В интернете, в частности, в соцсети «ВКонтакте», Панов выражал резкое несогласие с политикой России и Америки, в том числе из-за бомбардировок в Сирии. В опубликованном накануне задержания «Манифесте „Фракции Красной Армии“» было сказано: «Мы обещаем превратить вашу жизнь в ад и хаос, возродить страх в ваших душах, чтобы вы знали, что не капитал правит этим миром».

При обыске в комнате Панова в общежитии было найдено самодельное взрывное устройство. Панову-Ромбергу было предъявлено обвинение в покушении на совершение теракта (ч. 1 ст. 30 ч. 1 ст. 205 УК), склонении к террористической деятельности (ч. 1 ст. 205.1 УК), публичных призывах к ней (ч. 1 ст. 205.2 УК), а также в незаконном хранении и изготовлении взрывчатых веществ (ч. 1 ст. 222.1 УК) и взрывных устройств (ч. 1 ст. 223.1 УК).

Сам Панов в данный момент находится на психолого-психиатрической судебной экспертизе.

От того, что покажет экспертиза, зависит и судьба второго обвиняемого, Максима Смышляева. Смышляев гораздо старше Панова, ему 33 года. До того, как его заключили под стражу, он работал в Ростове-на-Дону в «Макдональдсе» и учился заочно на шестом курсе Института истории и международных отношений Южного федерального округа. Следователи задержали Смышляева в апреле 2016 года, заподозрив его в пособничестве в совершении теракта (ч. 3 ст. 205.1 УК) — по их версии, его вина в том, что он рассказал Панову, как делать бомбу в домашних условиях. Смышляев отрицает это: он подтверждает, что они были знакомы по «ВКонтакте», что ему также близки взгляды левых и что они с Пановым встречались и разговаривали. При этом он заявляет, что призывал Панова избежать человеческих жертв и вообще считал, что тот не сможет совершить теракт. По словам Смышляева, во время обыска ему подбросили программные документы RAF и материалы по изготовлению взрывчатки, которые и стали основанием для его задержания. 4 августа суд продлил обоим срок содержания под стражей до октября.

ОВД-Инфо публикует рассказ Юлии Миловой, подруги Максима Смышляева, о том, как ее допрашивали в качестве свидетеля.

8.08.16 меня допрашивали в ЦПЭ (без протокола) и Следственном Комитете (с протоколом). В ЦПЭ меня допрашивало двое оперативников, Посредине допроса присоединился их начальник.

Какие именно сведения хотели получить оперативники, они четко не сформулировали. Звучало это примерно так: «Как дошел Максим до жизни такой?» Никакая информация, известная мне о Максиме и мною им сообщаемая, их не устраивала, и они продолжали добиваться еще каких-то, мне неизвестных сведений.

Как мне кажется, они добивались от меня показаний, подтверждающих обвинение, и порочащих Максима. Вероятно, они хотели услышать от меня, как Максим готовил теракты. И, поскольку я никакой подобной информацией не обладала, поделиться ею с сотрудниками ЦПЭ я никак не могла. Однако же оперативники посчитали, что я им морочу голову, вру и утаиваю от них то, что мне известно. Не верили, что я ничего не знала об общении Максима с Пановым. Не верили тому, что я каких-то вещей не помню или вообще не знаю. Поэтому они задействовали свои любимые методы подавления, такие как:

— угрозы добиться моего увольнения с работы: сообщить безопаснику вуза и ректору, что я помогаю террористу. Угроза вполне реальная, т. к. ректор вуза, в котором я работаю, с властью ссориться не будет и меня уволит. Угрожали лишить меня не только нынешней работы, но и любой другой: никакой работодатель не примет меня на работу, когда они внесут меня в черные списки (как это было с Дарьей Полюдовой). Мне напрямую угрожали голодом;

— угрозы лишить работы моих детей и добиться и их увольнения;

— угрозы допрашивать моих детей, доводя их до слез;

— угрозы предъявить мне обвинение в недоносительстве (по закону Яровой). Когда я сказала, что у них нет доказательств того, что я что-либо знала о теракте, они пригрозили мне, что получат показания на меня от Максима, после того как его подержат в лагерях в Ямало-Ненецком округе;

— угроза приплести к предполагаемым ими терактам в Москве на 9 мая моего сына на том основании, что он живет в Москве;

— запугивание тем, что Максим получит большой срок и его отправят в Ямало-Ненецкий округ, где у него благодаря условиям содержания выпадут зубы и возникнут другие нарушения здоровья вплоть до смерти;

— запугивание тем, что мои дети могут попасть в сферу интересов фашистов и фашисты могут нападать на преподавателей-евреев (я — еврейка);

— запугивание злобным западом-либералами-террористами-фашистами. Объявили Макдоналдс вражеским агентом;

— грубое и оскорбительное обращение. Меня обзывали женой террориста, пятой колонной, врагом, говорили о том, что я не имею права учить «наших детей» («И такая учит наших детей!» — синдром членов семьи врага народа?). «Смотрите мне в глаза, в глаза смотреть!», «Включите мозг!», «Отмороженная», «Губы дует, глаза закатывает, юлит» и т. д.;

— обвинения адвоката. Ее обвинили в том, что она «прониклась к Максиму материнскими чувствами» и защищает его. Видимо, адвокат должен не защищать, а обвинять;

— фальсификации. Меня обвинили в том, что я переводила Максиму деньги на счет. То, что я таким образом отдавала свою часть коммунальных платежей (все коммунальные у нас оплачивал Максим, пока его не забрали), оперативников не интересовало, и они заявили, что докажут, что я таким образом финансировала террориста. Про сим-карту, которую Максим использовал для получения интернета, и которую я когда-то давно покупала на свое имя, они заявили, что на нее якобы кто-то переводил 16 т.р. На самом деле эта симка никогда не использовалась ни для какой другой связи, кроме как для подключения к интернету. Никаких денег, кроме платы за интернет, на ней нет;

— предложение уезжать, раз здесь не нравится.

В основном выпытывали про политическую деятельность Максима. Выясняли, что было нарисовано и написано на граффити, которые Максим делал много лет тому назад, не при мне и без меня. Пытались привязать к делу ролик, снятый в 2008 г. Искали агентов влияния: спрашивали, кто Максима подговаривал и подучивал заниматься политической деятельностью (в то время, когда я его еще не знала).

Про Максима оперативники сказали, что он на допросах признался, что хотел подорвать ЛЭП (как в Крыму), чтобы оставить город без света и к чему-то там вынудить власть. (В ноябре 2015 года в результате подрыва опор четырех ЛЭП были полностью прекращены поставки электроэнергии в Крым; российская прокуратура обвиняет в диверсии крымскотатарских активистов. — ОВД-Инфо) Якобы Максим на допросах стал обвинять окружающих, чтобы выгородить себя. Якобы меня Максим обвинил в том, что я собираюсь забрать себе его долю дома, продать дом по подложным документам и сбежать на Украину. Якобы он обвинил друзей своего детства (с которыми не виделся уже много лет), и оперативники зря потратили время на их допрашивание.

