрежут мне волосы и им за этого ничего не будет, так как они меня не бьют. Довгополый угрожал физической расправой, дополнив, что он прекрасно знает, как ведутся следственно-оперативные мероприятия, и сможет уйти от наказания. Само дело по 282 их не интересовало.

В 2016, кажется, году на одном из националистических сайтов была опубликована новость про их отдел, с фотографиями и видеозаписями, где они пьют, целуются и очень много ругаются матом. В том числе там были и их данные: страницы во «ВКонтакте» и инстаграме, дата рождения, семейное положение. Они думают, что эту статью написала я, хотя доказательств у них никаких нет и быть не может. Я просто часто посещала митинги в городе и вела там фотосъемку. На митингах они все время просили меня удалить фотографии, угрожали сломать фотоаппарат, забрать меня в отдел. Думают, что фотографии (которые в этой статье) сделаны мной. Пару лет назад также два сотрудника ЦПЭ пытались силой затащить меня к себе в автомобиль и куда-то увезти. Один из них был Галич Артур Викторович. Я тогда написала на него заявление в Следственный комитет и прокуратуру, хотя Галич обещал, что если я буду жаловаться, то сильно об этом пожалею.

В общем, 4 октября их интересовала только статья о них, они открыто говорили, что мстят мне, держали меня 12 часов, не давали присесть на стул, хотели, чтобы я зашла на свою страницу во «ВКонтакте». Когда Копотев и Довгополый посадили меня за свой компьютер, пытаясь заставить зайти в соцсети, мне удалось прочитать часть папок на рабочем столе, и там были какие-то материалы по местным анархистам, прямо фамилии перечислены.

Один незнакомый мне сотрудник сказал, что если я его когда-нибудь сфотографирую, то он натравит на меня чеченцев и ингушей. Они говорили, что легко оформят мне 15 суток якобы за оскорбление сотрудника, и там меня точно вынудят рассказать и подписать все, что им нужно.

В итоге, что они хотят от меня, я не знаю, от дачи показаний отказалась по 51 статье (Конституции, дает право не свидетельствовать против себя — ОВД-Инфо). Я — свидетель по уголовному делу. Следователь (уже другая) сказала, что в таком случае будет меня вызывать на допрос чуть ли не каждый день. В итоге она вызывала меня уже два раза с 4 октября и оба раза допрос переносила. Вечером того же дня ездили ко мне на работу, изъяли рабочий компьютер, искали фотоаппарат, но не нашли.

Недалеко от Трубной площади напротив Минздрава проводился согласованный пикет медиков в преддверии общегородского митинга 14 октября против безобразий в современном здравоохранении. Мне очень близка эта тема, так как в семье два инвалида — я и моя сестра, непосредственно и постоянно испытывающие на себе превратности медпомощи и условия работы медиков, поэтому поехала принять участие в пикете — нам нужны изменения в этой сфере. Туда пришли несколько активистов из «Бессрочного протеста», я их узнала по видео с акций.

После пикета не все разошлись, несколько человек из пикета медиков и ребят из «Бессрочного протеста» решили пойти к мэрии, к памятнику Юрию Долгорукому. Мы шли по вечерней Москве и разговаривали. На Тверской площади у мэрии проводился джазовый фестиваль «Золотая осень». Там было много отдыхающих, туристов, родителей с детьми, работали сувенирные лавки. Люди прогуливались, слушали музыку, танцевали, подпевали, играли с детьми.

Ребята с которыми мы пришли, были чуть старше 20, были еще молодые ребята, трудно сказать, сколько всего, потому что на площади было очень много народа. Мы, пришедшие с медпикета — старше 40.

У ребят было немного листовок, поэтому они решили походить и пообщаться с людьми, рассказывая о себе. Мы, взрослые, стояли и разговаривали между собой. Я говорю одной своей знакомой: «Посмотри, там люди какие-то странные. Не этих ли называют эшниками?» Они были в укороченных безликих куртках, из-под которых, казалось, торчат погоны. Знакомая говорит: «Да, что-то странно». Эти люди потом сыграли роковую роль.

Активисты «Бессрочки», чтобы себя обозначить, когда идут на акции, хлопают в ладоши. Я подошла к точке, где договорились встречаться и потом еще пойти гулять. Кто-то из ребят сел на асфальт и хлопал. Я стояла и тоже хлопала. Навстречу нам идут эти три человека в темных курточках. Один из них спрашивает: «А что это в ладоши хлопаете?» Я говорю: «Концерт, люди веселятся». Тут подъехал автозак, из него высыпали 7–10 человек и помчались на огромной скорости. Как они никого из отдыхающих не снесли, не знаю: выглядело это очень небезопасно. Прохожие застыли в остолбенении, кто-то начал снимать.

Одного парня, разговаривающего с сидящими на скамейке приятелями, схватили сзади, заломили руки и, ничего не говоря, потащили к автозаку: быстро, стремительно и дико. Поставили его руки на стенку автозака и принялись охлопывать. Мне, вообще, 56 лет. Мне было отвратительно, что так обращаются с детьми. Я подошла к ним и говорю: «Вы зачем мальчика так жестко задерживаете? Что вы ему предъявляете?» Я даже не заметила, со спины подошел человек, который спрашивал, почему я хлопала. Он сказал: «А эта — хлопала, тоже ее возьмите». Кто-то сзади заломал мне руки и тоже запихнул в автозак. К утру на руке, выше локтя, у меня образовался уже конкретный синяк — из-за того, как задерживали. Я зафиксировала синяк в травмпункте и подала заявление в ОВД.

Дальше начались круги ада. Как они нас катали в автозаке! Включив сирену, на бешеной скорости гоняли, нарушая все правила. Я вся в шишках от такой езды. Мы кричали полицейским, чтобы нас возили потише. Ребята в автозаке попались грамотные, знали свои права и уверенно общались с правоохранителями. Я кричала из окон автозака: «Люди, помогите!» Потому что это дикость: люди на улице ходят, улыбаются, а тебя незаконно задержали и везут неизвестно куда.

В автозаке одному парню стало плохо, он недавно долго лечился от гастрита, и на почве стресса, видимо, началось обострение, он просил помощи, но полицаи не реагировали, а гоняли по Москве. Я стала вызывать скорую сама, но невозможно было указать адрес, потому что не знали, где мы, только когда они стали у ОВД «Тверской», вызов скорой помощи зафиксировали, минут через 15–20. Парня с обострившимся желудком вызванная скорая впоследствии увезла в Склифосовского. (Дмитрий Батуро до сих пор находится там. Он рассказал ОВД-Инфо, что на УЗИ у него обнаружили гематому печени из-за того, что полицейский ударил его коленом. — ОВД-Инфо)

Еще в автозаке был такой эпизод: за нами на велосипеде мчался парень из бессрочников, чтобы узнать, куда нас привезут. На каком-то круге автозак притормозил у обочины. Когда велосипедист с машиной поравнялся, один из полицаев и водитель выскочили, как черти из табакерки, из машины, повалили его на асфальт и как попало потащили и закинули в автозак, а потом засунули и велосипед. Задержанный говорил, что у велосипеда раскурочились какие-то дорогие детали тысяч на восемь рублей.

В результате привезли нас в ОВД «Тверской». Наше задержание они объяснили тем, что «на нас была ориентировка». Но ее нам не покажут, потому что она какая-то секретная. От мэрии, где нас задержали, до ОВД «Тверского» можно было бы пешком дойти, но, насколько я понимаю, у эшников трения с ОВД: нигде политических задержанных не хотят принимать.

Эшникии и 2-й оперативный полк наловят людей, а потом распихивают по ОВД. А сотрудникам ОВД приходится составлять протоколы, рапорты, материалы дел. Размещать, кормить-поить задержанных. Меня опрашивали эти же трое, в курточках. Для них был освобожден кабинет. У меня из сумки плакат торчал, попросили его показать. Я показала, он был с пикета у Минздрава. Эшники посмотрели на плакат и сказали: «Ну, с этим-то мы согласны». Я спрашиваю: «Вы протокол-то будете составлять?» Они: «Нет, мы вас так отпускаем». Я: «Мне этого недостаточно. Вы незаконно меня задержали больше, чем на два часа». Меня проводили в дежурную часть, чтобы я там написала заявление.

Меня два оперативника привели в застекольную часть ОВД, куда просто так входить нельзя. Я слышала, как какой-то чин сказал оперативникам: «Там на улице еще человека три крикливых, идите и арестуйте их». Тут не выдержал уже дежурный: «Да, тут сейчас опять 50 человек окажутся?»

Меня тут же вывели из дежурной части, а я думала: что важнее, заявление написать или ребят предупредить? Я вышла на улицу, хотела спасти ребят от задержания. Я была предпоследней, нас бы и так отпустили. Я сказала ребятам, что их могут задержать, но они не стали уходить. У них такая тактика: они обнимаются, создают круг и кричат изнутри него. Кто кричит, непонятно. Они стали делать такие «бутончики роз» и кричать оттуда, по-моему, чтобы освободили политзаключенных.

Подъехал автозак. У ОВД «Тверской» узкое пространство, а там еще рядом театр, там спектакль закончился. Оттуда к ментам подошел какой-то, наверное, охранник, и сказал им: «Вы чо? Быстро заканчивайте свое дело! У меня сейчас пойдут мамочки с детьми, а у вас что творится?» Из ОВД выскочили менты, из автозака выскочили менты, они схватили сцепку и так шваркнули ее, что я подумала, части тела одних людей переместятся к другим. Повалили людей на асфальт, поволокли людей в автозак, было месилово. Я вцепилась в ближайшего полицейского, он был моего возраста. Говорю ему: «Ты что делаешь! Отпусти ребенка!» Куча из полицейских и сцепившихся активистов перемещалась туда-сюда, между автозаком и тротуаром. Полицейские кричали: «У нас оружие!» И лица такие, что видно, что готовы применить. Они запихнули в автозак человек десять. Девушек, юношей — никто не разбирался.

P. S. Задержанных позднее развезли по отделам полиции «Пресненский» и «Хамовники». 8 сентября Веронику Новоженову и Анастасию Клименко арестовали на десять суток. Остальных задержанных отпустили, составив протоколы о неповиновении законным требованиям сотрудников полиции (статья 19.3 КоАП) и об участии в несогласованном мероприятии, повлекшее помехи пешеходам и транспорту (часть 6.1 статьи 20.2 КоАП — ОВД-Инфо).

Бессрочный протест — это независимое мирное движение, в котором лидером является не личность, а народ. Мы собираемся каждый день, обсуждаем различные вещи и проводим акции. «Бессрочка» меня привлекла постоянностью — пока ты сидишь без дела между политическими акциями, в тебе успевает накопиться энергия, которую некуда девать.

7 октября где-то в шестом часу вечера мы шли от Дворцовой площади в сторону Дворцового моста. И уже у самого моста к нам подошли полицейские в форме. Они стали требовать у нас документы. Мы предъявили паспорта, но полицейские стали требовать не просто показать, а именно передать им в руки. Я отказался делать это. Полицейский сказал, что мои документы могут быть фальшивыми.

Я попросил предъявить удостоверение, на что он ответил, что его у него нет. Минуты через две к нам подошел отряд ОМОН в касках. Они окружили нас и стали по одному уводить. У нас был свернутый баннер в руках с надписью «Присоединяйтесь к бессрочному протесту», если не ошибаюсь. Что-такое.

Нас привели к белому туристическому автобусу, где ждала толпа полицейских побольше. Полицейские развернули баннер и стали его фотографировать.

Я спросил у омоновца, державшего меня за руку: «За что нас задержали? Куда нас повезут?» Один из сотрудников в штатском ответил мне вопросом на вопрос: «Закрой, блядь, пасть. Кто ты такой здесь?» Я попросил его быть покультурнее.

Передо мной в автобус заводили Василия Козлова. Если не ошибаюсь, он потребовал составить протокол изъятия вещей, которые у него отобрали во время досмотра перед автобусом. На него накинулась толпа полицейских, его заковали в наручники и отняли телефон.

Меня тоже стали досматривать без протоколов, без понятых. В какой-то момент у меня вообще отобрали рюкзак, и я не имел к нему доступа. У меня изъяли, не знаю зачем, игрушечные наручники и чехлы от них. Через какое-то время в автобус зашел полицейский и обратился ко мне: «Эй, ты, на выход!» Я вышел на улицу, меня поставили у борта машины, вокруг встали омоновцы и «эшники» с камерами — в общем, это была моя небольшая минута славы. Задерживавший меня полицейский снова потребовал мои документы. Я повторил, что могу показать паспорт, но в руки передавать его не буду. Я достал паспорт и поднес его к лицу полицейского, после чего тот с силой выхватил документ у меня из руки. Потом меня грубо стали запихивать обратно в автобус: я почувствовал удар в спину, от которого отлетел в полицейских, стоявших между мной и автобусом.

Одна из задержанных плакала и пыталась добиться от полицейских ответа на вопрос о причинах задержания. И мы спрашивали, за что нас задержали. Но полицейские не могли ответить на наши вопросы — они не знали. У многих сотрудников не было нагрудных значков, или же они были закрыты — нижнюю часть значка они прятали в карман.

После того, как мы подъехали к отделу полиции, мы еще около часа сидели в автобусе. Полицейские ходили себе за едой в столовую. Одному из задержанных было плохо — мы давали ему таблетки, которые у нас были с собой. Один из сотрудников полиции пытался запретить нам звонить и пользоваться телефонами — говорил, что мы имеем право на один телефонный звонок уже в отделе.

Нас с Васей первыми завели в отдел и отвели в актовый зал. Уже потом ребята из группы поддержки рассказали мне, что изначально сотрудники отдела говорили всем, что у них нет задержанных. И депутата Законодательного собрания Петербурга [Бориса] Вишневского даже провели в камеры отдела, чтобы показать, что в них никого нет. Но мы были не в камерах, а в актовом зале.

При составлении протокола сотрудник полиции сразу сам у меня спросил, буду ли я брать 51-ю статью Конституции. Я ответил утвердительно. Потом мы стали ждать, когда в отдел пропустят мою маму. Ее не пропускали еще час пятнадцать минут. Полицейский пытался играть в доброго копа, шутил, но время от времени менялся и начинал грубить. То я слишком сильно ручку положил на стол. То я улыбаюсь, а ему это не нравится. Еще его выбесило, что я не хотел подписывать протоколы до вручения мне копий.

На меня составили протокол по статье 19.3 КоАП (неповиновение законному распоряжению полицейского). Там смешно написано: «продолжал отказываться предъявить документы для проверки сотруднику полиции, держа паспорт в раскрытом виде на значительном отдалении от сотрудника полиции». И что-то было еще про погоду: якобы полицейский не мог определить подлинность документа, потому что было темно и был дождь.

Когда мне вернули паспорт, я все равно какое-то время не мог покинуть отдел полиции, потому что, видимо, полицейские испугались группы поддержки и ввели план «Крепость». Росгвардцейцы с автоматами никого не пропускали.