Также про Максима оперативники сказали, что он уже не выйдет, они его не выпустят, его посадят на большой срок, отправят на север, где долго не живут.

В конце допроса обыскали мой рюкзак в поисках записывающей аппаратуры. Исследовали содержимое телефона, в том числе телефонный диктофон. Возможно, ожидали, что я записывала допрос.

После допроса в ЦПЭ меня отправили на допрос к следователю Мальцеву В.А. в СК. Мальцев пока угроз не использовал и пока давления не оказывал. Сказал, что больше я на суд по мере пресечения не попаду, т. к. я теперь свидетель.

P. S. Я разорвала близкие отношения с Максимом еще в августе 2014 г. и ни на какие темы с ним не общалась вообще, за исключением бытовых тем, да и только в письменном виде (по электронной почте).

PP. S. Я боюсь, что статус свидетеля легко может смениться статусом обвиняемого.

21 июля в Новочеркасск и Ростов-на-Дону приехала делегация Совета по правам человека и развитию гражданского общества при президенте России (СПЧ), чтобы провести очередное выездное заседание и обсудить проблемы местных некоммерческих организаций. Собрание в Новочеркасске было решено провести в офисе «Союза „Женщины Дона“», руководит которым Валентина Череватенко, известный в правозащитном сообществе деятель. Недавно в отношении нее было возбуждено уголовное дело по статье 330.1 УК (злостное уклонение от обязанностей, возложенных на «иностранного агента»). Это первое подобное дело в России.

Я приехала в Новочеркасск вместе с коллегами как документалист и сотрудник Фонда «Общественный вердикт», юристы которого оказывают «Женщинам Дона» правовую помощь.

Минут через двадцать после того, как члены СПЧ приехали в офис «Женщин Дона» на улице Дубовского в Новочеркасске, туда же стянулись казаки, одиночный пикетчик с флагом расцветки георгиевской ленты, группа поддержки пикетчика и сочувствующие.

На шее у протестующего висел плакат в стиле «Долой врагов народа, живущих на иностранные гранты», на голове — кепка с надписью «Ростов». По правую руку от него собралась группа поддержки: мужчина лет 50, вероятно, выпивший, в руках — планшет, выражение лица деловое; женщина лет 60, сразу заявившая, что она профессор культурологии Южного федерального университета и «намерена добиться, чтобы иностранные агенты ответили за геноцид русских в Луганске»; мужчина лет 30 «евразийской» наружности, с окладистой бородой, одет строго; вместе с компанией — личный «человек с камерой», больше похожий на городского сумасшедшего (как оказалось позже, это был Сергей Рулев, журналист украинского издания «Славянские новости. Всеукраинский общественно-политический еженедельник», сейчас известный в Ростове блогер с определенно нацистскими взглядами, был на Донбассе в плену у ВСУ). И у всех — георгиевские ленточки. У кого-то — на ручке сумки, у кого-то — на запястье, у кого-то — торчит из нагрудного кармана.

«А вы кто такие?» — спросила моя напарница Кристина Горелик.

«Мы НОДовцы», — гордо ответила женщина-профессор культурологии, которая позже на полном серьезе скажет: «Вы откуда приехали, из Москвы? А, ну Москву заполонили иностранные агенты. Была ведь когда-то столицей России. Ну, ничего, придется почистить».

НОД — политическое явление, направленное на возврат суверенитета России. Цель Национально-Освободительного движения — восстановление суверенитета, потерянного в 1991 году! При этом проблема отсутствия суверенитета России — это самая замалчиваемая тема в российских СМИ за последние 20 лет. США через подконтрольную им российскую медиа-сферу искусственно фильтрует всю информацию об этой проблеме (с сайта организации).

Рядом собрались казаки. Мужчины от 30 до 70 лет, кто-то, как я понимаю, в казачьей реестровой форме, штанах с лампасами и фуражках, кто-то с плеткой, кто-то в камуфляже. Зрелище небезынтересное и, я бы сказала, красочное, если представить, что ты находишься на реконструкторском историческом фестивале. Был и маленький мальчик, которого «атаман», подзывая к себе, учил, показывая на здание «Женщин Дона»: «Сынку, вот тут сидят враги народа» (дословно). Десятилетним парнишкой закрывался 50-летний казак, который прятался от объектива камеры. «Сейчас ты снимешь его, выложишь в интернет, его украдут. И я тебя потом найду и закопаю», — ввернул остроумно казак, обращаясь ко мне.

Нужно сказать, что лично мне было весело. Такого органично возмущенного и при этом даже воодушевленного собрания я еще не видела. Все в костюмах, все на эмоциях. Наблюдать за происходящим вокруг было любопытно. Казаки шушукались: «Приехали москали деньги делить с врагом народа». «А вы знаете, — говорил НОДовец-пикетчик, — такое ведь недавно уже было, осенью из Америки приезжал господин N, тоже деньги тут в Ростове делили, заседали на Роствертоле (Ростовском вертолетном заводе) при закрытых дверях». — «А, ну тогда они все уже поделили». — «Э, при советской власти было лучше» — протянул пожилой казак (видимо, не бывший казаком при советской власти, а ставший им буквально на днях).

Дверь открылась и на пороге показалась Валентина Череватенко: «Представители от НОДовцев и казаков, заходите, вас приглашают, будете говорить, чем вы недовольны».

И тут началось. «Не желаем сидеть с врагами», — вальяжно протянул из толпы «атаман», прежде обучавший мальчика выражению «враг народа». НОДовцы стали толкать друг друга в бок, выбирать представителя, но потом решили завалить всей толпой.

«Главное, чтобы зеленкой никого не облили», — сказала весело Кристина.

Попав внутрь, радикальные патриоты стали громко кричать. Профессор-культуролог начала всем объяснять, что никто из правозащитников не принял мер по спасению детей в Луганске, а «Женщины Дона» чуть ли не собственноручно вместе с американцами виновны в геноциде русских на юго-востоке Украины. Кричала женщина так громко и высоко, что вслушиваться в смысл сказанного было сложно. Кто-то из сотрудников «Женщин Дона» стал судорожно показывать радикалам документы из Минюста, предъявлять приказы о присуждении грантов президента России, российского, а не американского, как они все подумали. Но это был не аргумент. Главный НОДовец включил планшет со словами «как они опровергнут это?» и поставил запись новостей Первого канала. В ролике рассказывали о Валентине Череватенко и о получении Союзом «Женщины Дона» в двухтысячных крупного гранта от Фонда имени Генриха Бёлля. — «А, как?» — «Так этот фонд же не американский, а немецкий», — сказал кто-то из сотрудников.

Ой, все, не могу… В соседнем кабинете за закрытыми дверями проходило совещание с представителя некоммерческого сектора города, члены СПЧ спрашивали, почему организации, работающей с инвалидами, не дают здание. Но у патриотов-НОДовцев были вопросы поважнее.

«Валентина Ивановна, — человек-НОДовец сует камеру в лицо Череватенко, — а правда, что вы ходили навещать Надежду Савченко, пока она была в СИЗО? А правда, что вы дарили ей цветы, убийце наших граждан?». — «Это правда». Ликование, сама призналась, вот она, враг народа.

И тут стало уже не смешно, хотя до этого ситуация напоминала такой как будто сетевой троллинг — ну, собрались тролли в костюмах, ну, забавно. В какой-то момент, глядя со стороны, стало понятно, что им этого мало. И НОДовцам, и казакам. Им хочется агрессии, и лучше, чтобы не на словах. «Вот она, враг народа, спокойно себе идет, дарит цветы убийце». И, в общем, зеленка — меньшее из зол.

Некоторое время назад офис «Союза „Женщины Дона“» расписали словами «Агент госдепа», «Приемная госдепа США», разбили окно камнями. Потом случай повторился, это зафиксировала камера, но окна в этот раз были закрыты ставнями.

На следующий день, 22 июля, заседание СПЧ продолжилось в Ростове-на-Дону. В назначенное время возникли и новые знакомые в костюмах, но на сей раз без казаков. Выждав мучительно долгое заседание с чиновниками, где ничего не было сказано о врагах народа, что для НОДовцев, я так понимаю, не интересно, они снова всей компанией стали преследовать Валентину Череватенко уже на улице, а потом и в кафе. И блогер-ополченец, и остальные члены НОД-команды пытались задать Валентине, которая была уже на грани шока, какие-то вопросы: Савченко, Луганск, деньги США, госдеп. В Ростове жара, градусов 35. Кто-то уже набирал 02. А Сергей Кривенко (член правления Международного общества «Мемориал», координатор общественной инициативы «Гражданин и армия» — ОВД-Инфо) решил просто все прекратить и вытолкнуть хулиганов. Что и было сделано. Блогер в футболке российского триколора хватает вещи, моментально натягивает кожаные перчатки, прыгает на велосипед и сматывается.

Все смотрят друг на друга обессиленно. Валентина Ивановна, подперев голову руками, сидит, не двигаясь.

Началось всё с того, что мы хотели провести «Радужный флешмоб» на Марсовом поле. Это ежегодно устраиваемый праздник, приуроченный к Международному дню борьбы с гомофобией, бифобией и трансфобией (17 мая). Состояться наш флешмоб должен был в гайд-парке на Марсовом (мероприятия, проводимые в этом месте, не требуют согласования).

В начале мая мы, как добропорядочные граждане города, подали наше первое уведомление в Комитет по вопросам правопорядка и законности, в котором сообщали о запланированном мероприятии. И стали готовиться к празднику. Однако, спустя несколько дней мы получили ответ из Комитета, в котором сообщалось, что, во-первых, место занято, а во-вторых, что подобным мероприятием мы нарушаем сразу несколько законов: «о пропаганде нетрадиционных сексуальных ценностей среди несовершеннолетних» и «о защите детей от информации» [ранее Конституционный суд вынес решение о том, что акции на ЛГБТ-тематику не нарушают закон о «пропаганде» — ОВД-Инфо]. Никакого альтернативного времени Комитет нам не предлагал (хотя и обязан по закону).

Мы очень удивились тому, что «место занято», так как мы всегда подаем наши уведомления с учетом всех сроков подачи и с самого утра, чтобы быть первыми. Мы подали в суд на решение Комитета. Потом мы подали еще несколько уведомлений в Комитет, а также в несколько районных администраций с тем, чтобы всё-таки получить ответ, в котором читалось бы «разрешение» на Радужный флешмоб. Но и здесь нам отказали по точно таким же причинам: место занято, вы нарушаете законы, альтернативного времени не предложено. Мы снова подали в суд.

Кроме того нам поступали звонки из полиции (на личные номера) с предупреждением, что если мы всё-таки выйдем на Марсово поле в указанные нами дни, то все участники акции будут немедленно задержаны. Суд признал действия Комитета законными и сообщил нам, что по сути ответы Комитета не являются отказом, а лишь информированием. То есть, в принципе, мы можем выходить, пожалуйста. Но как тогда соотнести это со звонками из полиции, которые, конечно, невозможно доказать, ведь письменных предупреждений о задержаниях с их стороны не было.

Как бы там ни было, этот важный для нас день — 17 мая — мы пропустить не могли и запустили шары радужных цветов в этот день у Исаакиевского собора. Мы не были задержаны, так как, видимо, у полиции не было сведений о готовящемся мероприятии. Мы были рады, что смогли хотя бы таким образом отметить этот день, однако это, конечно, не была и близко та акция, которую мы изначально планировали на Марсовом поле: с плакатами, флагами, выступающими и большим количеством участниц и участников.

Через некоторое время мы стали вновь подавать уведомления в Комитет, пытаясь добиться положительного ответа, и уже не указывая цели мероприятия (по закону цель мероприятия указывать не обязательно). То есть, в принципе, по этим уведомлениям совершенно непонятно было, что планируется ЛГБТ-акция. Однако, несмотря на это, Комитет вновь нам стал отвечать, что место занято и опять ссылался на закон «о пропаганде» (казалось, а с чего бы?). В уведомлении ни слова о том, что это за мероприятие. Правда, теперь он стал предлагать альтернативное время. Каждый раз Комитет отвечал: «место занято» и предлагал следующий день как альтернативу. Но и следующие дни оказывались занятыми! Длилось это долго. В итоге мы посчитали: всего было подано 11 (!) уведомлений в Комитет, и каждый раз находились причины, по которым мы не можем выходить со своей акцией в гайд-парк. Интересно, что Комитет предлагал нам альтернативное время по телефону уже после окончания их рабочего дня, чтобы мы не могли подать новое уведомление в тот же день.

Мы с интересом ходили на Марсово поле в те дни, которые Комитет нам объявлял занятыми под другие мероприятия, чтобы посмотреть, что же там такого масштабного может происходить (Комитет каждый раз нам отвечал, что под другие мероприятия занят не только гайд-парк, но всё Марсово поле!). Как и следовало ожидать, в эти дни Марсово поле (и гайд-парк, в частности) либо пустовало, либо там что-то происходило с участием 3–5 человек.

12 июля мы решили выйти со своей акцией на Марсово поле. Мы ожидали, что акция будет сорвана полицией. Мы понимали, что ответы Комитета, которые, по мнению суда, являются лишь информированием, а не отказом, по сути своей самые настоящие отказы. Но мы всё равно вышли, чтобы граждане города узнали, как властями нарушается право людей на свободу собраний в Санкт-Петербурге. Мы пригласили журналистов на нашу акцию, чтобы она была широко освещена в СМИ. Мы пригласили представителя из аппарата УПЧ (уполномоченный по правам человека в Санкт-Петербурге), чтобы они могли зафиксировать эту ситуацию. Мы официально проинформировали и полицию, что 12 июля будем выходить. В тот день на территории гайд-парка, впервые за все дни, было действительно много людей — якобы проходило спортивное мероприятие. Уверены, что если бы мы заранее не сообщили в полицию о своем намерении, то и в этот день Марсово поле было бы совершенно пустым.