В итоге меня выпустили вторым по счету. У меня изъяли три вещи: наручники и два ножа. Понятыми полицейские пригласили быть двух фанатов футбольного клуба «Зенит». От одного из понятых пахло алкоголем. При этом понятые не были свидетелями физического изъятия у меня ножей: их принесли при составлении протокола изъятия в отделе, а отобрали их у меня еще перед автобусом. Сказали, что все вещи мне вернут после задержания. Наверное, наручники и ножи должны доказать, что я держал паспорт на значительном отдалении от глаз полицейского.

7 сентября я, мой друг и подруга — мы вместе занимаемся общественным движением ЛГБТ «Солидарность» в Ставропольском крае — подали уведомление о проведении митинга в администрацию Пятигорска, в поддержку прав ЛГБТ. «Солидарность» занимается такими проблемами в городе, подбирает юристов, психологов для тех, кто к нам обращается. С давлением наша организация сталкивается впервые. Возможно, в центре «Э» просматривали наше сообщество «ВКонтакте», но зацепиться было не за что.

11 сентября мы получили ответ от городских властей. Меня вызвали лично, пытались расспрашивать о наших планах и потом дали ответ, датированный десятым числом. В нем администрации Пятигорска не понравился мой адрес, так как я указал адрес фактического проживания, а не регистрации, хотя регистрация в соседнем городе в том же субъекте федерации.

В тот же день мы подали заявление в прокуратуру, отправили исковое заявление в суд и жалобу в Роскомнадзор. Данные об адресе моей регистрации полиция Пятигорска передала администрации — на что права не имела, и у администрации не было полномочий данные запрашивать. Закон о персональных данных, таким образом, был нарушен.

Почему власти Пятигорска сразу не сослались на закон «О защите детей от информации», как обычно поступают районные администрации — не знаю. В том месте, куда мы подали заявление о митинге, никаких учебных заведений, ничего, связанного с детьми, нет.

14 сентября меня через учебный отдел (я учусь на втором курсе) вызвали в институт, где ждали четыре сотрудника Центра по противодействию экстремизму. Они не представились, меня оставили одного с ними в кабинете. У меня пытались забрать телефон, потом заставили выключить, но часть разговора с ними удалось записать.

Они пытались запугать тем, что всем расскажут (родителям, в бывшей школе, на работе у родителей) о моей ориентации и деятельности, долго спрашивали про поддержку Навального, про то, кто нас заставил это делать, кто лидер, сколько ЛГБТ я знаю. Спрашивали, планируем ли выходить на митинг или одиночные пикеты, говорили, что защищать никто ЛГБТ не будет и так далее. После попытались заставить подписать расписку, что митинга и пикета не будет, но я ничего писать и подписывать не стал.

Сразу после я поехал к адвокату. Когда уже сидел у адвоката, эти же четыре опера беседовали с моим другом, вторым организатором, о том же самом. Адвокат пытался помочь ему, рассказать, как себя вести. После от соседей узнал, что днем, когда меня не было дома, приходил полицейский в форме, стучал, опрашивал соседей, оставил свой номер.

Второму организатору говорили примерно то же, что и мне, но он был более подготовлен. Ему сначала позвонили и, в итоге, они встречались в каком-то кафе. Третьей девушкой-организаторкой эшники не заинтересовались. Почему — не знаю. Наверное, решили, что двоих хватит.

После беседы с оперативниками центра «Э» меня вызвали в администрацию института. Поинтересовались, в чем дело, заверили, что никаких проблем по учебе, отчисления за мою деятельность быть не может. Это мне сказал замректора вуза.

18 сентября суд сначала признал незаконным отказ в проведении митинга из-за адреса, который я указал. 21 сентября получили из администрации новый отказ в проведении митинга — теперь уже на основании закона «О защите детей от информации». Будем обжаловать. Я планирую обратиться к краевому уполномоченному по правам человека из-за давления центра «Э».

Непонятные признаки

Меня обычно посылают освещать митинги. Происходившее в воскресенье было для нашего города необычно. Как в роликах, которые я видел на ютюбе: когда задерживают, хватая за руки и за ноги. Омск славился тем, что полиция вела себя корректно и сдержанно, следила за порядком, не привлекала к себе внимание.

Состоялись шествие и митинг, собралось тысячи полторы. Во время шествия кого-то из активистов выхватывали, кого-то оставляли — по каким-то совершенно непонятным признакам. Когда задерживали меня, полиция решила задержать несовершеннолетнего молодого человека. Он вел себя спокойно, совершенно адекватно — просто шел. Ничего не выкрикивал, плакатов не нес. По нему было видно, что он несовершеннолетний — спокойный тихий длинноволосый паренек.

Когда его задерживали, началась буча, люди возмущались. Полицейские пытались его увести, это им сделать не давали. Потом пришли росгвардейцы и забрали его: с ними не поспоришь. Я пытался поговорить с задержанным, но его мама не позволила: она тоже присутствовала в отделении.

Журналистку Лику Кедринскую, с ее слов, перепутали с одной из организаторов митинга. Они обе не сильно высокого роста. По ее словам, она только подошла к месту сбора, ее тут же задержали. Еще задержали Георгия Бородянского из «Новой газеты» — но он сам говорил, что помогал развернуть какой-то плакат.

Почему задержали меня, скрыто покровом тайны. Я присутствовал, когда началась буча из-за задержания несовершеннолетнего. Я ходил с камерой и снял несколько раз подполковника Вилина. Он меня остановил, спросил, по какой причине я здесь нахожусь, знаю ли я, что митинг не согласован. Я ответил, что нахожусь в качестве прессы, освещаю данное событие, у меня с собой все документы. На мне была наша фирменная футболка, НГС55 (омское медиа, где работает Александр Зубов — ОВД-Инфо), на груди, на лямке сумки, удостоверение «пресса».

Он сам взял это удостоверение в руки, но я забрал удостоверение из его рук. Показывал ему удостоверение и говорил, что не обязан давать свое удостоверение ему, а имею право просто показать. Вилин резко дернул на себя удостоверение, оно порвалось. Не то чтобы он специально разорвал — такого не было — удостоверение порвалось, когда он пытался отнять его.

Я вновь забрал удостоверение и спрашиваю его: «Что вы делаете? Я — пресса. По какой причине вы меня вообще останавливаете?» Он подозвал второго полицейского и дал команду меня задержать. Что я здесь нахожусь несанкционированно, что по поводу меня возникают сомнения, что так как несколько раз были предупреждения о том, что митинг не санкционирован, я не имею права здесь находиться и должен проследовать в отделение полиции. Я решил не разводить с ними разговоры: уже было понятно, что от меня не отстанут, один из сотрудников пытался взять меня за руку, подошли еще четверо сотрудников Росгвардии. Я просто пошел к полицейскому УАЗику. Меня в него посадили и отвезли в отдел полиции № 9.

На входе у меня переписали паспортные данные и отвели в один из кабинетов. В нем сидел сотрудник полиции, одетый по гражданке. Сразу хочу отметить, что большинство полицейских, с которыми я общался, помимо самого Вилина, со мной вели себя достаточно вежливо и тактично. Не было угроз, избиений дубинками и заламывания рук.

Стрим из автозака

Одетый по гражданке полицейский сказал, что знает, что я из прессы, что смотрит наши видео и репортажи. В том числе смотрел стрим, который я делал из УАЗика, пока меня везли. Сказал, что мне сейчас потребуется ответить на несколько вопросов и меня вроде как должны отпустить. Меня спрашивали, как я узнал о мероприятии, с какой целью я на него прибыл, являюсь ли организатором или участником. Мне на подпись мои ответы не давали: это было что-то вроде опроса.

После этого меня отвели в актовый зал отделения, затем — в специальное помещение и сказали, что надо будет провести дактилоскопию. Я не сильно был осведомлен (теперь уже осведомлен!) о том, как вести себя во время задержания. Меня не предупредили, что я могу отказаться. Меня сфотографировали рядом с рейкой с отметками о росте. Я думал, пальцы будут валиком катать, но у них был продвинутый аппарат, типа сканера. Я подносил к нему пальцы и ладони. После чего меня снова отвели в актовый зал.

Там я просидел, в совокупности, около трех часов. Там же были и Кедринская, и Бородянский. Ввели план «Крепость» и всех, кто был в отделении, включая молодого человека, который пришел писать заявление, что у него украли паспорт и какого-то мужчину, которого задержали за драку, — всех привели в актовый зал. Их так держали около часа, потом постепенно начали разводить.

Ко мне подошел полицейский, явно высокого звания, и сказал: «Александр Александрович, пойдемте, надо еще немного времени потратить». Думал, что теперь меня отпустят, но меня привели в другой кабинет, там сидел старший участковый, у него был опросник вопросов на 20. Похожий на первый опросник: откуда я узнал о мероприятии, получал ли я задание от редакции, деньги от организаторов митинга, получала ли редакция задание от организаторов митинга. На большинство вопросов я ответил отрицательно: что пришел только для того, чтобы освещать это событие.

Опять Вилин

Бумагу с ответами мне дали подписать, она называлась «объяснение». И тут опять вошел подполковник Вилин. Он снова увидел мое удостоверение, подошел, взял в руки и сказал что-то вроде: «Все-таки оно вызывает подозрения». Я спрашиваю, что именно вызывает подозрения. Сначала он сказал мне, что удостоверение просрочено, хотя там стоят даты с 02.11.2017 до 02.11.2018. Сначала он увидел только первую дату: я показал ему вторую. Тогда он сказал, что печать должна быть на двух сторонах удостоверения, а еще на печати не читается ОГРН (Основной государственный регистрационный номер — ОВД-Инфо).

Он снова взял удостоверение в руки, посмотрел, кинул на стол и сказал, что его нужно изъять для экспертизы. Я немного, выражаясь по-русски, охренел. Вилин вышел. Я положил удостоверение обратно в сумку, участковый на это никак не отреагировал и продолжил заполнять бумаги. Он тоже со мной общался подчеркнуто вежливо. Тут входит еще один полицейский, как я понял, в высоких чинах. Он спрашивает:

— Удостоверение изъяли?

— Нет, — отвечает участковый.

— Вызывайте понятых, будем изымать под видеофиксацию.

Понятыми пригласили молодого человека, который потерял паспорт, и еще какого-то мужчину. Удостоверение изъяли, подробно описали его, в том числе то, что оно имеет повреждения. Запечатали его, выдали копию протокола об изъятии, попрощались и отпустили.

Когда стало известно, что я задержан, в течение часа в отделение пришла замредактора с моим редакционным заданием, но ее не пустили. Звонили в само отделение, в пресс-службу полиции, они комментариев не давали. Мы собираемся подавать жалобу в прокуратуру. По поводу удостоверения уже дважды приходил полицейский, который занимается этим вопросом: взял копию печати и документы о том, что я действительно работаю журналистом НГС55, опросил нашего редактора.

Пока звонков больше не поступало, удостоверение не вернули.

UPD: исправлена ошибка в имени полицейского.

За день до протестов я приехал в Краснодар. У меня здесь есть дело личного характера: мне надо было навестить племянника в больнице. Заодно, если будут задержания на несогласованной акции — а я знал, что она не согласована, и всем это говорил, — людям понадобится помощь, я собирался ее оказать.

Одновременно я узнал, что в отношении меня проводятся оперативно-розыскные мероприятия. Мне был звонок от сотрудника полиции, который сообщил, что мой автомобиль в ориентировке по какой-то причине и попросил меня куда-то явиться.

Я очень удивился: с какого перепугу мой автомобиль в ориентировке? На следующей неделе я сообщил об этом в Следственный комитет, прокуратуру и адвокатскую палату Краснодарского края. Что я почему-то в разработке, и так как я знаю, что накануне акции, с 6 по 8 сентября, у нас на пустом месте задержали 11 человек, многие — мои друзья и бывшие клиенты, я подозреваю, что меня тоже могут задержать.

Потом появилась информация, что пришла разнарядка закрыть меня на 15 суток. Я об этом сообщил в адвокатскую палату Краснодарского края. После чего я сделал звонок одному из задержанных активистов — Виталию Немцеву, в отношении него уже прекратили административное дело. Буквально через четыре минуты после этого рядом со мной остановилась серая «мазда», оттуда выскочили два крепких товарища и сказали мне: «Пройдемте».

Палата, Следственный комитет и прокуратура у нас находятся рядом. В каждую из них я подготовил и сдал заявление. «Мазда» подъехала, когда я вышел из прокуратуры и пошел по улице Красной (центральная улица Краснодара — ОВД-Инфо). Я планировал подъехать к задержанным на акции, чтобы с ними работать. При адвокатах задержанных бьют чуть поменьше.

Меня стали запихивать в машину, это снимала Ира Бархатова, моя подзащитная. Я оказался в машине, вытащил телефон, чтобы сообщить, что происходит что-то странное: меня то ли похищают, то ли задерживают. Крепенький молодой человек в белой футболке стал вырывать у меня телефон. Я телефон ему отдавать не стал, на что получил очередное заламывание рук. Он стал меня душить и кидать по всей машине. Кончилось тем, что мне надели наручники на обе руки, вытащили из машины, бросили лицом на асфальт.

Я поднял голову и понял, что нахожусь на парковке УВД, потому что было много людей в полицейской форме. Потом меня протащили на третий или четвертый этаж, в кабинет уголовного розыска. Все это время меня жутко материли. Товарищ в белой рубашке бросил меня на кресло в кабинете, сказал другим полицейским выйти, после чего нанес мне несколько ударов по лицу.

Я все время требовал, чтобы он представился. Он сказал мне, что его зовут Иван, но коллеги почему-то все время называли его Димой. Из материалов дела я узнал, что зовут его Дмитрий Юрченко, он младший сержант уголовного розыска. После нескольких ударов он толкнул меня, при падении я ударился головой о сейф.

Я в начале сентября повредил ногу, хожу в специальном бандаже на колене. Я говорил, что повредил ногу. Никто не верил, всем было смешно. Меня два раза возили в больницу: диагностировали ссадины на лице, руках, шее, скуле и челюсти, кровоизлияние в левую барабанную перепонку и травматический отит.

В отношении меня составили протоколы по части второй 20.2 — призывы к несогласованному митингу — они заключались в том, что я консультировал граждан в сети об этом мероприятии, говорил, что оно не согласовано. В этом мое «правонарушение».

И по 19.3 (неповиновение законному требованию полицейского — ОВД-Инфо): за то, что я якобы на парковке у УВД размахивал ногами, бился головой о стекло автомобиля и осуществлял попытку скрыться. Хотя у меня сейчас такое колено, что это невозможно.

Наверное, меня хотели изолировать, чтобы минимизировать защиту задержанных. Либо это месть: когда активистов стали хватать до акции, с периодичностью раз в час, я пообещал в фейсбуке, что за каждого следующего задержанного буду выкладывать личные телефоны полицейских начальников и чиновников администрации края. Я выложил четыре телефона.

На мой процесс пришли человек десять адвокатов, многих я не знал: люди оказались неравнодушными.

Инициировать дело за превышение полномочий мы будем, но меня сейчас больше интересует, что мне обещали завести дело о нападении на полицейского: как обычно и бывает, когда полицейские кого-то бьют. Еще товарищ Юрченко обещал, что «опустит» меня. Я говорю ему: «Тебе нравятся мужчины? Вперед, покажи, что ты умеешь». После этого он резко сдулся.

По потенциальной 318-й (статья УК о насилии в отношении полицейского — ОВД-Инфо) приезжал следователь из Следственного комитета, я дал ему исчерпывающие показания. Хотя полицейские очень просили, чтобы я взял 51-ю (статья Конституции, дающая право отказаться от показаний — ОВД-Инфо). Следователь Следственного комитета — единственный, кто представился из тех, с кем я общался.

Полицейские со мной общались так. Подходит ко мне девочка-дознаватель, говорит:

— Я вас должна опросить, но лучше возьмите 51-ю.

— 51-й не будет, представьтесь.

— Я — сотрудник полиции, по форме не видно?

— Видно, представьтесь.

— Меня зовут Настя.

— О чем можно говорить с дознавателем Настей?

Она обиделась и ушла.

Я пять или шесть часов провел в наручниках. В наручниках меня возили в больницу. С закованными руками делали томограмму мозга. Адвоката, естественно, не пускали: говорили: план «крепость».

После больницы ко мне подходили сотрудники, спрашивали, «почему я такой борзый», расписывали, что могут со мной сделать. После следователя из СК пустили адвоката, я хотя бы получил связь с внешним миром. Ночь я провел в камере для административно задержанных, оттуда меня повезли на суд. В чем меня могут обвинить по 318 статье — понятия не имею.

14 марта в РАНХиГС проходила встреча с тогдашним главой ЖКХ города Максимом Азаровым и заместителем главы Ленинского района Александром Жбановым. Я пришел туда специально, чтобы задать вопрос о зарплате Азарова в 440 тысяч рублей в месяц со всеми выплатами. Зал аплодировал и свистел, поддерживая меня. Азаров ответил, что СМИ врут и, мол, проверяйте инфу. Я представился, и Жбанов запомнил меня. По словам других студентов, директор нашего филиала Ирина Тимофеева была недовольна моим вопросом.

Через два дня мы с волонтером штаба Навального Сергеем Куприяновым пошли раздавать листовки «Забастовки избирателей». В центре города увидели группу людей, похожих на депутатов. Один из них попросил листовку. Я дал и пожелал всего доброго. Это был Жбанов, как я понял позже.

Чуть позже нас задержали у Драмтеатра и отвезли в отдел. В отделе стали оформлять протоколы. Выяснилось, что Жбанов написал на нас заявление. Нашего защитника не хотели пускать в полицию — сначала говорили, что отдел — «режимное помещение», и нельзя, потом — что сейчас приедут из Центра по противодействию экстремизму и юриста пустят одновременно с сотрудниками ЦПЭ. Мы попросили бумагу для оформления ходатайства о пропуске защитника, но нам ее не дали. Спустя три часа на нас оформили протокол по части 2 статьи 20.2 КоАП за пикетирование.

Затем нас отправили в камеру для задержанных. Там было тепло. Откуда-то снизу доносились азбука Морзе, гудение котельной и звук воды, текущей по трубам. Ночью я услышал характерный звук моего телефона, которым он сигнализирует отключение зарядки. У меня гнездо зарядки расшатано — кабель отходит и время от времени телефон перестает заряжаться и издает этот звук. Я понял, что кто-то пытается зарядить мой разряженный телефон — мне сразу показалось, что сотрудники полиции пытаются его взломать. Спустя какое-то время звук повторился. На следующий день, когда мне вернули телефон, я заметил на экране жирные следы от пальцев, которых раньше не было, и определенный процент заряда батареи. В телефоне Сергея тоже, судя по всему, копались: чехол телефона снимали и затем надели обратно неправильно, а с телефона зачем-то удалили приложение «Сбербанк-онлайн».

На следующей день нас отвезли в суд, где судья нас оправдал. Во время суда я узнал, что моих одногруппников срочно созывают после моего случая по поводу оплаты обучения. А староста моей группы написал в общий чат, чтобы я оплатил обучение сегодня же — сфоткал чек, а оригинал принес в понедельник, иначе отчислят. Мама как главный плательщик, указанный в документах, делает перевод — я отсылаю чек.

Прихожу в понедельник в вуз, а мне вручают приказ об отчислении, датированный уже прошедшим числом. Я не спорю, что затянул оплату, но по более или менее уважительной причине. Были финансовые трудности в семье, а потом заболел отец — было не до этого. Обычно в таких ситуациях вуз идет навстречу. Правление отличается большой лояльностью к студентам. Или отличалось.

Почему я думаю, что меня отчислили несправедливо? Во-первых, один мой знакомый в личной беседе рассказал, что оплатил учебу еще позже, чем я. Но его не отчислили, и сейчас он уже окончил обучение. Во-вторых, я знаю немало других примеров, когда студенты не успевали вовремя перечислить деньги, но их не отчисляли. Потом мне написала одна выпускница, что за четыре года, пока она училась, за неоплату в срок никого не отчислили. А некоторые студенты платили прямо перед государственными экзаменами.

Тимофеева говорила мне лично, что политика ни при чем и я отчислен из-за нарушения пункта договора, — наглая ложь в лицо. Я знаю, что после моего интервью известному блогеру kamikazedead ее вызывали в УМВД, звонили из Администрации президента. Она дала преподавателям указание провести беседы со студентами. Одна из них, Моргун Т.Н., рассказывала, что моя жизнь сломана и якобы кроме листовок у меня нашли и наркотики.

На решение суда, оправдавшего нас с Сергеем, МВД подало апелляцию. 4 апреля она рассматривалась в областном суде. С 9 утра мы с защитником все время находились в здании. Но заседание прошло без нашего участия. Сначала судья отменил решение суда первой инстанции по делу Сергея. После этого ожидавших заседания по мне попросили покинуть суд, так как с 13:00 до 14:00 там обед, а заседание должно было начаться в 14:00. Мы вышли наружу и стали ждать, но в 14:00 моему защитнику позвонили из суда и заявили, что заседание уже прошло и решение по моему делу также отменено. В постановлении говорилось, что меня якобы не было в здании суда.

Логичный конец история обрела 30 мая. Мне присудили 20 часов обязательных работ за прогулку с шаром и раздачу листовок, которые избирательная комиссия Смоленской области даже не признала агитацией. Была прогулка — стал «пикет», был «пикет» — стала «демонстрация». Судья посчитала листовки «наглядной агитацией», а нашу прогулку — «демонстрацией», хотя мы ничего не скандировали, шли в произвольном направлении, не имели с собой плакатов, не собирались в назначенное время в назначенном месте. Жбанов не явился на заседание, несмотря на то что областной суд обязал его это сделать.

Как сказала одна моя коллега: «Скоро судимость по статье 20.2 станет показателем и атрибутом достоинства и патриотизма. Поколение 20.2».

Инициативная группа МГУ вместе с первичной организацией нашего профсоюза в университете долго боролись против фан-зоны, и во многом, к сожалению, безуспешно. Незадолго до начала чемпионата мира было возбуждено уголовное дело против студента МГУ Дмитрия Петелина, который «осквернил» картонный информационный стенд. Дело появилось уже после введения в действие 202-го указа президента России об обеспечении проведения мундиаля, ограничивавшего возможности проведения уличных акций. (Позже уголовное дело было закрыто — ОВД-Инфо).

Как профсоюз, да и просто как нормальные люди мы не могли не быть возмущены этой ситуацией. Мы подали заявку на проведение пикета, которую, разумеется, отклонили. Поэтому я решил провести одиночный пикет возле метро «Университет».

Пикет, позже названный сотрудниками полиции «массовым мероприятием в виде одиночного пикета», оказался кратким, но весьма красочным. Господин полицейский вырвал у меня из рук плакат и сообщил, что я должен немедленно прекратить пикет, одновременно пихая меня своим брюхом в сторону автозака. После этого к действу присоединился еще один полицейский, укоряя меня, что я злостно провожу массовое мероприятие.

Весь перфоманс длился минут пять-десять и состоял в том, что я пытался выяснить, на каком же основании меня задерживают, а два полицая своими необъятными пузами толкали меня в сторону автозака, повторяя, что мой одиночный пикет — это массовое мероприятие.

На меня составили протокол по 20.2 КоАП (нарушения при проведении публичных мероприятий — ОВД-Инфо) и задержали до суда. В КПЗ я оказался в 18 часов, вышел около 10 утра и был препровожден в Никулинский суд. В КПЗ я попал впервые и не могу не согласиться с теми, кто называет условия содержания там пыточными: комната два на два метра, с голыми стенами, не выключающимся светом на человека с более слабыми нервами, конечно, может произвести очень сильное впечатление. Особенно почти полной тишиной внутри и невозможностью даже сходить в туалет: приходится стучать в дверь по 30–40 минут. Про покурить — и говорить нечего.

Несмотря на то, что мне передали кучу еды и даже теплых вещей, почти ничего до меня не дошло. По сути, сотрудники полиции вполне банально присвоили себе все это. Всем на будущее: когда передаете что-то задержанным в ОВД, обязательно старайтесь настоять на передаче лично, из рук в руки — мне несколько раз это удавалось.

Вообще я считаю, что 202-й указ, от которого немало людей пострадало, незаконен. По сути, это такое введение чрезвычайного положения — без чрезвычайного положения.

Вполне очевидно, что одиночный пикет даже и в рамках 202-го указа не запрещен. Даже если с точки зрения полицаев мои действия нарушали законодательство, мое задержание произошло с нарушением законодательства. Особый бред — это мнение господ полицейских, что я якобы отказался прекращать одиночный пикет. У меня в руках отсутствовал плакат (который у меня из рук, повторюсь, вырвали), так что не ясно, каким образом я мог «прекратить» то, чего нет. И, уж точно, мое задержание до суда на ночь не соответствует тяжести вменяемого мне нарушения.

К сожалению, ни на суде, ни на апелляции мои доводы и доводы моего адвоката на так называемый «суд» никакого впечатления не произвели. Полицейские повторили свою заплетуху про «массовое мероприятие одиночный пикет», невнятно проблеяли, что раз меня можно задержать на ночь — значит, меня и нужно задержать на ночь. Чушь, которую они несли, даже судью заставила поморщиться. Равно как и то, что они фактически прямым текстом сказали, что переписали протокол, дабы сменить статью на арестную.

Апелляция прошла еще скучнее. Всех делов было на 20 минут. Милый разговор с судьей: я говорил, что фан-зона — это плохо, судья — что в 202-м указе содержится обязательство об уведомлении на одиночный пикет. Судья даже поразглагольствовал о неотъемлемом праве президента издавать «нормативные документы». Я рассчитываю продолжить процедуру обжалования и планирую подать соответствующую жалобу в ЕСПЧ.

Я участвовала в митинге против коррупции 26 марта (2017 года — ОВД-Инфо). Тогда никаких санкций ко мне не применили. Затем 12 июня по всей стране проходили митинги против коррупции, и я вышла в одиночный пикет. Ко мне подошли двое полицейских и попросили представиться. Я назвала свои имя и фамилию, и они сказали проехать с ними. Я отказалась, так как ничего не нарушала. Они начали звонить кому-то, спрашивали, что им делать, и зачитывали текст плаката.

Я стояла с плакатом в центре города. На плакате было написано: «Я — девочка. Я не хочу ничего решать. Я хочу кружевные трусики и чтобы Медведев ответил стране про яхты, виноградники, чушь, муть и компот».

Вечером ко мне домой пришли из органов и сказали явиться в полицию. Когда я пришла, на меня составили административный протокол о нарушении на митинге. Суд я выиграла. Далее в июле ко мне домой пришел сотрудник полиции и сказал, что на моей странице замечены экстремистские материалы.

Адрес моего проживания и имя с фамилией я сказала полиции сама, во время моего одиночного пикета. А дальше они начали отслеживать мою соцсеть. Ну и с этого все началось. Если бы я в одиночный пикет не вышла и затерялась на митинге в толпе, ничего бы не было. До участия в митингах я вела свою страницу во «ВКонтакте» и политические новости освещала, но никто мной не интересовался.

На меня составили протокол за картинку, где проводится параллель политики Путина и Гитлера. На фото присутствовала нацистская символика. Через две недели приехали четыре сотрудника полиции и забрали меня в изолятор временного содержания.

Я до последнего не знала, что там ночевать буду. Сняли отпечатки пальцев, описали все, что у меня в сумке было, сфотографировали.

Говорили что-то про то, что русский человек никогда нацистскую символику на всеобщее обозрение не выложит и что дети могут увидеть. Я отвечала, что у этой картинки смысловая нагрузка совсем другая, и если текст читать, несложно догадаться, что нацизм там как раз осуждается и что дети нацистами становятся отнюдь не в тот момент, когда где-то свастику видят. А дальше меня в камеру увели и закрыли до утра.

Утром был суд, мне присудили трое суток ареста. Далее в январе (2018 года — ОВД-Инфо) на меня ФСБ завела уголовное дело по 282 статье УК (возбуждение ненависти либо вражды — ОВД-Инфо) за картину Василия Ложкина «Великая прекрасная Россия», которую также нашли у меня на странице ВКонтакте. (В августе 2018 картина перестала считаться «экстремистской». — ОВД-Инфо).

Следователь от меня признательных показаний не добился, и вроде как дело поутихло. Но потом ко мне домой опять из полиции начали приходить (я дверь не открывала), они дверь фотографировали — наверное, для отчета перед начальством — и уходили, предварительно по соседям пройдясь. И тогда я поняла, что они от меня уже не отстанут и все равно посадят.

В мае я покинула страну. Просто купила билеты и улетела. Перспективы получить убежище есть, и, думаю, в этом плане все будет хорошо: у меня доказательств преследования много.

«ВКонтакте» выдало всю требуемую информацию по моему делу ФСБ, так что мое дело не стало исключением из сложившейся практики. Я продолжаю пользоваться «ВКонтакте», но я сейчас в безопасности. Тем, кто в России, советую быть аккуратней.

Это должен был быть музыкальный фестиваль. «Ледокол» с политикой особо не был связан. Некоторые группы, которые должны были играть, придерживаются жестко леворадикальных взглядов, но ничего, что могло бы представлять опасность, мы не планировали.

Мы организовывали фестиваль на природе, в Подмосковье, в районе Раменского. Мы ни с кем его проведение не согласовывали, но не думали, что такие проблемы возможны: сколько мои знакомые такие мероприятия проводили, все было в порядке.

17 августа я приехала на место часов в 12 дня, где-то через час подъехала гражданская машина, из нее вышли три человека, один в форме, два без формы. Через 15 минут еще одна машина приехала. Они спрашивали, что мы делаем, мы отвечали — у нас кемпинг. Но потом приехал человек с музыкальной аппаратурой, и он сказал полицейским, что будет концерт.