Мы вышли с радужным флагом и плакатами «Выход за свободу собраний» и «Мы вправе быть здесь». Мы рассказали журналистам обо всей этой истории с подачей уведомлений и постоянными «отмазками» со стороны Комитета. Через несколько минут к нам подошла полиция и попросила свернуть плакаты и флаг. Мы ответили на это, что по решению суда мы имеем право находиться здесь, если мы не мешаем организатору другого мероприятия. Через какое-то время к нам подошла женщина, представлявшаяся организатором спортивного мероприятия и требовавшая, чтобы мы покинули гайд-парк. Но никаких доказательств, что она является организатором у нее не было. Мы сказали, что обязательно уйдем, раз мешаем, но пусть она докажет, что она — организатор. Только организатор другого мероприятия может настаивать на том, чтобы параллельное мероприятие в том же месте завершилось (если считает, что это мешает проведению его собственного). Женщина не предоставила нам доказательств, что она организатор. Полиция, нарушая наше право на свободу собраний и законодательство, нас задержала.

Когда нас задерживали, мы увидели, что участники параллельного мероприятия дружно, как по команде, покинули Марсово поле. Мы были доставлены в отделение, в котором находились 3 часа 20 минут (имеют право задерживать только на 3 часа), на нас составили протоколы, в которых была указана статья 20.2 административного кодекса («Нарушение установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования»). [upd. Как сообщили ОВД-Инфо в пресс-службе регионального управления МВД уже после публикации текста, время с момента доставления задержанных в ОВД до их освобождения составило 2 часа 50 минут. В «Выходе» подтвердили, что речь в тексте идет о фактическом времени задержания: 3 часа 20 минут прошло с момента задержания на Марсовом поле. — ОВД-Инфо]

Теперь нас ждут суды. Нас будут судить по статье 20.2 административного кодекса, мы будем судиться с властями, потому что они нарушили наше право на свободу собраний.

Вот такой случился каламбур: место для акций, не требующих согласования в городе есть, а права на выход туда — нет. Для ЛГБТ-сообществ такого права нет. А может и не только для ЛГБТ. Кто следующий?

Каждый визит в ИК-1 Ярославль — отдельная поэма. Потому что просто приехать и строго в соответствии с Уголовно-исполнительным кодексом — УИКом встретиться с подзащитным — это не про здесь. Прошлый раз мы с Ваней Непомнящих встречались уже к ночи: с 17:00 до 19:00 (и, видит Бог, я что-то не слышал, чтобы где-либо и когда-либо в ИК удавалось адвокату или защитнику задержаться после шести вечера).

В этот раз я ехал как-то даже расслабленным: вроде как все проблемы — а проблема-то одна: пускать защитника в ИК или нет — уже прошлый раз разрешили. Это мне казалось, что разрешили!

В 12:00 прямиком с московского поезда я у окошка и передаю заявление на встречу. Заявление вместе с паспортом исчезает в окне. Жду. Наконец в окошке появляется барышня и объясняет, что в соответствии с законом об адвокатуре я попасть в ИК для встречи с Ваней никак не могу. «Стоп-стоп-стоп! — говорю. — А какое отношение ко мне имеет закон об адвокатуре? Какое отношение имеет УИК, согласно которому у меня право на встречу есть по ч. 8 ст. 12 и в порядке, предусмотренном ч. 4 ст. 89, я знаю. А закон об адвокатуре не обо мне ни разу!» — «Но вы же не адвокат?» — «Именно». — «Так вот, по закону об адвокатуре…« — «Простите, но я не адвокат…« — «Нет, вам нельзя никак!» — «Подождите, а месяц назад было как?» — «Понятия не имею — идите к начальнику! Только он только в час будет». Заявление и паспорт возвращаются ко мне.

Обед — дело святое. Жду. 34С. В тени. Которой, считай, что нет.
Начальника нет, и когда будет — неизвестно. Зам.нач. нет — и тоже до неизвестно. Принимает замполит (зам по воспитательной работе), который решения принять не может. Но я в кабинете и никаких признаков желания уйти не проявляю. Читаем УИК. Звонит юристам. Звонит начальнику. Наконец, признает, что право увидеться с Ваней у меня как защитника безусловно есть, что меня правильно уже пускали и что Ваня желание встретиться со мной письменно изъявлял. «Вот только кто ж подпишет?…" На беду я по-прежнему никуда не тороплюсь.

Наконец: «Спускайтесь в окошечко заполнить заявку». — «То есть, всё ОК?» — «Да». — «Спасибо», — и возвращаюсь к первому окошечку. Заявление (прежнее) и паспорт исчезают снова в окошке. Жду. «Нет, по закону об адвокатуре…« — «Я не адвокат, и ко мне он ни разу не относится…« — «Но по закону…« — «По закону я уже давно должен разговаривать с моим подзащитным». — «Нет». — «Мне еще раз подниматься к начальству?.." В окошечке появляется бланк заявления по их форме. Заполняю (само собой, «в порядке ч. 4 ст. 89 УИК»). Отдаю и снова жду.

Наконец: «Идите на проходную!»

Всё? Удача?

Щас! Меня встречает та же барышня «Закон-об-адвокатуре» и пропускает на встречу… через стекло! Такая конфиденциальная «беседа для оказания юридической помощи» под надзором. Но Ваня уже с другой стороны стекла, и очевидно, что в адвокатскую его не поведут. Смахивает на месть, но разбираться — увы! — не сейчас: начальника-то нет.

Так и беседуем через стекло. И выборочно.

Теперь о Ване. Выглядит он хорошо, немного подкашливает: простудил горло (местный мед.рецепт: «Меньше разговаривайте — ларингит сам собой и пройдет»). Письма получает (проверить, все ли дошли, непонятно, как), отвечал, пока конверты не кончились. Сейчас пишет ответы и? как получит конверты в передачке через 2 недели, — сразу пачку отошлет. Прессу получает, но как-то неравномерно (говорит, так у всех). С едой нормально. Съедобная, скучная, но много — хватает. Плюс передачки — так что говорит, чтобы не волновались. Отношения с сидельцами ровные (говорит, очень помог Дима Ишевский сразу же). Перешел на картонажку на работу.

Разговаривали не очень долго: через стекло да под надзором о многом не поговоришь. Где-то с час. Самое большее — полтора. И уже торопили заканчивать.

Распрощались, выхожу в коридор — и в него же из двери напротив выходит Дима Ишевский — у него долгосрочное свидание с женой. Обнялись. Он тоже живой. Но тут уж вовсе не поговоришь, увы!

Теперь вот гадаю, что на следующий раз выдумают? Правда, и я выдумаю, не волнуйтесь.

В общем, примерно через месяц увидим.

Потому что-то мне подсказывает, что эта тюремная поэма с продолжением.

Как я и предполагал, на границе творился вообще какой-то ужас. Про выезд с Украины говорить нечего, там было долго, но никаких проблем у меня не возникло. Въезжали мы где-то в Брянской области. На пропускном пункте я был в футболке с тризубом, может, это привлекло ко мне внимание. На паспортном контроле на въезде пограничник спросил, откуда и куда я еду, я ему про волонтерское мероприятие рассказал, тот меня с вещами проводил в кабинет к другому сотруднику, капитану ФСБ. Капитан сначала стал задавать те же вполне банальные вопросы (куда, откуда, зачем), но потом разговор зашел как-то странно: он стал спрашивать, один ли я живу, где мои родители, кем и где я работаю. Я в ответ поинтересовался, в каком качестве и на каком основании я тут присутствую, сказал, что вопросы неуместные, и на основании 51-й статьи Конституции я на них отвечать отказываюсь. При том, что никакого протокола не ведется, и мне его копию не дадут, делиться с непонятно кем сведениями «личного» характера я совсем не хочу. С правовыми основаниями все было еще интереснее: оказалось, что я участвую в «опросе», регламентируется он неким постановлением правительства о порядке въезда под номером то ли 50, то ли 55 (не помню). Очень интересно, как это согласуется с той нормой, что права-свободы граждан могут ограничиваться только федеральным законом, а не каким-то там непонятным постановлением органа исполнительной власти.

Дальше было еще интереснее: капитан-ФСБшник сказал, что 51-й статьей Конституции я пользоваться не имею права, так как в отношении меня административного или уголовного дела нет и я даю не показания. Я спросил, задержан ли я, тот сказал, что нет, но идти не могу все равно, а он тут может меня до 3 часов продержать. Я попросил капитана представиться, тот назвался Ольхинским (или какая-то похожая фамилия на О, не помню) Станиславом Николаевичем. Капитан угрожал мне тем, что продержит меня тут, автобус уедет, а мне придется ехать на попутках. С его слов: «Я утром домой поеду, а как тебе потом добираться, мне насрать».

Затем в кабинет зашел заместитель начальника КПП, и «опрос» пошел еще веселее: стали играть в «доброго-злого полицейского». Замначальника сначала грозился закрыть на 48 часов и больше — то есть возбудить уголовку, позвать неких «серьезных людей», с которыми «51-я статья уже не прокатит», «а уже ночь, а они злые, и тебе тогда вообще п**ц будет», угрожал порвать страничку в загранпаспорте, «отвести на часик в комнатку подумать» (у них есть там на пункте пропуска такая комната с решеткой типа КПЗ, вообще туда ОНК направить не лишним было бы), и вообще «ты же сечешь фишку, что с тобой будет». А потом пытался общаться «по человечески»: пытался узнавать мои музыкальные пристрастия, обещал отпустить, если на все отвечу. Я подобное «неформальное общение» пресекал тем, что просто не хочу говорить о, например, музыке.

Наконец в кабинет вошел третий пограничник, и они стали коллективно меня по очереди спрашивать: такое давление нескольких на одного. Я по прежнему строил из себя дурачка, повторяя «51-я статья Конституции» и «это к делу не относится». Короче, были стандартные психологические приемчики из детективов, которые я в исполнении полиции Екатеринбурга уже 100 раз наблюдал. В конце концов, им надоело, меня вывели в коридор и попросили еще раз рассказать все первому сотруднику с паспортного контроля, я ему еще раз сказал про волонтерский лагерь.

Потом я пошел на таможню: таможенник меня заставил чемодан и рюкзак открыть и показать каждую вещь, смотрел во все бумажки. Он был идеологически заряженный: сказал, что «если фанатеешь по Украине — так и вали туда», поняв по документам, что я из Екатеринбурга, сказал что-то про «либерастов, тусующихся в Ельцин-центре». Уходя, я ему сказал, что на всю их заставу в прокуратуру напишу.

Но и это еще не все: ко мне вышел злой водитель автобуса, сказал, что я всех подставляю, из-за меня опаздывают люди, и внутри он мне покажет (!). Короче, не знаю, то ли это так пограничники пассажиров настроили, то ли они из-за жары и меня так разозлились, но меня снаружи встречала разгневанная толпа. И еще из помещения заставы выбежал тот самый таможенник, и наорал на меня (должностное лицо! при исполнении!) что-то типа «Вали отсюда, предатель!».

На меня кинулся какой-то неадекватный мужик, схватил за шею, приложил об стену автобуса, а потом то ли он, то ли кто-то еще вместе с ним повалили на землю и попытались из рук чемодан выдернуть, кто-то даже схватил за ноги. Я закричал «помогите!», в этот момент какая-то женщина крикнула: «Да не надо, зачем он нужен! Тут камеры же стоят! Проедем заставу, и высадим его». Я реально испугался за свою жизнь и, когда кое-как вырвался, попытался отбежать от автобуса. Меня кто-то втолкнул внутрь, там были прежние соседи: едущие на заработки в Россию мужик с Винницы и молдаванин. Снаружи у входа в автобус на меня поочередно орали что-то люди из толпы (что я их подставил, опаздывают и т. п.), я как-то пытался оправдаться. В итоге люди по местам как-то разошлись, и автобус поехал.

Мужик с Винницы оказался «ватником» и всю оставшуюся ночь рассказывал мне, как я не прав, что все случилось из-за того, что я на себе украинскую атрибутику носил, из-за чего люди в Москву не успеют, а потом вообще стал нести пургу про геополитику, страшную Америку и мировой заговор. Сказал мне, что я оскорбляю Россию, нося украинскую символику. И вообще я никто, а Россия возрождается, и Владимир Владимирович молодец!

Всю дорогу до Москвы несколько раз просыпался и засыпал, реально боясь, что снова начнут бить. Но утром в Теплом Стане соседи по автобусу мне просто посоветовали так больше не попадаться, мы даже мирно распрощались, и я отправился на Казанский вокзал.

Боюсь теперь, как я в следующий раз наземным автотранспортом в Украину поеду?! И что в следующий раз учудят пограничники? Интересно, они с нашим местным ЦПЭ сведениями обо мне обменялись уже или нет?) Если мое мнение, то кажется, что дело не в символике, а у погранцов уже были обо мне какие-то данные.

Оригинал

Вечером во вторник десяток анархистов и ветеринарный врач Анна навестили ветеринарную клинику «Сфинкс» в Южном Бутово.

Анна недавно обратилась в «Сеть солидарности». При увольнении Анне не доплатили 12 тысяч рублей, кроме того, Анна рассказала, что руководство «Сфинкса» безответственно относится к своей деятельности: к работе допускаются люди без ветеринарного образования, встречающие клиентов «Сфинкса» в одежде с бейджами «ветеринарный врач».

В конце июня «Сеть солидарности» передала в клинику требование погасить долг по зарплате. Хозяйка «Сфинкса» Елена Елашкина платить отказалась, нелепо аргументируя недоплату якобы «испытательным сроком» и «штрафами» Анны. Хотя и признавала, что Анна никак не была оформлена в «Сфинксе».

Во вторник анархисты раздавали листовки о «Сфинксе» во дворах рядом с клиникой местным жителям (особенно гулявшим с собаками) — листовки вызывали у них большой интерес. Анна встала в одиночный пикет рядом со «Сфинксом».