Эшник из Москвы приехал на электричке, прибывавшей в 12.38 — это первая электричка, которую мы должны были встречать. В соцсетях у «Ледокола» была закрытая группа. Мы в основном добавляли туда знакомых, знакомых-знакомых и знакомых-знакомых-знакомых. Во время беседы мне эшник сказал: «Вы привлекли внимание тем, что группа была закрытая».

«Мы решили не принимать жесткие меры, никакого ОМОНа. Выберете сами, кто с нами проедет и напишет объяснения», — продолжил он.

При этом на станции они фотографировали паспорта у людей. Искали какого-то белоруса, но не нашли. Московского эшника другие полицейские воспринимали как главного. Он также сказал нам, что слушать нужно только его: остальные ничего не решают.

Полицейских было три машины, восемь человек. Трое в форме, остальные без. Их удостоверений мы не видели. Главный, из Москвы, представился Сергеем. Мы поехали на гражданских машинах в 1-й отдел полиции Раменского.

Не знаю, как сложились беседы у ребят, но мне сходу сказали, что нужно подписать бумагу о «конфиденциальном сотрудничестве с правоохранительными органами» — эшник Сергей с меня требовал это целый час. Я предлагала ему написать объяснительную о фестивале, он сказал, что не надо. Спрашивал о «Народной самообороне», кого я оттуда знаю. Спрашивал о «Не сдавайся!» (турнир по единоборствам среди анархистов и антифашистов — ОВД-Инфо): Сергей сказал, что меня там видел. Спрашивал про разные акции. Я ответила, что никого и ничего не знаю.

Целый час он говорил мне: «Подпиши! Подпиши!» Когда понял, что я не собираюсь это делать, он сказал, что если еще меня где-то увидит, меня задержат и все административки, уголовное дело — что угодно — полетит на меня. Сфотографировал меня и сказал, что покажет мою фотографию своему начальнику. Когда я вышла из кабинета, он пригласил меня снова, и снова предложил подписать. Я опять сказала, что не хочу, он ответил: «Очень зря. Ты себе усложняешь жизнь, земля круглая».

Фестиваль проводить не стали, мы поехали из полиции на место собирать вещи. Вывозили вещи мы еще сутки, все это время там дежурила полицейская машина. Вроде бы никого не задерживали, но ребята рассказывали, что всех тщательно досматривали.

Когда я спрашивала, на каком основании все происходило, эшник мне отвечал, что на нас хотели напасть наци, и полиция якобы спасает нас от проблем. Но в этом я очень сомневаюсь.

Привет, Елена! Очень понравился «Кусок неба» [рассказ Нины Катерли, который Эфрос отправляла Филинкову]. Сотрудников этой колонии уже сгрузили сюда, в турму (частично). Сокамерник даже видел нескольких в автозаке. Говорит, что они даже сейчас ведут себя очень вызывающе и нагло, в том числе и по отношению к конвою. Местные тюремщики странные. Я сначала подумал, что приехал в деревню, а не в крупный, древний город. Но есть и очень милые, парочка.

Мне здесь ничего не удается, сижу (на самом деле, лежу) в ожидании этапа. Небо тут действительно не пропускают: вокруг окна короб, а над окнами — крыша, так что даже свет в окно не попадает. А над дверью в камеру — «глушилка» связи, навороченная. Спасают от нас мир, что поделать.

Этап СПб — Ярославль это отдельный анекдот: в пятницу мы выехали из Питера, сб. [субботу] простояли в Пскове, чтобы к воскресенью через Дно [город в Псковской области] попасть в Великий Новгород… И только в понедельник я приехал в Ярославль. Интересно, сколько денег отмывается такими этапами? А сколько я буду ехать до Пензы? :О Из новостей: я заболел и могу сжать эспандер 25 кг 150 раз каждой рукой. Все.

С Вадимом Осиповым есть связь? Надеюсь, его там не залечат до «невменяемости» :(А мое письмо за 7 июня дошло?

Ночь на 06.08.18

Виктор

В письме Виктор упомянул Вадима Осипова — арестованного курсанта Военно-космической академии имени Можайского. Осипова обвиняют в подготовке теракта из-за того, что у него нашли план казармы с пометками о возможных действиях по ее захвату, а также скачанную на телефон книгу «Русская кухня. Азбука домашнего терроризма», которую в России признали экстремистской.

Сам Осипов утверждает, что не планировал совершать теракт и вдохновлялся «книжками про диверсантов». В апреле его отправили на лечение в психиатрическую больницу. Интересы Осипова и Филинкова представляет адвокат Виталий Черкасов из Международной правозащитной группы «Агора».

Елена Эфрос отметила, что в один и тот же день отправила письма не только Филинкову, но и Юлию Бояршинову, еще одному фигуранту дела «Сети». От последнего она еще не получила ответ.

Конвоирование

16 июля Александра, жена Виктора, рассказала ОВД-Инфо, что ее мужа и Юлия Бояршинова собираются конвоировать из Петербурга в Пензу. Она не располагала подробностями, для каких следственных действий хотят перевести молодых людей, но уточнила, что сделать это собираются в конце июля или начале августа.

20 июля появилась информация, что Бояршинова и еще одного обвиняемого по делу Игоря Шишкина увезли из СИЗО. На следующий день члены Общественной наблюдательной комиссии подтвердили эти данные, добавив, что Виктора также нет в изоляторе.

О том, что Филинкова, Бояршинова и Шишкина конвоировали в СИЗО-1 «Коровники» Ярославля, ОВД-Инфо стало известно благодаря местной жительнице. Девушка решила проверить информацию об их нахождении в изоляторе: для этого она пришла туда, чтобы сделать молодым людям передачи. Но сотрудники СИЗО отказались их принимать — заявили, что запрещено делать передачи тем, кто едет транзитом.

Адвокат Виталий Черкасов сообщал, что первый день после конвоирования Виктора держали в транзитном отделении — в этом корпусе также содержат свиней. Там стоял «невыразимый смрад», передал Черкасов слова своего подзащитного.

Позднее Филинкова перевели в спецблок СИЗО, где кроме него находится еще четверо человек. Когда он потребовал обеспечить положенную двухчасовую прогулку, сотрудник изолятора передал его сокамернику, что за такие требования нужно разбить Филинкову очки.

Позднее член Общественной наблюдательной комиссии Петербурга Яна Теплицкая рассказала, что в СИЗО Виктору не передают лекарства — у администрации есть «специальное указание „не принимать лекарства для Филинкова“». У Виктора серьезные проблемы с печенью и с желудком, обострился остеохондроз и псориаз.

• По делу «Сети» обвиняют 11 молодых людей в Петербурге и Пензе. По версии ФСБ, они участвовали в террористической организации и якобы готовились к началу волнений в стране. Фигуранты дела рассказывали о психологическом давлении, пытках током, подвешивании вниз головой и оружии, которое сотрудники ФСБ им подбросили.
• Антифашиста Виктора Филинкова арестовали в январе. Он признал вину, однако позднее заявил, что сделал это под пытками. Члены Общественной наблюдательной комиссии Петербурга зафиксировали многочисленные следы ожогов от электрошокера на теле антифашиста. Виктор рассказывал, что один из пытавших его сотрудников ФСБ угрожал, что в случае отказа от признательных показаний антифашист поедет в другой регион «в машине со спецами».
• Другой петербургский обвиняемый, предприниматель Игорь Шишкин, о пытках не заявлял, но ОНК также зафиксировала травмы на его теле.
• Еще одного обвиняемого, Юлия Бояршинова, в СИЗО «Горелово» Ленинградской области поместили в камеру на 115 мест, где находились 150 человек. Это произошло после очередного визита сотрудников ФСБ, которые сказали Юлию: «Мы сделали тебе хуже, давай говори, а то условия содержания еще ухудшатся». Адвокат Бояршинова называл условия в камере пыточными.

ГПЗ

Я закончил Смольный институт свободных искусств и наук СПбГУ и с тех пор занимаюсь свободными искусствами и науками. Работал выпускающим редактором в журнале «Сеанс» — «журнале о кино и о времени». Сейчас работаю видеомонтажером в CSCenter — образовательном проекте JetBrains и Яндекса, еще — в Stepik, открытой образовательной платформе.

Пятого мая была акция «Он нам не царь». Он — это Владимир Путин, разумеется. 7 мая состоялась его инаугурация в качестве Президента РФ — уже четвертая. Я был на митинге на Болотной площади перед третьей — 6 мая 2012 года. Тогда это обернулось масштабным полицейским насилием, и тогда же моя жизнь поделилась на «до» и «после». Так что пятого мая я просто не мог не пойти.

Для участия в митингах я слишком «ироничный». Завидую тем, кто идет, берет флаг, что-то кричит, строит баррикады, дерется с ОМОНом — но я так не могу, не умею пока, надеюсь когда-нибудь научиться. А пока мне нужна какая-то отмазка, что ли — дистанция. Чтобы было не так страшно. Шестого мая 2012 года я был с камерой, снимал для газеты «Бумага». А в этот раз пошел как правозащитник.

В Петербурге есть Группа помощи задержанным, ГПЗ, она появилась еще в 2011-м, когда начались первые протесты после думских выборов и, соответственно, первые задержания. Потом возникла Санкт-Петербургская открытая школа прав человека. Во многом за счет ее выпускников ГПЗ расширилась и стала не просто передачки носить, а еще и оказывать юридическую помощь: объяснять людям, как вести себя в отделе полиции, как защитить свои права; выступать в качестве защитников в суде. Во время разных акций работает горячая линия (запиши телефон: + 7 (812) 987-82-31), кто-то выезжает в отдел полиции, в суд.

Есть такая роль — «наблюдатель в поле»: берешь с собой бумажки, на которых вкратце написано, что делать задержанным, куда звонить, что говорить ментам, как вести себя в суде, бланки ходатайств и жалоб… Если видишь, что кого-то задерживают, или вот-вот задержат, или прямо по лицу человека видно, что его точно сегодня задержат, то вручаешь эту раздатку — и вроде бы оказываешь юридическую помощь. Этим я и занимался пятого числа.

Я шел вместе с митингующими. Идешь и озираешься, смотришь, откуда менты появятся. Сначала по одному задерживали. Выхватят человека из толпы, ведут, заломив руки, а ты за ним бежишь, пытаешься, если у него рука свободна, отдать бумажку. Одному парню, которого менты вели, я в задний карман джинсов раздатку положил, он испугался, упал на землю, кричит: «Мне что-то подкинули в задний карман! Это не я!» Я ему: «Расслабься, это памятка задержанным». Такая работа. А если видишь автобус, в который запихивают людей, то можно постараться закинуть комплект документов через форточку, чтоб всем в автобусе было что почитать про свои права. И мы искали автобусы, не могли найти, протискивались через толпу…

Напротив улицы Марата менты уже выстраивались в цепочки, выдавливали людей назад, не пуская к Московскому вокзалу. Помните фотографию эту, где парень дорожным знаком закрывается, а на него наступают менты. Так вот, шла цепочка ОМОНа, они оттесняли каких-то людей и этого парня в том числе, я побежал рефлекторно на выручку (чем бы я, спрашивается, мог их выручить?). Пока я бежал, парень упал, они на него наступили, перешагнули через него, и я оказался один лицом к лицу с этой шеренгой.

А потом мы ушли с Марата назад, и уже у Гостинки я увидел автобус — ура, задержанные. Я подошел к автобусу, что-то жестами стал показывать, «откройте форточку», «возьмите раздатки» — не понимают. Приложил к стеклу лист: «записывайте телефоны». Поняли, стали записывать. А дальше было быстро. Я услышал крик напарницы и понял, что лежу на асфальте, а вокруг «космонавты». В общем, один выбежал слева и дубинкой мне дал по ногам — не очень больно, но эффективно: сразу падаешь, а еще десять — справа… Я их даже не видел, стоял-то лицом к автобусу. Протащили по асфальту и запихнули в этот самый автобус. То есть я оказался среди людей, которым хотел помочь.

Адреналин есть, когда в оцепление попал, или бегаешь от ментов, или еще что. Когда в автобусе сидишь, все спокойно. Митинг продолжается, а тебе, по нашим инструкциям, нужно выяснить, как зовут тех, кто сидит в автобусе, взять у них телефоны, чтобы никто не потерялся. Первая задача — познакомиться, преодолеть естественное недоверие, постараться сделать так, чтобы твои советы услышали. Поэтому не до эмоций.

Полиция

Я думаю, меня задержали без особой причины. Ткнули пальцем просто: «вон этого бери» — и всё. Как я понимаю, когда из толпы выхватывают, задерживают произвольно, за кого глаз зацепится… и по рации проще сказать: «вон того с флагом», «вон того в красной шапке». Есть особая примета — могут задержать. Я стоял один, делал что-то подозрительное, вот меня и задержали.

Меня привезли в 15-й отдел полиции, с еще несколькими людьми отделили от остальных задержанных, поместили в пресловутый «обезьянник». Потом составляли протокол. Завели в комнату, там сидят двое понятых и два сотрудника полиции: один пишет протокол, другой тебя обыскивает. Цепочку снять, шнурки вынуть, ботинки снять. Полицейский говорит: «Снимай штаны». Я говорю: «Не буду». Он говорит: «Снимай». Я говорю: «Можете с меня сами снимать что хотите, помогать я вам не стану». Они уговаривали: «Что ты стесняешься, на пляж-то ведь ходишь?», «Да нам просто телесные повреждения зафиксировать». В итоге не стали меня раздевать, хотя грозились.

Далее — камера административного задержания. Это такая бетонная клетка, свет какой-то горит условный. Бетонный пол, крашеные стены, грязища, блевотина засохшая в углу, по одной из стен скамейка — две досочки, можно прилечь, если не шевелиться особо. Я прилег на скамеечку и понял, что-то не так: кисти рук и лицо чешутся, горят — нехорошо. Сначала подумал, может, это из-за стресса, но через какое-то время понял, что меня натурально кто-то жрет. Cтал приглядываться — и вот на этой белой простыне, которую я как-то под себя подстелил, увидел, как прямо такие красные капли крови ползают: насосавшиеся клопы. Мы стали изучать эти две досочки. А там этих клопов…

И пришлось с тех досочек замечательных слезть, отодвинуться к противоположной стене, туда, где блевотина засохшая, и на бетонном полу, как-то скорчившись, спать. Туда клопы тоже доползали, но менее охотно. Еще там были какие-то насекомые неустановленной формы, похожие то ли на вшей, то ли на клещей, но слишком большие для тех и других (хотя я не специалист, конечно). В общем, мы убедили друг друга, что вши не могут быть такого размера, и как-то успокоились. В какой-то момент я открываю глаза, а передо мной ноги соседа. И я вижу, что у него по штанине ползет это насекомое, медленно, как в фильме ужасов, доползает до края и заворачивает внутрь…

Мы сказали сотрудникам, естественно, что клопы. Но им-то что. У одного из товарищей была аллергическая астма, и он почувствовал, что будет приступ: пыль, никакой вентиляции… Тем временем к кому-то из задержанных приехала «скорая», и мы тоже стали кричать: «Врача, врача». Врач пришел и сказал: «Это у вас на нервной почве. Не нервничайте, и все пройдет», — и уехал.