Хозяйка «Сфинкса» вызвала полицию. Видимо, власти Южного Бутово не привыкли к уличным акциям, и потому события развивались любопытно. Приехала патрульная машина, молодой полицейский отзвонил куда-то по мобильному (не по рации!) и сказал, что никакого митинга не происходит, а есть одиночный пикет, согласования не требующий. Но, по итогам переговоров по мобильному, сказал, что с него требуют всё же прекратить акцию.

Мы подчинились — эффект давления на «Сфинкс» был достигнут, а ночевать в ОВД не хотелось. Отойдя на 50 метров от «Сфинкса» мы продолжили раздавать листовки, а Анна беседовала с местной жительницей, гулявшей с собакой. В ходе разговора Анна ненадолго открыла плакат. И через семь минут снова подъехала та же патрульная машина и тот же молодой полицейский сказал: «Ну зачем же вы опять плакат открываете! Город же видит! Не уйдете — приедет оперативный полк (ОМОН — прим.)».

Мы покинули район «Сфинкса», но, конечно, вернемся Бутово, чтобы продолжать информировать жителей о деятельности госпожи Елашкиной.

P. S. «Город видит» — скорее всего, полицейский имел в виду суперсистему видеокамер в московских дворах, установленную при Сергее Собянине. Так что большой брат стал видеть гораздо круче и быстрее, чем раньше. Учтите, товарищи.

Началась эта история еще 12 июля 2015 года, когда сотрудники местного ЦПЭ при поддержке ГИБДД задержали меня и двух моих товарищей Кирилла Каблова и Дмитрия Крайнова без объяснения причин в разных частях города. Лично меня лейтенант Андрей Мишанков выдернул из маршрутного такси, на котором я направлялся домой.

И вот уже год юридического абсурда… Бешеные деньги из бюджетных средств направлены только на то, чтобы доказать, что было совершено преступление, которое и не преступление вовсе. Чего только не было за этот год: и обыски, и допросы, и поиски потерпевших, кто-то прослушивал и перепечатывал десятки листов прослушки телефонных разговоров моего «подельника» Каблова, сменился судья и судебный участок, сменилось два прокурора и один государственный адвокат, в процессе судебных слушаний объявлялись перерывы и появлялся новый том уголовного дела (теперь их три), а в ответ на репрессии против нас в Саратове, Ульяновске, Москве, на Кубани, в Украине и Беларуси проходили пикеты в нашу поддержку, рисовались новые граффити, даже был инцидент с перекрытием Садового кольца в Москве активистами NRA для привлечения внимания общественности к нашему делу — в общем, было много чего, всего так сразу и не упомнишь.

7 июля состоялось четвертое судебное заседание с председательствующим судьей Романом Тишкиным. В первый раз дело было возвращено в прокуратуру судьей Оксаной Шамаиловой уже после третьего заседания. Не буду врать, что мы узнали что-то новое. Всё так же, как и раньше, — политические дела в России клепают «левой ногой», неумело и коряво. Включив в материалы дела характеристику ЦПЭ с описанием наших политических взглядов, всех пытаются убедить, что дело имеет чисто бытовой характер. Включив в материалы дела прослушку телефонных разговоров, оперативники утверждают, что оказались на месте происшествия, проводя оперативно-розыскные мероприятия в местах сбора молодежи (с каких пор там собирается молодежь, вообще не ясно, если даже администрация города Саратова выдала справку о том, что данное место общественным не является).

Конечно, надежд на адекватное рассмотрение такого уголовного дела о якобы совершенном акте вандализма, мало, но мы не унываем и намерены бороться до победного конца. Нам уже была предложена юридическая помощь для подачи ряда жалоб в Европейский суд по правам человека после окончания судебных слушаний, и, я думаю, мы воспользуемся этим предложением.

Я пришла на открытие «Урбанфорума». Выступил Собянин, четыре зарубежных эксперта. Непонятно, почему не выступил никто из наших профессионалов — такое впечатление, что в зале были одни чиновники. Даже от профессиональных организаций, которые работают по заказу чиновников, никто не выступил, никого не было — ни от Моспроекта, ни от НИиПи Генплана. Удивительная вещь. Зарубежные эксперты показывали какие-то стеклянные грибы, картины будущего. Честно сказать, возникло впечатление, что это какое-то бутафорское мероприятие, на которое потрачено довольно много денег.

Когда это странное открытие закончилось, я увидела, что Собянин идет за кулисы, подошла к нему, назвалась и очень вежливо попросила прокомментировать ситуацию с незаконной вырубкой в «Кусково». Собянин ничего не ответил и очень быстро в сопровождении охраны скрылся. Меня довольно грубо отпихнула охрана, сказав «Вас никто не толкал».

Я подошла с тем же вопросом к заместителю мэра Марату Хуснуллину. Он сказал, что прокомментирует, но через какое-то время. Я села в зал и стала ждать. Он подошел, предложил выйти из зала, где планировалось интервью с Собяниным (как потом выяснилось, это были не вопросы из зала от представителей прессы, а интервью на сцене одному-единственному журналисту агентства «Россия сегодня»).

Когда мы вышли с Хуснуллиным за пределы зала, он поначалу очень доброжелательно стал расспрашивать, что произошло. Говорю: мол, идут вырубки в «Кусково», и нет никаких документов. «Нет-нет, — ответил мне Хуснуллин, — в „Кусково“ вообще ничего не рубят, там все в порядке». Я говорю: «Простите, Марат Шакирзянович, вы сами там не были, наверно. Я тоже не была, я собираюсь, но мы видели фото- и видеофиксацию, гигантские поваленные стволы и рядом с ними плачущих людей. Это деревья, которым более ста лет». Хуснуллин обращается к кому-то из помощников: говорят, там рубят дубы, надо же. Я говорю, что и в «Лужниках» тоже. Хуснуллин отвечает, что в «Лужниках» только сухостой срубили. Я отвечаю, что насчет «Лужников» вообще никаких сомнений быть не может, потому что я лично видела эти пни, трогала их руками, фотографировала и видела, какие деревья повалены — абсолютно здоровые шестидесятилетние липы с гигантскими кронами, клены-крупномеры, молодые деревца, сосенки, елочки, посаженные лет двадцать назад. «Ну, там-то мы решили больше не рубить». Я прошу показать документы, упоминаю, что там планируется провести фуникулер. Хуснуллин говорит, что в фуникулере нет ничего страшного. Я говорю, что там особо охраняемая природная территория, заказник «Воробьевы горы», который будет испорчен строительством. «Нет, — отвечает Хуснуллин, — там нет никакого оползневого процесса, я своими ногами все прошел!» Я отвечаю, что, может быть, лучше не своими ногами ходить, а получить заключение от специалистов. «А, да-да, мне Мосгоргеотрест делал! И вообще в „Лужниках“ будет высажено в три раза больше деревьев». «Шестидесятилетних?» — спрашиваю. «Ну, двадцати-тридцатилетних». Тридцатилетние деревья, кстати, посадить нельзя, особенно лиственные, у них уже корневая система не позволяет. Я говорю: «Они не приживаются, сходите к нам на Комсомольский проспект и посмотрите, как там прижились новые посадки, восемьдесят процентов погибло». «Ладно, так уж и быть, мы там рубить не будем». При этом я знаю, что сейчас туда опять привезли какие-то плиты, строят что-то вокруг этих деревьев, они, наверно, сами погибнут от этого строительства.

Я спрашиваю: «А на Погодинской улице тоже будут дома еще лучше, чем конструктивистский поселок „Погодинская“?» «Я не знаю, что там с вашей „Погодинской“!» Я говорю: «Вообще-то там тоже ломают без всяких документов, а здания не признаны аварийными». «Это собственник ломает, имеет право». — «Собственник чего?» — «Собственник зданий». То есть, получается, меня избили на территории, не находящейся в частной собственности, на территории города. Я смотрела по кадастровой карте, там вообще непонятно, кому принадлежит эта земля. Говорю: «Вы на открытии форума цитируете великого советского зодчего Мельникова, а у нас клуб „Каучук“ разваливается». «Да я лично дал распоряжение, чтобы его отреставрировали, собственник на свои деньги отреставрирует». Я говорю: «Он уже пятнадцать лет реставрирует, и до сих пор ничего не произошло. Ваши слова пока ни в чем не реализуется, и доверия к вам никакого нет, поэтому я подписала письмо за вашу отставку вместе с сотней депутатов и другими гражданами». «Да я сам радостно уйду в отставку, а то моя семья недополучает внимание от меня». — «Так, может быть, уже пора это сделать, — говорю, — и мы тогда все вместе отпразднуем это событие». Тут он уже, видимо, обиделся и говорит: «Да вы вообще не представляете, сколько я мучаюсь, сколько страдаю за ваше благополучие. Меня уже давно в тюрьму должны посадить за то, что я делаю, чтобы граждане ездили без пробок». Я говорю: «Может быть, тогда не стоит так рисковать?» На это он: «Что вам нужно?» Я отвечаю: «Пожалуйста, предоставьте все протоколы государственного земельного кадастра по моему району за два года». «Хорошо, я вам все предоставлю», — сказал он и ушел. Очень сомневаюсь, что он мне что-либо предоставит, потому что до сих пор я слышала одни обещания, что будут документы.

После этого охрана, видимо, дала незаметные указания не пускать нас с депутатом Андреем Воронковым в зал, где Собянин давал интервью. И нас не пускали, причем на обоих входах, и довольно грубо. Сначала толкнули, это есть на видео. Когда я задавала вопрос Собянину, Воронкова вообще рядом не было. Он вышел из зала, когда я разговаривала с Хуснуллиным, и просто слушал наш разговор.

Нам сказали, что ФСО запрещает нам входить. Какое отношение ФСО имеет к «Урбанфоруму»? Потом стали говорить про службу безопасности Собянина, потом выяснилось, что это не служба безопасности, а какой-то ЧОП под названием «Кодекс Чести». При этом моя регистрация на этот форум снята не была: я нормально зарегистрировалась, меня не вносили в «черные списки», я не нарушала общественный порядок, не гонялась за Собяниным с матерными криками. Депутат очень цивилизованно, вежливо подошел к мэру и задал вопрос, потом подошел к заместителю мэра и задал еще несколько вопросов. Видимо, был задан неудобный вопрос, и люди испугались, что это испортит им имидж в глазах иностранцев. Мы попросили организаторов вызвать руководителя этого ЧОПа, он пришел и сказал, что есть указание от некоего лица, которое нельзя назвать, чтобы нас не пускали. В ответ на попытки узнать, что это за лицо, человек просто удалился. После этого организаторы нам заявили, что охрана всегда права. По-моему, просто опозорились все разом на этом мероприятии.

Казалось бы, моя история не особенно интересная и даже кончается не особенно печально, но определенная мораль в ней есть, особенно если учесть ее показательность для местных «зарвавшихся анархистов, правозащитников и прочих бандитов» (как нас обычно называют местные полиция и чиновники), которые стали активничать последнее время в Иркутске. Полицейский произвол безусловно творится в большем масштабе и мой процесс по сравнению с пытками или похищениями выглядит довольно блекло, а статья 19.3 КоАП не внушает особого ужаса. Тем не менее именно в таких мелких делах и обнажается истинная суть «обыденного политического правосудия», это не громкие московские дела над политическими активистами — это довольно рядовой процесс в провинции над политическим активистом. Я, главный участник этого действа, не считаю себя некой случайной жертвой абстрактного полицейского произвола, которых в нашей стране довольно много. То, что произошло, вырисовывается во вполне цельную картину превентивного наказания для «слишком активного», умудрившегося за последнее время стать основным организатором порядка 15 массовых мероприятий и набившего оскомину, как у полиции, так и у чиновников различного уровня.

Прелюдия

Началось все задолго до 29 апреля, ставшего официальной датой «правонарушения», о котором пойдет речь. По всей видимости, была поставлена задача избавиться от меня всеми возможными способами. Первым шагом было мое отчисление из университета зимой 2016 года на дипломном курсе. По не официальной формулировке от декана «За то, что занимается не тем». Позже я узнал про заочное участие в этой эпопее местного отдела ФСБ, которое, естественно, явно не афишируется. Далее, как любой совершеннолетний гражданин, я подлежу годовому рабству (призыву) на благо нашей родине. В апреле этого года, в самом начале весеннего призыва в армию, на комиссии по согласованию массовых мероприятий сотрудники местного отдела по борьбе с экстремизмом торжественно вручили мне повестку, нарушив этим несколько законодательных актов. Улавливаете связь? Но сплавить в армию так и не удалось, повестка была нечитаемая. Сам же я как человек с анархическими и антимилитаристскими взглядами своего долга перед родиной не вижу в упор и даже подозреваю, что за неоднократные задержания эта «родина» мне порядком задолжала, а учиться маршировать по плацу и аккуратно заправлять постель я не вижу смысла.

Начало. Задержание

С армией не вышло, решили попробовать иначе. 29 апреля на выходе с тренинга по правам человека (кстати там говорили про полицейских) ко мне навязался некий субъект, похожий на полицейского. Правил вежливости, равно как и ФЗ «О полиции», он явно не знал, так как сходу потребовал предъявить мои документы не удосужившись представиться самому. Я ответил ему той же любезностью и был удостоен феерического жеста, человек в форме со скоростью супергероя флеша сверкнул своей корочкой и видимо решил, что этого достаточно для того чтобы я успел там что-то разглядеть. На мои требования показывать удостоверение, просьбы стоявших рядом правозащитников и членов ОНК, снимавших происходящее на телефон, человек в форме отказался. Примерно так же обстояли дела и с причиной проверки документов. На вопрос «Какие имеются основания, для проверки документов» субъект неуверенно и путано начал выдвигать версии, принципиально разнившиеся между собой. Вначале он заявил подрагивающим голосом о наличии некой ориентировки, но показать оную отказался, аргументируя тем, что «не покажу, она для внутреннего пользования». Затем речь зашла про розыск военкоматом, данные которого тоже не оглашались. Доверие к подобному субъекту таяло на глазах, особенно после того, как бедолага, раскрасневшись лицом, начал орать как потерпевший «Вы отказываетесь предъявить свои документы!». Прохожие неодобрительно посматривали на взмыленного оравшего полицейского, шарахались и отпускали фразы в стиле «Совсем охренели менты».