До суда утром из 36 человек доехало 9. Остальных ночь промурыжили и отпустили под честное слово, под подписку. Они берут подпись под бумажкой типа «Обязуюсь явиться в судебное заседание, когда меня позовут». И дают еще одну, не имеющую никакой юридической силы, мол, «рассмотрение дела тогда-то и тогда-то». Ну, ты эту бумажку потом выкидываешь и ждешь настоящую повестку. Но мы ведь такие — испытываем уважение к бумажкам.

Спецприемник

Потом нас повезли в спецприемник. Камеры все двухместные. В спецприемнике сидят два типа людей: ребята с митингов и пьяные водители. В камеру помещают, группируя по статье: политических с политическими и, поскольку в камере можно курить, то некурящих с некурящими. Пьяные водители обычно курящие.

В камере не просто грязно, а супергрязно. Все покрыто слоем грязи, стены замызганные, обшарпанные, сантехника потеряла белый цвет давно, окно тоже загажено, там голуби прилетают. Душ — самое чистое место во всем спецприемнике Ходят в душ вшестером (но мне пару раз повезло, и я ходил один). Кабинок, конечно, нет, три лейки с одной стороны, три с другой. Душ — при заселении и по субботам. Для людей, привыкших ходить в душ два раза в день, тяжело. Но даже им, я уверен, в спецприемнике будет проще. Все очень грязное, и тебе не очень надо быть чистым, ты сливаешься со средой.

Раз в день можешь сходить в библиотеку и взять книжку. Там изрядное количество книг типа «Сварог-Волколак-Ведьмак». Изрядное количество советской макулатуры… Все, что я читал за пятнадцать дней, оттуда. «Выкрикивается лот 49» Пинчона, «Гроздья гнева» Стейнбека, «Шум и ярость» Фолкнера, «Луна жестко стелет» Хайнлайна. C удовольствием впервые прочитал «Улитку на склоне», «Волны гасят ветер» и «Хромую судьбу» Стругацких — все про то, как внутри человечества возникает фактически новый вид: практически наш случай.

Все это было в тюремной библиотеке, но все в жутком бардаке валялось. В какой-то момент я предложил: «Давайте я вам разберу библиотеку, за день-два разберу, как надо». Они говорят: «Ты ж понимаешь, это никто не читает, только вы тут такие пришли, так-то это никому не надо, только книжки портят». Мент говорит: «Вот нам такую книжку хорошую, с такими картинками принесли — „Маленький принц“ — и всю ее испортили, всю изрисовали».

Как я уже говорил, в камерах очень грязно. Отличный способ поднять себе и своему соседу настроение — это там убраться. И делать это можно хоть каждый день. Можно попросить ведро, тряпку и швабру. Я и сантехнику очень хорошо помыл, она стала почти белая, в раковине стало можно стирать даже.

Мне разрешили оставить фитнес-браслет. Когда я в прошлый раз сидел в тюрьме, после семи дней, проведенных в камере, очень расслабленно себя чувствовал: лежишь, то заснешь, то проснешься; проснулся, почитал, опять заснул. И ты выходишь на свободу, проходишь сто метров — и все, тахикардия, падаешь, дышать нечем. И в этот раз я решил, что буду каждый день проходить по десять тысяч шагов. Начиная с какого-то момента реально ходил по камере: семь шагов туда, семь обратно. Вот сколько-то раз проходишь, и получается десять тысяч. И когда я вышел, такой проблемы уже не было.

Самое плохое — что ты не можешь остаться один. Туалет за загородочкой — неприятно, но тоже терпимо, а вот то, что с момента задержания и до освобождения ты ни секунды не один, — это угнетает. И в прошлый раз, когда я вышел, меня тоже встречали, какое-то количество людей с камерами. Комментарии пытались взять, и я там не наорал ни на кого, но очень был недоволен, — потому что это было как бы продолжение невозможности остаться одному.

А в этот раз я написал бумажку: «Прошу перевести камеру в статус одиночной» — надоумил кто-то из соседей. Последнюю неделю жил один, и мне стало прямо хорошо. Я ходил, сколько хотел, читал, сидел, пел песни тихонечко — сходил с ума, как мог. И когда в этот раз меня встречало очень много друзей, это было очень приятно, я с удовольствием со всеми разговаривал и чувствовал себя хорошо-хорошо.

Хотя многие говорят: «ну как это одному, невозможно, чудовищно». Несколько дней по вечерам из окон в окна перекрикивались через двор какие-то ребята, не знаю, на каком языке; и прямо столько боли было, тоски, когда кто-то кричал кому-то «где ты, где?» (я не знаю языка, но понял), было очевидно, что кому-то ну очень плохо одному сидеть. Мне было клево.

Майор

Пока сидишь, ты в таком специальном состоянии. С одной стороны, ничему не радуешься, но и унывать себе тоже не позволяешь. Такое подвешенное состояние: ты везде временно. Сначала временно в автобусе, потом временно в камере, потом временно в суде, потом временно в спецприемнике. Поэтому очень сложно сказать, какие ты ко всему этому чувства испытываешь. Какие ты чувства испытываешь, когда твой рейс задерживают на сутки? На трое суток? Вот такие примерно и здесь чувства. Ждешь чего-то вполне конкретного — что освободят. И нет объекта, к которому можно испытывать ненависть. Наверно, если сидишь в тюрьме, такие объекты есть. Какой-нибудь там садист-надзиратель или сокамерник, который тебя унижает всячески… А тут — нет.

Массовые репрессии и тоталитарные ужасы начинаются тогда, когда организованная оппозиция уже уничтожена. Пока она есть, занимаются ею. Мирных людей начинают ночью из кровати увозить в неизвестном направлении, когда некому за них вступиться. Есть такая песня у Егора Летова, ее часто вспоминают в связи с мыслью, которую я сейчас излагаю: «Мы лед под ногами майора», про хиппарей и панков: сладкий дым, цветы в волосах, «майор их передушит всех подряд, он идет… но пока мы есть, будет злой гололёд, майор поскользнется, майор упадет, мы лёд под ногами майора». Опять же, я не знаю, что из этого правда, а что из этого — самоутешения и иллюзии, что все не зря, но основные мысли такие.

Три дня назад мне принесли повестку в полицию — я должен был ознакомиться с отправлением на культурологическую экспертизу каких-то там материалов в рамках чего-то. Но на повестке не было написано ни дела, ни по какой статье все происходит, поэтому я не пошел. 3 июля повестку принесли маме. И она решила сходить.

В полиции ей продемонстрировали определение о назначении культурологической экспертизы. В этом документе написано, что на моей странице нашли материалы в свободном доступе, пропагандирующие нетрадиционные сексуальные отношения среди несовершеннолетних (часть 2 статьи 6.21 КоАП):

Для «правильного рассмотрения и принятия решения по материалу» майор полиции Нестечко Д.Н., проводящий проверку по признакам части 2 статьи 6.21 КоАП (пропаганда нетрадиционных сексуальных отношений), направляет материалы дела на экспертизу.

Полицейские пытались провести опрос, но мама на все вопросы брала 51-ю статью Конституции. Спрашивали: «Знаете ли вы о том, что у Максима есть страница? Это его страница?» В определении написано, что на моей странице якобы обнаружены какие-то материалы, которые якобы пропагандируют нетрадиционные сексуальные отношения. Я посмотрел страницу и ничего подобного не нашел. Конкретики в этом определении нет, что имеют в виду сотрудники органов, неясно.

Единственная моя идея — то, что они могли сослаться на ролик «Гей-парад в Бийске». Я организовывал акцию по подаче сразу 12 уведомлений о проведении разных мероприятий в администрацию. Это единственное, что как-то связано с геями на моей странице. Нет, ну конечно, они могут признать мое лицо такой пропагандой… Но, наверно, до этого не дойдет. Я даже представить не могу, за что еще они могут зацепиться.

22 мая мы подали сразу 12 уведомлений на мероприятия второго, третьего и четвертого июля. Темы противоположные: за права геев и против легализации однополых браков, за признание Путина святым и за отставку Путина, за признание Алексея Навального агентом США и в его поддержку. Было интересно посмотреть, что согласуют, а что нет. В итоге не согласовали ничего. Зато во всех тех местах, куда мы заявлялись, власти проводили культурные мероприятия: где-то устроили картинг, где-то продавали мыло, где-то учили танцам.

Чиновники потом писали на своей страницах в «ВК» о нас. Например, начальник городского управления культуры, спорта и молодежной политики Андрей Кудинов написал большой пост про наши заявки и мероприятия, которые проводились вместо них. Смешно, что он сделал глупую ошибку: в слове «поддержать» вместо «д» написал «т». Позже он удалил публикацию, но она осталась в перепостах некоторых его коллег:

«Дорогие друзья, коллеги! Совсем несколько дней назад наш город будоражила тема проведения в Бийске некоторыми „активистами“ при поддержке своих друзей, единомышленников из некоторых штабов, митинга по защите прав геев!!! Потом поняв это пошла тема, что митинг по защите прав геев это просто одно из 12 мероприятий и, что их вообще не хотели проводить… Многие люди считали эту тему аморальной, кто-то озадачился, но не исключено, что были и другие единичные личности, кто выступал за то, чтобы потдержать, хотя бы ради того, чтобы лицезреть все это шоу… Хорошо, что в Бийске есть множество организаций и людей с позитивными идеями, устоявшимися ценностными ориентирами, которые заранее (как знали)предложили провести другие мероприятия!))))))) Естественно, что Администрация города заблаговременно поддержала, нормальные и значимые инициативы и естественно отказала разгорячившимся и заблудившимся в Сибири „активистам“ по защите прав геев. Жаль, что „активистами“ митингов по защите прав геев вместо того, чтобы придумать что-то важное и социально-значимое не пришло в голову ничего полезного, чем приписать труд искренне участвующих в жизни города людей за свою инициативу!

….. Что тут скажешь…… Это кто?.. Ответ лишь один, что город Бийск, как город с богатой историей, сильными патриотическими стремлениями, думаю никогда не будет поддерживать то, что вы („активисты данных митингов“) называете „законными митингами“… Мы все понимаем, что это лишь ведомая верхушка вашего мутного айсберга!))»

5 мая 2018-го был митинг в гайд-парке, на котором я выступал. После этого в школе начались проблемы. Меня хотели исключить, но из-за общественного давления все обошлось. Исключить они никак не могли — у меня все нормально с успеваемостью. Но просто позвонили маме и попросили забрать документы. Аргументировали тем, что у них какие-то там проблемы с департаментом образования Бийска из-за моего участия в митинге.

Сейчас меня перевели в 11 класс, все нормально. Школа, в принципе, хорошая. Одноклассники хорошие, все меня поддерживают, сопереживают. Помогали отстаивать мои права. Учителя разные, воспринимают меня либо нейтрально, либо негативно. Напрямую со мной о политике они не говорят, но в разговорах с одноклассниками убеждают не поддерживать мою деятельность. Говорят: «Его скоро посадят, он занимается плохими вещами».

В политической жизни города я участвую с марта 2017-го, а политикой стал увлекаться с сентября 2016-го. Первый раз в штабе Навального я появился 20 марта — привел друзей на встречу с Алексеем Анатольевичем. Когда начались кубы агитационные, я ни один практически не пропустил. То есть с мая 2017-го до декабря — по два-три куба в неделю.

Изначально я стал интересоваться политикой из-за роликов блогера Камикадзе-Ди. Меня это заинтересовало. Потом узнал про кампанию Навального. Сначала стал смотреть видео, потом узнал, что можно стать волонтером, подумал: «Это же круто!» Дошел вот до чего теперь.

Интерес со стороны полиции начался в январе 2018-го. Ну, я о нем узнал, возможно, был интерес и раньше, просто я его не замечал. В июне 2017 года я провел одиночный пикет у администрации Бийска. Я стоял с плакатом, на котором было написано «Пока вор сидит в Кремле, Алексей (Навальный — ОВД-Инфо) сидит в тюрьме». Приезжала полиция, брала с меня объяснения, но возбуждать они ничего не стали — мне еще не было 16 лет. Наверняка они с тех пор стали следить за моими действиями.

А в январе, когда шла «Забастовка избирателей», полицейские стали интересоваться мной уже активнее. Приходили ко мне домой, в штаб, пытались вручить мне повестку. Но и тогда со мной ничего не вышло. Административное дело завели на моего товарища Дениса, позже его оштрафовали за незаконную агитацию.

Задерживали меня три раза. Первый раз во время того одиночного пикета, потом с листовками агитационными и, наконец, в администрации города, когда на меня напал агрессивный чиновник — заместитель по работе с населением.

Ну, ничего, полицейские просто несколько часов продержали меня на улице, пока не приехали инспекторы по делам несовершеннолетних (ПДН). Большинство сотрудников ПДН меня уже знают. Вызывают к себе со словами: «Максим, надо поговорить, мы за тобой давно следим». Переубедить не пытаются. Интересуются только, почему так со мной происходит все.

Я планирую поступать на юриста или политолога. Мне нравится социальная сфера, нравится работать с людьми. Наверно, больше хочется быть юристом. После того, как я стал заниматься политикой, все эти уведомления, все эти бумажки — мне это нравится. После первого же суда, когда мы опротестовали отказ в согласовании акции, сразу захотелось понять, как это работает, увидеть, как все это выглядит. Я бы хотел заниматься юриспруденцией.

Всего я трижды участвовал в судах как заявитель иска к администрации города и дважды был слушателем на подобных процессах. Если дело о пропаганде дойдет до суда, то это будет первый раз, когда судить будут именно меня. А так я подавал иски по поводу митингов, сам писал заявления, сам себя представлял на заседаниях. Выходило неплохо.

Я почитал про дела по статье о пропаганде нетрадиционных отношений. Обычно такие дела возбуждают на ЛГБТ-активистов или организации, очень странно, что по мне решили пойти этим путем. Некоторые активисты в Бийске считают, что таким образом через меня хотят выйти на кого-то еще. Как это было в феврале с забастовкой, когда оштрафовали Дениса. Ему говорили: «Мы откроем на тебя дело, если ты не поможешь возбудить дело на вашего координатора». Может быть, тут такая же штука будет.

Хочу рассказать об уникальном примере использования административного ресурса, чтобы не дать ЛГБТ собраться и запустить в небо шарики.

17 мая 2018 года в Санкт-Петербурге в 20 часов в саду им. 30-летия Октября, одном из гайд-парков в Невском районе, должен был пройти традиционный «Радужный флешмоб», посвященный очередной дате исключения гомосексуальности из списка заболеваний.

Организаторы флешмоба своевременно информировали о нем районную администрацию. Чиновники, разумеется, попытались его запретить, кроме всего прочего, сославшись на то, что 17 мая место будет занято детским мероприятием с 17:00 до 19:30. Тогда организаторы пошли в суд, который постановил, что ответ администрации не является запретом и проводить свою акцию ЛГБТ могут. Чтобы не мешать детям, решили запустить шарики в 20 часов.

Если до 2013 года ЛГБТ-акции запрещали, не согласовывая время и место, то после принятия закона о запрете гей-пропаганды формулировка о том, что наши мероприятия его нарушат, стала основной в отказах. Суды признавали запреты законными, а если активисты выходили, их задерживали. Но вот накануне 17 мая суд Невского района Санкт-Петербурга запрета в ответе районной администрации не увидел.

17 мая 2018 года в районе семи вечера, когда я была поблизости от места сбора участников «Радужного флешмоба» — решила прийти пораньше — мне пришло сообщение от организаторов. Они писали, что на всей территории сада проходит детское мероприятие, что началось оно не в 17 часов, а только в 18:40, что к восьми оно точно не закончится. Сообщали, что полицейские грозятся всех задержать, а периметр парка охраняют непонятные дружинники. Акцию перенесли в другой гайд-парк.

Мы запустили шарики в другом месте. Полицейские сначала хотели задержать нас из-за «отсутствия уведомления». Организатор объяснил полицейским, что для выражения своего мнения в гайд-парке уведомление не нужно, а достаточно информирования органа исполнительной власти (такое информирование имелось). В итоге обошлось без винтилова.

Но эта история не о том, что организаторы «Радужного флешмоба» хорошо подготовились, а о том, что чиновники районной администрации подготовились еще лучше!

После стало известно, что как минимум 150 детей из ДЮСШОР № 1, ДЮСШОР № 2, подростково-молодежного клуба «Факел», детского театра «Реприза» и других клубов и кружков Невского района привезли в сад в 17 вечера. (Участвовавшие детские клубы перечислены на сайте администрации Невского района Санкт-Петербурга) .

Как выяснила «Новая газета» в Санкт-Петербурге, им сказали, что они будут принимать участие в квесте «Секрет здоровья», который начался только в 18:40, а до этого была некая развлекательная программа. Первый заместитель главы администрации Невского района Оверчук Сергей Иванович произнес проникновенную речь: «Мы небезразличны к спорту, здоровому образу жизни, мы противостоим всевозможным порокам, которые иногда появляются, наверное, в головах молодых людей».

Квест «Секрет здоровья» нигде заранее не анонсировался, информация о нем появилась на сайте администрации Невского района только утром 17 мая. Руководитель детского театра «Реприза» Ольга Мартемьянова, вместе с воспитанниками участвовавшая в квесте, рассказала «Новой газете» в Санкт-Петербурге, что узнала о нем день в день от заведующей клубом. Занятия в студии были отменены, всех детей собрали и повезли. Мероприятие длилось существенно дольше запланированного времени. «Затянулось все, но была хорошая погода, мы с ребятами гуляли, там развлекательная программа была. Может быть, затянулось, потому что ждали замглавы?» — предположила Мартемьянова.

Хорошо, что была хорошая погода, что дружинники только охраняли и ничего больше, что дети из кружков и спортшкол олимпийского резерва не увидели массовых задержаний геев и лесбиянок.

В первую очередь, хочу поблагодарить всех за поддержку в связи с моим незаконным задержанием сотрудниками полиции. Приятно было получить множество сообщений и телефонных звонков от вас.

Полночи продержав в заточении, меня отпустили, прилепив две статьи КоАП: часть 1 статьи 19.3 «Неповиновение законному распоряжению или требованию сотрудника полиции» и часть 5 статьи 20.2 «Нарушение участником публичного мероприятия установленного порядка проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования». Но то, что они написали в протоколе, ни в какие ворота не лезет. Такого бреда я давно не читал! И это наша «доблестная» полиция? Но обо всем по порядку.

Дело было вечером, в 20:20, никого не трогая, я возвращался домой после проведения концерта в доме престарелых, приуроченного к 9 мая. Мой путь домой лежал через Тверскую улицу. Выйдя из метро, я двигался мимо памятника Пушкина (Пушкинская площадь). Люди гуляли, радовались теплому весеннему вечеру, кто-то кушал мороженое, бабушки на лавочках вспоминали былую молодость и о чем-то шептались, молодые влюбленные пары в обнимку рассматривали облака. Но концентрация сотрудников «правопорядка» в одном месте, конечно, настораживала. Затем, весьма неожиданно, как мухи на котлеты, начали слетаться полчища людей в касках с дубинками и хватать кого попало. Досталось и влюбленным парам, и бабушкам на лавочках, и мне. Я просто шел, и ко мне из-за спины подбежали как ошпаренные люди в форме, повели в сторону автозака (автобус с решетками). Обыскав меня, вывернули карманы и завели в автобус. Я никакого сопротивления не оказывал, никого не оскорблял (я вообще в жизни никогда не матерюсь), выполнял все требования полиции. Автобус был переполнен, а люди все прибывали и прибывали в него.

Мест на всех не хватало. Многим в итоге пришлось стоять. Контингент в автобусе разный был: это и совсем молодые (лет 17–18), и довольно пожилые (под 70 лет), были и студенты (например, двое учатся в МГУ), так и люди работающие. Были люди разных национальностей, например мужчина из Дагестана лет 40–45, который стихийно попал под раздачу, как и все остальные. Большая часть людей, попавших в автозак, — это те, кто выходил либо из метро, либо из ресторана «Грабли». С нами была молодая пара (парень и девушка), у которых в это время было свидание и которые специально его назначили на вечер, чтобы не попасть на митинг. Так и их забрали! Затем нас полтора часа просто удерживали в этом автобусе. Было очень душно. Затем повезли нас в Войковский ОВД. Там же, говоря нам, что мы «помогаем Америке», фамилии задержанных, словно под копирку, вбивали в одинаковый заранее заготовленный текст.

Сам текст это просто дичь какая-то! Ложь и клевета. Вот что мне приплели:

«05 мая 2018 г. в 21 ч. 00 мин., по адресу: г. Москва, ул. Пушкинская площадь, д. 2/1, являясь участником публичного мероприятия (митинга), не согласованного с органами исполнительной власти г. Москвы, гр. Реснянский М.А. допустил нарушение установленного ФЗ № 54 от 19.06.2004 г. «О собраниях, митингах, демонстрациях, шествиях и пикетированиях» и Законом города Москвы № 10 от 04.04.2007 г. «Об обеспечении условий реализации права граждан Российской Федерации на проведение публичного мероприятия, а именного находился в составе группы из 500 человек на Пушкинской площади г. Москвы, при этом выкрикивая лозунги: „Путин вор!“, „Позор“, „Долой царя“ привлекая внимание граждан и средства массовой информации. На неоднократные требования сотрудников полиции прекратить свои действия не реагировал. При доставлении гр. Реснянский М.А. в полицейский транспорт, данный гражданин оказывал сопротивление, а именно: упирался, толкался, хватался за форменное обмундирование, отказывался от выполнения законных требований сотрудников полиции о прекращении противоправных действий, при этом выражался нецензурной бранью и препятствовал выполнению сотрудниками полиции своих служебных обязанностей, в последствии был доставлен в территориальный ОМВД России по г. Москве».

Дело направили в Тверской районный суд города Москвы. Ни о дате судебного заседания, ни о времени меня никто не уведомил, ни в полиции, нигде. Никаких повесток, никаких звонков по телефону, никаких СМС. Приходилось искать самому информацию в интернете, когда же у меня будет суд. По части 5 статьи 20.2 суд назначили на 24 мая 2018 года на 15:00. Я, как законопослушный гражданин явился на заседание, но не тут-то было! Зал, в котором должен был идти мой процесс, был занят какой-то уголовкой: в общем, мой судья Криворучко был занят. Ладно, я решил подождать, когда закончится процесс, прошёл час, а зал занят, прошло уже полтора часа (время 16:30), судья освободился, какого-то уголовника конвой вывел из зала суда. Я решил зайти, спросить, когда же начнут меня судить? У меня вообще в 15:00 должен был состояться суд, только зашел в зал суда, как судья наорал на меня: «Молодой человек, покиньте зал!». Ладно, я вышел. В зал заводят другого человека, его судят тоже по уголовке… я снова ждал. Время 17:30 уже, и лишь после того, как я обратился к председателю суда, спохватились и пригласили в зал на процесс. Дальше начался настоящий цирк! Весь судебный процесс надо мной длился от силы 10 минут! Мне судья зачитал протокол, дальше спросил, есть ли какие-то мои возражения, я рассказал свою позицию, сказал, что у меня есть доказательства. Он отказался их принимать и удалился для принятия решения, попросил снова выйти меня из зала. Спустя 5 минут он меня подзывает и зачитывает приговор, о признании меня виновным по части 5 статьи 20.2 и назначил в виде наказания штраф в размере 15 000 рублей.

На этом дело не закончилось. Я все ждал, когда же меня будут судить по части 1 статьи 19.3? Я проверял весь четверг сайт суда, проверял всю пятницу. Написано было, что суд еще не назначен…. Но, затем, на сайте суда появилась информация, что мой процесс по 19.3 каким-то чудесным образом тоже прошел в тот же день, что и по.20.2, но только с другим судьей (Затомская), и в 14:45! И написано, что суд вынес решение о наказании. А какое именно, я даже знать не знаю. И этот суд — наглая ложь! Ибо зал № 15, в котором указано, что меня судили по части 1 19.3 тоже был занят в это время уголовкой. Но не это главное, а главное то, что я узнаю о том, что прошел суд, лишь после вынесения приговора! А это, напомню, арестная статья, по ней грозит арест на 15 суток. По идее, заочно аресты не должны применяться, но много случаев было, что за людьми выезжали люди в форме и насильно после выдачи решения доставляли в камеры временного содержания! То есть за мной в любой момент могут выехать, либо арестовать при моей явке в суд после вручения приговора!

Обо мне

Меня зовут Алексей Полтавец, я родился в Омске. По убеждениям я — анархист, антифашист и вегетарианец; выступаю против действующих властей РФ. В Омске я участвовал в зоозащитных мероприятиях — кинопоказах, митингах. В 2014 году я активно поддерживал митингующих на киевском «Майдане», вел агитацию против захвата Крыма и введения войск на территорию Украины. Я приходил на митинги, которые организовывали власти «в честь присоединения Крыма» в нашем городе, с украинским флагом и желто-синими шариками. Таким образом я хотел потроллить посетителей подобных мероприятий. За это мне угрожали и однажды даже пытались задержать сотрудники правоохранительных органов и, в частности, Центра «Э» (Центра по противодействию экстремизму), но мне удалось убежать.

В 2016 году после очередной ссоры на почве политических убеждений я решил съехать от родителей и перебраться в Санкт-Петербург — к своему другу Виктору Филинкову. С Филинковым я познакомился в Омске в 2014 году через своего брата, который учился с ним на одном курсе. Мы начали общаться, так как придерживались схожих взглядов. Вместе с Виктором мы посещали многие оппозиционные акции, в том числе против аннексии Крыма и войны на востоке Украины, а также зоозащитные мероприятия. В 2016 году Филинков уехал в Петербург, получив там работу, но мы продолжали поддерживать дружеские отношения.

Как все началось

По дороге из Омска в Санкт-Петербург я решил остановиться у друзей в Пензе, так как у Филинкова возникли временные финансовые и жилищные проблемы. В Пензу я приехал в декабре 2016 года. Мне тогда было 16 лет. Друзья помогли мне найти работу и жилье. Я общался с местными политическими активистами, антифашистами, анархистами. Был знаком с Егором Зориным, Дмитрием Пчелинцевым (обвиняемые по делу «Сети» — ОВД-Инфо), Максимом Иванкиным, Михаилом Кульковым и другими местными активистами. С ними мы играли в страйкбол и ходили в лес — убирали мусор, сидели у костра.

Примерно в конце февраля — начале марта 2017 года Зорина задержали. Его пригласил в гости знакомый, который, по рассказам Зорина, во время встречи все время выходил кому-то звонить. После одного из звонков в квартиру ворвались люди, представившиеся сотрудниками ФСБ, и «маски-шоу». Они нашли в квартире гашиш и стали давить на Зорина, утверждая, что наркотики принадлежат ему. По их словам, знакомые Зорина, находившиеся в квартире, уже начали давать на него показания. Затем ему предложили «выход из этой ситуации» — сотрудничать с ФСБ и выполнять поручения, доставать для них информацию и своевременно ее передавать. Силовики спрашивали про исламских террористов, говорили, что в вузе (Пензенский государственный университет — ОВД-Инфо), где учится Зорин, есть вербовщики. Ему дали понять, что если он согласится сотрудничать, то «дело о наркотиках в квартире» закроют; в случае отказа его обещали «закрыть по полной». Зорин согласился, подписал необходимые бумаги, после чего его отпустили.

На следующий день он встретился со своими друзьями и рассказал им о случившемся. По его виду было понятно, что он напуган и не знает, что делать. Через неделю Зорин сообщил, что сотрудники ФСБ провели с ним еще одну беседу: они встретили его около дома и посадили в легковой автомобиль. Сотрудник ФСБ задавал вопросы о левом активизме и интересовался, знаком ли Зорин с кем-нибудь из активистов. Примерно через три недели меня задержали.

Задержание

В 10 часов вечера 30 марта 2017 года я и еще двое моих знакомых — Михаил Кульков и Максим Иванкин — шли по улице в сторону дома, где я жил, после посиделок у Кулькова. Товарищи пошли меня провожать, так как я из другого города. К нам подъехала серая полицейская машина ВАЗ-2115, из которой выбежали пять человек — кто в гражданской одежде, кто в полицейской форме. Я даже не успел спросить, за что меня задерживают, как мне уже заломили руки и надели наручники. Люди в полицейской форме кричали: «Руки давай, блядь, руки, сука, дай», — в то время как человек в гражданском руководил процессом. Люди в форме поставили меня лицом к машине и кричали мне: «Фамилия, имя, быстро, блядь», — после чего кто-то из них нанес мне удар рукой по голове, от которого я ударился лицом об машину. Я назвал свои ФИО. Один из людей в форме начал обыскивать меня, достал деньги, паспорт и положил их на крышу машины. Ничего больше не найдя, он положил все обратно в мой карман. После этого тот же человек прижал мою голову к машине и не давал смотреть в сторону. Как раз там, куда нам не давали смотреть, один из людей в гражданском (сотрудник ФСБ по имени Илья, как я узнал позже) обыскивал рюкзаки Кулькова и Иванкина. Когда я пытался повернуть голову, чтобы посмотреть, что делают люди в штатском, или спрашивал: «За что меня задерживают?» — сразу же получал удар кулаком в область почек. Через несколько минут Илья (сотрудник ФСБ) крикнул: «Тут наркота!»

В этот момент подъехал белый микроавтобус «Форд» с синими номерами, из которого вышли четыре человека, одетые в тактическую одежду, на голове у них были кепки и маски типа «бафф», и еще один сотрудник был в гражданской одежде. Сотрудник, который меня держал, развернул меня в сторону Ильи. Тот сидел рядом с кучей вещей, которые он вытащил на землю из рюкзаков, и держал в руке прозрачный пакет с каким-то свертком внутри. Сотрудник Илья определил содержимое пакета, не открывая его, сказав: «Ну вот и все, приехали вы, пацаны». Мы одновременно сказали, что пакет подброшен. В ответ все получили удары.

Нас повели в автобус, рядом со мной сел один из сотрудников. Он взял меня за шею, прижал мою голову к сиденью, находившемуся спереди, и несколько раз ударил меня в область затылка. Я спросил: «Что я сделал? За что меня задержали?» — но в ответ получил лишь больше ударов в затылок и лицо справа, после чего сотрудник сказал: «Тут я задаю вопросы, ты понял?» После этого он еще раз ударил ладонью в лицо. Я ответил: «Понял».

Пытки

Мы подъехали к отделению полиции или ФСБ. Я не успел прочитать, что было написано на табличке рядом со входом. Когда меня вели, сотрудники угрожали, что сейчас нас будут бить, и мы будем говорить все, что нам скажут.

Меня завели в кабинет, в котором была дверь, которая вела в еще один кабинет. Около этой двери меня поставили к стене в положение «полтора». Это когда стоишь на полусогнутых ногах, как будто сидишь, но без стула. Стоять в таком положении долгое время очень тяжело. В помещении, кроме меня, находились два сотрудника в гражданской одежде, которые следили за мной, чтобы я не становился в нормальное положение. Время было примерно полночь. В кабинет зашел сотрудник по имени Михаил. Он подошел ко мне и, развернув меня, сказал: «Ну, привет», — после чего ударил меня кулаком в верхнюю часть живота. Я согнулся, у меня началась одышка, на что он сказал: «Да ладно тебе, я же только разминаюсь».

Михаил завел меня в дальний кабинет, там уже сидел Илья. Михаил достал из моих карманов паспорт и деньги (позже паспорт мне вернут, а деньги останутся у сотрудников). После этого он снял с меня наручники и приказал раздеться догола и приседать 20 раз. Пока я приседал, Михаил прощупывал мою одежду. После этого я оделся, и мне снова туго застегнули наручники за спиной. Сотрудник по имени Илья сказал: «Ну, ты же понимаешь, за что тебя задержали?» Я ответил: «Нет». Сотрудники засмеялись, и Илья сказал мне: «Вы всегда так смешно делаете вид, что нихуя не понимаете, а как пизды получите, так сразу все понимать начинаете». Михаил еще несколько раз ударил меня в живот и, взяв меня за волосы, сказал:

Ты же понимаешь, что наркоту у вас не просто так нашли. Сейчас ты подписываешь показания на своих дружков-анархистов, потом повторяешь их у следователя, и мы тебя отпускаем, пойдешь свидетелем. Если нет — ты сядешь по полной, и я тебе обеспечу веселую жизнь в СИЗО, там таких мальчиков молоденьких, как ты, любят

Я сказал, что подписывать ничего не буду.

Михаил продолжал держать меня за волосы. Тут встал Илья, подошел ко мне и сразу же нанес несколько ударов в верхнюю часть живота. Михаил отпустил мои волосы и толкнул меня, отчего я упал на пол. Илья сказал: «Неправильный ответ, мы же тебе предлагаем по-хорошему. Твои друзья сядут независимо от тебя, вопрос только в том, сядешь ли ты с ними». Я откашливался и пытался встать, этот же сотрудник поставил рядом стул и сказал: «Садись». Я сел на стул и ответил: «Я же уже сказал, что я не буду ничего подписывать». Михаил сразу же нанес мне удар ногой в область груди (удар был больше похож на толчок, нежели на удар), от которого я упал вместе со стулом. Он сказал: «Значит, пойдешь по полной вместе с ними, тебя сейчас твои же дружки и сдают в соседнем кабинете, а ты тут их выгораживаешь. Если не хочешь потерять свое здоровье в этом кабинете — будешь отвечать на наши вопросы». Затем сотрудник поднял стул и поставил его, я сел обратно.

Дальше мне постоянно угрожали и давили на меня, угрожали изнасилованием шваброй. Это продолжалось всю ночь. Иногда заходил сотрудник по имени Николай и тоже издевался надо мной. Николай заламывал руки, от чего было ужасно больно и казалось, что сейчас он сломает мне руки, тянул за волосы и наносил удары, выворачивал ухо. Когда я падал и лежал на спине, он ставил ногу на половые органы и все сильнее давил. Я чувствовал невыносимую боль, которая потом продолжалась еще долгое время. Николай угрожал, что подвесит меня и что отправит меня сейчас к людям, которые меня изнасилуют.

После угроз сотрудники стали задавать мне вопросы, когда я приехал в Пензу, зачем, чем занимаюсь, как познакомился с другими задержанными, и подобные, которые касались меня. На них я ответил. Иногда сотрудники делали паузы, кушали и пили — на это время меня ставили в «полтора» у стены. Наступило утро, Николай отвел меня в кабинет, где я находился ранее, и поставил меня в «полтора». Когда я уже не мог так стоять и вставал нормально, ко мне подходил сотрудник, бил меня ладонью в область живота и угрожал, что сейчас меня подвесят. После этого я становился обратно в «полтора».

В таком положении я простоял почти до вечера. Меня завели в кабинет и посадили на стул. В кабинете находились трое сотрудников — Михаил, Илья, Николай. Они спросили меня: «Не надумал?» Я ответил: «Нет». После чего спереди меня сел Илья и сказал: «Твои друзья уже дали на тебя показания. То, что было с тобой до этого, — это лучшее, что могло с тобой случиться. Я этими руками стольких таких же, как ты, сломал». Было видно, что он говорил это с гордостью. Позади меня встал сотрудник Николай, в пространство между моими руками, застегнутыми сзади, и спиной, он продел спинку стула, чтобы я не мог встать и дергаться. Николай достал из шкафа черный плотный потертый полиэтиленовый пакет, его края были завернуты; он еще раз подвернул края и накинул мне на голову, не затягивая. Мне снова повторили все вопросы, я не ответил.

В этот момент мне действительно стало страшно, стало страшно за свою жизнь, что я не выйду отсюда живым, если не сделаю то, чего хотят сотрудники. Николай сзади затянул пакет, от чего я начал задыхаться и дергаться. Стул начал наклоняться, но Илья надавил на него, а Николай прижал меня к спинке стула. Николай снял с меня пакет, и я начал откашливаться, часть слюны упала на пол, от чего сотрудник Илья разозлился и ударил меня, сказав что-то вроде того, что я замарал им пол. Илья повторил вопросы, я повторил, что не буду ничего говорить и подписывать. После этого Николай снова надел мне пакет и затянул его, но держал он его уже дольше, чем в прошлый раз.

Я испытывал непреодолимое чувство страха, задыхался и ничего не мог сделать. Хотелось сделать все, что они скажут, лишь бы получить глоток воздуха.

В этот раз я задыхался намного сильнее: в первый раз я пытался перед тем, как мне затянут пакет, задержать дыхание и сохранять спокойствие, как будто я ныряю; но быстро стало не хватать воздуха и началась паника. Когда с меня сняли пакет, я начал откашливаться и сказал: «Хватит, хватит издеваться». В ответ на это мне надели пакет, хоть я даже не успел откашляться от предыдущего раза. В третий раз Николай держал пакет еще дольше. После того, как он снял пакет, мне снова задали вопрос, буду ли я подписывать показания и соглашение о сотрудничестве. Я ответил: «Перестаньте меня пытать. Вы в два раза старше меня, я в наручниках, как вы так можете-то?» На что мне ответили: «А с вами по-другому нельзя», — и снова надели пакет. Я испытывал невыносимое чувство нехватки воздуха, паники и страха.

Такие «процедуры» они повторяли еще порядка пяти-семи раз, после чего с меня сняли пакет на несколько секунд и снова надели, и держали еще дольше, от чего у меня чуть непроизвольно не произошло мочеиспускание. После этого Николай снял пакет, все сотрудники были очень злы, мне повторили вопрос, я не ответил. После этого Михаил, который все это время сидел и наблюдал за пытками, сказал: «Возьмем паяльник, и ты на все согласишься», — и Илья начал искать по кабинету паяльник. Михаил открыл дверь в соседний кабинет и крикнул: «Принесите мне паяльник», — после чего сам покинул кабинет. В это время Николай сказал: «Щас я возьму вон ту швабру и засуну ее тебе в жопу, и ты мне со всем согласишься, ты после этого сам жить не захочешь. Ты этого хочешь?» Я сказал: «Нет, не надо». В этот момент зашел Михаил, подозвал Николая, они вышли из кабинета и о чем-то разговаривали, но о чем именно мне не было слышно. После чего Михаил зашел и сказал: «Тебе повезло пока что, твои друзья сговорчивее тебя оказались, но твое тут поведение тебе еще откликнется».

После этого мне сказали, что отпустят под подписку о невыезде, а если я буду говорить о том, что произошло, то меня снова будут пытать. Сотрудники ФСБ пообещали приехать за мной в понедельник. Меня отвели в кабинет, где я находился ранее, и опять поставили в «полтора». Было уже поздно, и сотрудники сказали, что они не спали три дня, поэтому уйдут спать, а утром продолжат заниматься нами. Всю ночь я простоял в «полтора» у стены. В это время двое сотрудников смотрели фильм, кушали и следили, чтобы я не вставал в нормальное положение. Но в этот раз сотрудники уже реагировали не так агрессивно, когда я становился в нормальную стойку. Мне разрешили сходить один раз в туалет, где также находились рядом со мной.

Утром снова пришли Николай, Михаил и Илья. Они сказали, что сейчас я отвечу на вопросы, на некоторые из которых я уже отвечал вчера. Это были вопросы про меня: чем занимаюсь, почему приехал, когда приехал, куда шел. Но теперь их нужно было подписать у следователя. Потом меня вместе с Иванкиным отпустят под подписку о невыезде, так как он дал показания на Кулькова, а тот взял всю вину на себя. Мне сказали, что, так как я из Омска, я буду жить у Иванкина дома. Чтобы пытки не продолжились, я согласился. Ответы сотрудники ФСБ записывали на клочок бумаги. Я спросил: «Что будет с Кульковым?» Мне ответили, что его поместят под домашний арест. Затем меня вывели и посадили в машину, где находились еще три сотрудника, одного из которых я не знал — его звали Андрей.

По дороге мы остановились рядом с автомобильным мостом, железнодорожными путями и лесом. Мне сказали, что нужно сделать фото, где я просто показываю пальцем в определенное место на земле. Я сказал, что не буду фотографироваться, за что меня начали бить по затылку, спине, всему телу и угрожать. Мне сказали, что сейчас мы вернемся в отделение, где меня изнасилуют и продолжат пытать. Я согласился, так как понимал, что сотрудники ФСБ действительно могут это сделать. Мы вышли из машины, сзади остановилась еще одна машина, оттуда вышли три девушки. Одна из них, как мне показалось, была сотрудницей полиции, а двух других просто попросили стоять рядом со мной во время фотографирования. С меня сняли наручники и велели показывать сначала на одну колонну моста, а потом на другую и на пустой участок земли возле колонны. Я показал. После этого на меня снова надели наручники и повезли дальше.

По приезде в другое отделение мне расстегнули наручники и завели в кабинет, где находилась женщина в полицейской форме. Она мне сказала сесть на стул, что я и сделал, и попросила одного сотрудника остаться со мной. Остался Михаил. Она предложила мне воды. Я выпил воды впервые за полтора дня. До этого мне не давали сидеть (кроме того раза, когда надевали пакет на голову), пить воду и тем более кушать. Она предложила мне шоколадку. Дверь в коридор была открыта, и я видел, как мимо вели Кулькова и Иванкина. Я спросил, можно ли разделить ее с друзьями — на что сотрудница (как я узнал, по имени Екатерина) сказала: «Ешь». Я съел половину шоколадки, а вторую попросил отдать друзьям, но никто не выполнил мою просьбу.

После этого она дала телефон и сказала, чтобы я позвонил родителям, что я и сделал. Екатерина сказала моей маме, что я задержан и сейчас она даст поговорить со мной. Я сказал маме, чтобы она искала мне адвоката, так как мне его не дают, и что я ни в чем не виноват. Сразу после этого сотрудница Екатерина потребовала закончить разговор. Сотрудник Михаил сказал: «Как это мы тебе не даем адвоката, ты сам от него отказался». Я ответил, что я просил адвоката, но мне отказали. Михаил отдал Екатерине бумажку с моими ответами. Она начала перепечатывать то, что там было написано, иногда задавая уточняющие вопросы. Дописав мои ответы, она распечатала их, сказала, что ушла сверить с ответами остальных. После этого она вернулась и сказала, что почти все совпадает. Она дала мне бумаги с моими ответами и сказала, что если подпишу — то вот еще одна бумага (подписка о невыезде), которую я подпишу, и меня отпустят.

Михаил сказал: «Ты что, хочешь опять к нам скататься и потом в СИЗО уехать, а не домой?» Я сказал: «Нет», — и подписал бумаги. После этого мне отдали паспорт и сказали: «Вот и молодец, сиди жди, пока Иванкина допросят, перепечатают его показания — и отвезем домой. Будете сидеть — ни шагу, понял?» Я сказал: «Понял». Прошло примерно два часа, а потом зашел Николай и сказал, что меня и Иванкина надо отвезти домой. Николай и Андрей вывели меня и Иванкина из отделения и посадили в ту же машину, на которой меня привезли. Привезли нас домой к Иванкину примерно в 20:00, сотрудники объяснили его родителям, что я из Омска и пока буду жить у них дома. Они пообещали приехать за мной в понедельник (3 апреля 2017 года — ОВД-Инфо).

После задержания

Потом мы с Иванкиным обсудили, что происходило у фсбшников. Иванкин мне рассказал, что в ФСБ им с Кульковым удалось договориться, что Иванкин даст показания на Кулькова, а Кульков во всем сознается, чтобы насилие со стороны сотрудников прекратилось. При этом их не пытали пакетом, но били, угрожали паяльником и ставили в «полтора». Мы решили, что оставаться небезопасно и есть прямая угроза жизни со стороны сотрудников ФСБ. Мы боялись продолжения насилия и пыток. Связавшись с Кульковым, мы сообщили о том, что будем бежать, на что Кульков сказал, что также будет бежать. Так как почти двое суток нам не давали сидеть, пить, кушать и тем более спать, мы легли спать. Следующим утром — 2 апреля 2017 года — мы покинули дом. Перед отъездом я позвонил своей девушке Вике и рассказал ей о случившемся. Мы решили, что она тоже уедет из Пензы как можно скорее.

После этого я больше не виделся с Иванкиным и Кульковым. Обращаться к правозащитникам я побоялся, думал, что меня поместят в СИЗО, где они не смогут мне помочь и где меня под пытками заставят оговорить себя. Позже оказалось, что мои опасения были небезосновательны: именно это — пытки и помещение в СИЗО — и произошло с моими друзьями из Пензы и Питера.

Другой город

После того, как мы покинули дом, где должны были находиться согласно подписке о невыезде, я решил поехать в город N к своим знакомым. Добравшись туда автостопом, я рассказал знакомым о том, что со мной произошло, и они предложили мне жить у них, пока ситуация не прояснится. Сейчас я очень благодарен этим людям и понимаю, что они буквально спасли мне жизнь. Потом я связывался со своими родителями. Со слов родителей, к ним домой приходили сотрудники ФСБ и интересовались, не знают ли они, где я и как со мной связаться.

Понимая, что меня разыскивают, но мне нужно на что-то жить, я начал искать работу, где можно было бы работать без документов. Такую работу я нашел на одной из строек, просто поговорив со старшим бригады. Потом, когда началась наружная отделка дома, бригаде нужны были промышленные альпинисты и люди, которые будут работать на высоте, а так как я раньше занимался альпинизмом и понимал, как все устроено, — меня взяли. Так я прожил несколько месяцев, после работы сразу шел домой, в людных местах старался не появляться. Все это время я думал о том, как покинуть Россию, понимая, что вариант «оставаться» напрямую угрожает моей жизни и здоровью. Я рассматривал любые варианты того, как выбраться в страну, где можно попросить убежище, и в приоритете у меня была Украина.

Украина

Когда у меня появилась возможность нелегально переехать в Украину, я воспользовался ею и добрался до Киева. В миграционную службу я идти боялся, так как слышал, что были случаи, когда неизвестные похищали искателей убежища из РФ и вывозили в Россию. В Киеве я также устроился работать промышленным альпинистом и занимался утеплением домов, зимой работы не было, и я подрабатывал курьером в вегетарианском кафе.

Осенью 2017 года я узнал, что начались задержания моих друзей в Пензе. За месяц до этого Виктория оформила заграничный паспорт и приехала ко мне. С тех пор мы живем в Украине. До задержания в мае 2018 года Виктория уже возвращалась в Пензу один раз. Никаких проблем на границе тогда не возникло. Но в этот раз ее доставили на допрос в ФСБ, где следователь Токарев много спрашивал про меня и передавал мне привет. Он угрожал, что в Украине у них «есть свои люди» — меня вывезут нелегально в Россию и посадят в тюрьму.

Мне также стало известно, что сотрудники ФСБ упоминают прозвища задержанных, в том числе меня под прозвищем «Борис». В одной статье, видимо, кто-то перепутал и написал, что «Борис» — это Кульков; хотел бы поправить: «Борис» — это я. Прозвали меня «кот Борис» или просто «Борис», потому что я очень люблю кошек, у меня была кошка, и однажды, когда я с ней играл, а по телевизору постоянно шла реклама кошачьего корма «Kitekat», где говорится про кота Бориса, подруга назвала меня в шутку «кот Борис», после чего все стали так меня называть.

Я читал в публикациях, что сотрудники ФСБ угрожали «достать» Александру, жену Виктора Филинкова, которая совсем недавно уехала из Киева в Финляндию и попросила убежище, а также о том, что в Украине уже были случаи, когда неизвестные похищали просителей убежища из России и тайно вывозили их на родину. После этого я начал опасаться за свою жизнь и здоровье и здесь боюсь того, что меня могут выдать в Россию, где меня будут снова пытать и скорее всего посадят в тюрьму. Поэтому я хотел бы получить убежище в другой, более безопасной стране. За это время у меня заметно ухудшилось здоровье, особенно морально-психологическое состояние, у меня развилось посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР), что подтвердил психолог.

Я понимал, что есть вероятность, что меня могут тайно экстрадировать, — но все же принял решение и попросил украинские власти предоставить мне убежище. Сейчас я ожидаю ответа. В настоящее время я легально нахожусь на территории Украины.

UPD: В феврале и марте 2020 года «Медуза» опубликовала тексты, где Полтавец иначе рассказывает о событиях, упомянутых в этом материале.

Задержание

Я стоял на площади с плакатом в пяти метрах от памятника Пушкину, по правую сторону. В 14:20 был задержан сотрудниками полиции. Во время задержания полицейские не представились, не объяснили причину задержания, сразу схватили меня за руки, резко заломили за спину и поволокли в автозак.

Приблизительно через десять минут после моего задержания, когда автозак был наполнен, нас повезли в ОВД «Мещанский» для оформления. В 14:45 я был доставлен в ОВД. Также с участниками акции были задержаны журналист «Новой Газеты» и представительница провластного движения НОД (Национально-освободительное движение — ОВД-Инфо). Журналиста отпустили в течение трех часов. Представительницу НОД тоже отпустили, к удивлению всех остальных задержанных. Сотрудники предлагали оставшимся написать объяснения по поводу обстоятельств задержания. Кто-то писал, кто-то нет. Я не стал писать, сославшись на 51-ю статью Конституции.

Объяснение

Сотрудница полиции настаивала на том, чтобы я поставил свою подпись в бланке с заголовком «Объяснение» в графе, которая гласит, что мне разъяснены мои права и что я говорю правду (две подписи), хотя никто никаких моих прав мне не объяснил. На мой отказ она ответила, что будут приглашены понятые, и мне все же придется подписать. Я не задерживался ранее и не имел опыта в подобных делах, поэтому попросил зачеркнуть поле для объяснений и поставил подпись в тех двух графах. Позже я узнал от адвоката Константина Маркина (от ОВД-Инфо), который прибыл в ОВД для оказания юридической помощи задержанным, что сотрудники полиции не имеют права заставлять подписывать данный документ. Константин попытался это объяснить сотруднице, но она проговорила что-то в духе «вы ничего не понимаете» и удалилась из кабинета.

Протоколы составляли очень долго, в положенные по закону три часа полиция не уложилась. Я получил копии протоколов в 18:45 (то есть через четыре часа). За все время нам дали только пятилитровую бутылку воды (на 22 человек). После получения документов на руки сотрудница полиции мне сказала, что я задержан на 48 часов. Я спросил, на каком основании, она ответила, что статья 20.2 часть 6.1 подразумевает арест при задержании до 48 часов.

Скорая

Я предупредил сотрудницу о том, что у меня периодически падает сахар в крови, мне нужно нормальное питание, на что в ответ услышал, мол, здесь выдадут «сухпаек», или сообщите родственникам, пусть они привезет еду». Еще у меня весенняя аллергия, а лекарств с собой не было. Но это никак не повлияло на полицейских.

У меня забрали личные вещи и телефон и поместили в двухместную камеру, в которую позже поместили еще одного задержанного. Через несколько часов нам сообщили, что нас обоих перевезут в Красносельский ОВД. Выпустили из камеры, выдали личные вещи и сказали ждать, пока за нами приедут. Прошло примерно час-полтора, как за нами приехали полицейские. Когда нас привезли в Красносельский ОВД, оказалось, там нас не готовы принять. Повезли обратно в Мещанский. Пробыли мы там еще часа два или три и нас снова повезли в Красносельский ОВД.

У второго задержанного, который был со мной, опухло колено (последствия задержания), и он попросил вызвать скорую. Врачи приехали и осмотрели его. Я попросил доктора заодно и мое плечо посмотреть. Он посмотрел, сказал, что похоже на растяжение, но так как скорую вызывали не по моей просьбе, то он не может отправить меня на рентген, чтобы зафиксировать травму и выписать справку. Я спросил у врача: мне также надо обратиться к сотрудникам полиции, чтобы они вызвали скорую? Доктор ответил, что лучше будет после того, как выпустят, сходить в травмпункт. Я последовал его совету.

Лекарства

После этого, второго задержанного увезли делать рентген. А у меня снова забрали личные вещи и поместили в камеру (было три часа ночи). Напомню, нам никто так и не дал никаких «сухпайков», и, если бы моя жена не передала пакет с едой, когда я еще находился в Мещанском ОВД, мы бы остались голодными. Из-за отсутствия антиаллергических препаратов у меня обострилась аллергия. Сильно покраснели глаза, они жутко чесались, отекли носовые дыхательные каналы, вследствие чего носом я не мог дышать совсем. И, ко всему, еще и плечо болело. В результате практически не спал ночью, постоянно чихал и сморкался. Было очень некомфортно. Только на следующий день, примерно к 14:00, когда моя жена принесла вторую «посылку», в которую положила лекарства, мне стало легче (после приема препаратов), и я смог заснуть. Лекарства не разрешили оставить в камере, а сказали, если потребуется, то нужно звать сотрудника, и он их даст. Так я пробыл в Красносельском ОВД до 07.05.2018. В понедельник (7 мая) в 10:40 нас забрали обратно в Мещанский ОВД. По прибытии мне сказали, что сейчас всех задержанных повезут в Тверской суд. Прошло еще три, часа и мне дали подписать документ о том, что меня вызовут в суд по повестке, и отпустили (было около 15:00).

Электроснабжение

Приехав домой и приведя себя в порядок, я отправился в травмпункт. Доктор осмотрел плечо, также сказал, что похоже на растяжение, и отправил меня на рентген. Сделав рентген, я только вышел в коридор, и тут же погас свет во всем здании травмпункта. Женщина-врач, которая выполняла процедуру, вышла из рентген-кабинета, подошла ко мне и сказала, что во время «проявки» снимка оборудование отключилось из-за отключения электроснабжения, и снимок не проявился. Нужно процедуру сделать еще раз. Я ответил, что рентген тела нельзя делать чаще одного раза в полгода. Она сказала, что все понимает, но по-другому никак. Я снова зашел к травматологу и спросил, как мне быть. Он ответил, что может выдать справку, но я должен написать отказ от проведения рентгена. На что я сказал, что процедура была проведена, и я не собираюсь подвергать себя риску спровоцировать онкозаболевание, делая процедуру повторно. Доктор ответил, что выбор за мной. Я принял решение написать отказ от проведения повторного рентгена. Он выписал мне справку, и я поехал домой.

Полиция

В этот же день около восьми часов вечера мне позвонили из полиции. Сотрудник сказал следующее: так как я обращался в травмпункт, то я должен явиться в дежурную часть и написать заявление на сотрудников полиции, которые нанесли мне травму при задержании. Я сказал, что не могу подъехать и нет желания что-то писать. Сказал, что если и приеду, то не раньше завтрашнего дня. Я никуда не поехал. Спустя несколько дней, а именно 17 мая, около десяти часов вечера мне позвонил участковый и попросил явиться к нему для дачи объяснений, при каких обстоятельствах я получил травму плеча. Я ему ответил, что все объяснения уже дал в протоколе задержания и больше ничего объяснять не собираюсь. Он ответил, что ему нужно закрыть какие-то внутренние документы, их нужно передать в вышестоящие органы. Я согласился, и мы договорились на 12 часов дня 18 мая встретиться у участкового в кабинете. К 12:00 (18 мая) я прибыл в участковый опорный пункт, но дверь была заперта на замок. Я развернулся и пошел домой.

Угрозыск

В понедельник (21 мая) в семь вечера мне позвонил брат и сказал, что к нему домой (в Химках) приходили сотрудники уголовного розыска и убедительно просили связаться со мной. Оставили номер телефона одного из сотрудников УГРО и просили срочно связаться. На следующий день (22 мая) в 9 утра они снова позвонили брату и стали спрашивать, когда я с ними свяжусь. Брат позвонил мне и, сильно нервничая, попросил меня сейчас же связаться с ними. Я позвонил, ответил сотрудник угрозыска, представился Валерием Олеговичем (фамилию не сказал), попросил меня явиться к нему в отдел для дачи объяснений по поводу митинга и отметил, что я не проживаю по адресу регистрации. Сказал, что ему пришло распоряжение «сверху» и он должен получить мои объяснения в ближайшие два дня. Я ему ответил, что мои объяснения есть в протоколе задержания и ничего больше я объяснять не обязан. На что он ответил, что в таком случае он снова придет домой к моему брату и будет требовать объяснения по моему делу с него. Я сказал, что брат не имеет никакого отношения к моим делам, и все возникающие вопросы нужно решать со мной. Сотрудник угрозыска снова переспросил, когда я смогу подойти к нему в отдел. Я ответил, что не раньше 27 мая, так как в данный момент не нахожусь в Москве. Он сказал, что 27 мая будет звонить мне снова и добиваться встречи.

24 мая приблизительно в 20:00 мне позвонил опять участковый и снова попросил с меня письменные объяснения по факту получения травмы плеча. Я ответил ему, что я уже приходил к нему, но его не было в отделении в оговоренное с ним время. И что я отказываюсь давать какие-либо объяснения, ссылаясь на 51-ю статью Конституции. Участковый ответил, что услышал меня, чтобы я оставался на связи, и положил трубку. Потом звонили 27 мая, я сказал, что без повестки никуда не пойду. Пока больше не беспокоили.

[class^="tooltip"] { position: relative; border-bottom: 1px dashed #F04E23; cursor: pointer; } [class^="tooltip"]:after { opacity: 0; visibility: hidden; position: absolute; content: attr(data-tooltip); padding: 6px 10px; top: 1.4em; left: 50%; -webkit-transform: translateX(-50%) translateY(-2px); transform: translateX(-50%) translateY(-2px); background: grey; color: white; white-space: pre-wrap; z-index: 2; border-radius: 2px; font-size: 14px; line-height: 20px; -webkit-transition: opacity 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1), -webkit-transform 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1); transition: opacity 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1), -webkit-transform 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1); transition: opacity 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1), transform 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1); transition: opacity 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1), transform 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1), -webkit-transform 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1); } [class^="tooltip"]:hover:after { display: block; opacity: 1; visibility: visible; -webkit-transform: translateX(-50%) translateY(0); transform: translateX(-50%) translateY(0); } .tooltip--left:after { top: -4px; left: 0; -webkit-transform: translateX(-112%) translateY(0); transform: translateX(-112%) translateY(0); } .tooltip--left:hover:after { -webkit-transform: translateX(-110%) translateY(0); transform: translateX(-110%) translateY(0); } .tooltip--right:after { top: -4px; left: 100%; width: 320px; -webkit-transform: translateX(12%) translateY(0); transform: translateX(12%) translateY(0); } .tooltip--right:hover:after { -webkit-transform: translateX(10%) translateY(0); transform: translateX(10%) translateY(0); } .tooltip--triangle:before { content: ''; width: 0; height: 0; border-left: solid 5px transparent; border-right: solid 5px transparent; border-bottom: solid 5px grey; opacity: 0; visibility: hidden; position: absolute; -webkit-transform: translateX(-50%) translateY(-2px); transform: translateX(-50%) translateY(-2px); top: 1.1em; left: 50%; -webkit-transition: opacity 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1), -webkit-transform 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1); transition: opacity 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1), -webkit-transform 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1); transition: opacity 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1), transform 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1); transition: opacity 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1), transform 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1), -webkit-transform 0.2s cubic-bezier(0.64, 0.09, 0.08, 1); z-index: 3; } .tooltip--triangle:hover:before { display: block; opacity: 1; visibility: visible; -webkit-transform: translateX(-50%) translateY(0); transform: translateX(-50%) translateY(0); }