Затем, человек в форме сделал телефонный звонок и явился миньон, сложно по-другому назвать загадочное лицо в спортивной одежде, внешне напоминающее рыночного гопника. Представляться он не стал, видимо счел подобные формальности лишними. Первый сотрудник в его присутствии заметно осмелел и отгородив меня от правозащитников начал угрожающе приближаться, продолжая выкрикивать «Вы отказываетесь?». Затем события развивались предсказуемо, полицейский ударом в грудь сбил меня с ног, и оба молодчика провели задержание. Лихо скрутив меня в позу ласточки, названный «полицейский» и гопник в спортивном костюме бегом потащили меня в свое логово. Скажу сразу, поза крайне неудобная и на корточках путь оказался не близкий. Логовом оказался Пункт охраны правопорядка (как оказалось после проверки членами ОНК, он был скорее пунктом нарушения всех возможных норм содержания как заключенных, так и полицейских). Там, покрыв матом, меня толкнули к стене и пристегнули наручниками к крюку. Затем у нас состоялась милая беседа на предмет моего отношения к армии, в ходе которой мне показывали мою фотографию на телефоне полицейского. Субъект в форме, проводивший задержание, оказался сержантом полиции, говоря с кем-то по телефону он жаловался, что устал меня ждать 2 часа у Общественной палаты. Может, надеялся, что я услышу эти слова и раскаюсь в том, что доставил ему такие неудобства.

После милых разговоров с кучей неизвестных полицейских (никто из них также не стал называть свои данные) ко мне пришел некий замначальника отделения № 5. Конечно, к его появлению с меня предварительно сняли наручники. Оказалось, что сотрудники ОНК уже поставили на уши все верхи полиции, доступные для звонка, рассказав о правонарушении. Узнав у меня обстоятельства задержания, начальник удалился. Следующий раз я увидел его уже в отделении.

Время шло, полицейские вяло рассказывали, как им тошно на меня, нарушителя, смотреть.

Товарищи осаждали отдел, снимая все происходящее с улицы на телефон, а задержанные на рынке мигранты, которых полицаи вовсе не стеснялись в моем присутствии вербально смешивать с фекалиями, забито посматривали на мое улыбающееся лицо. Как я уже говорил, реальные причины задержания я понимал, и оно было совсем не первое, так как любая общественная деятельность непосредственно связана с подобными «неудобствами». Правозащитники же были крайне возмущены и активно спорили с полицейскими за пределами пункта, ведь за час до этого мы с ними дискутировали о значении полиции, я настаивал, что это лишь репрессивный орган, они же пытались доказать обратное. Практика доказала мою правоту, 1:0 в пользу анархистов.

Через полтора часа меня все-таки доставили в пятое отделение, где почему-то никто не мог сойтись во мнении о том, в каком статусе я нахожусь. Попытались взять объяснения, которые я отказался подписывать, ведь если я не в статусе нарушителя, то кажется, что и объяснять мне нечего. Однако отпускать меня не торопились, равно как и составлять протокол. Внезапно вернулся уже ранее известный мне замначальника отдела и проводил меня в кабинет, где находился мой защитник, тщетно пытавшийся выяснить, кто ответственный за задержание, почему не составлено ни одного процессуального документа и где те, кто задерживал. Сотрудники 5 отдела полиции отвечали нелепым молчанием, если говорили, то ответ сводился к тому, что никто не знает, следовательно, и ответственных за задержание нет. Однако уйти не давали, заявив, что сейчас сделают протокол.

За стол села какая-то женщина в форме, взяла бумагу и, покарябав три минуты, вышла из кабинета со словами «Мне не хватает информации» и исчезла вместе с намечающимся протоколом.

Прождав 15 минут, мы с защитником покинули отделение, решив, что искать ее уже не имеет смысла.

Затем

Подозрения о том, что это не конец, были очень сильны, поэтому я решил воздержаться от участия в массовых мероприятиях и, как оказалось, не напрасно. Сотрудники полиции начали искать меня, заявляясь на оргсобрания, названивая моим знакомым и показывая мое фото присутствовавшим на акциях. Однако через некоторое время встреча состоялась. Мой защитник, решив, что сотрудниками будет проведено расследование, пригласил меня и участкового по фамилии Бадяк для того, чтобы у меня взяли показания относительно действий сотрудника полиции. Показания он взял и тут же всунул повестку на составление протокола по ст. 19.3 (сопротивление законным требованиям сотрудника полиции). Напомню, что прошел почти месяц с этих событий. На составление протокола явился мой защитник, так как возможность предварительного заключения витала в воздухе. Защитник в свою очередь был поражен эрудицией участкового, который сам не мог разобраться, на какой стадии находится административное расследование, пытался найти информацию об этом в КоАП, долго шурша страницами, а затем и вовсе отказался давать протокол защитнику. Позже он напишет, что я не явился на подписание протокола. Подробности можно узнать на сайте Совета правозащитников Иркутской области «Сибирь без цензуры», прочитав рассказ самого защитника.

На следующий день меня ждал сюрприз. Во второй половине дня я с товарищами направлялся в гости к знакомой. Куда направляюсь, я нигде не афишировал, об этом знали только трое моих друзей. Но выйдя на автобусной остановке, я был приветливо встречен двумя сотрудниками местного Центра «Э». Любезно осведомившись о том, как я поживаю, один из них завернул мне руку. Бежать я никуда не намеревался и расценил эту «прелюдию» неуместной, но вполне предсказуемой. Заявив, что меня ищет участковый, они увели меня в автомобиль. Все действо происходило при моих товарищах, снимавших все на телефон. Сотрудники, поджидавшие меня на остановке, сказали, что встретили меня «совершенно случайно», однако повезли напрямую в суд, где к тому времени уже были в составе свидетели обвинения, участковый и прочие сотрудники полиции. Как я понял, они рассчитывали на скорый процесс, однако к суду тут же подъехал мой защитник и несколько товарищей с фото- и аудиозаписывающей аппаратурой, что несколько снизило оптимизм, читавшийся на лицах полицейских. Сотрудники Центра «Э» объяснили такой метод препровождения фразой: «Ну, а чо он, как не мужик, от суда бегает», — при этом речь о каких-либо документах так и не зашла. От суда, кстати, никто не бегал, ибо ни я, ни мой защитник оповещены, как ни странно, не были.

В тот день суд начался с прослушиваний ходатайств защиты и на том закончился. Дольше всего судья думал над ходатайством о разрешении видео-фотосъемки, но затем принял решение, что процесс «и так открытый» и лишняя фото-видео фиксация не нужна. Скажу честно, в судах не пахнет духом правосудия, но зато стоит дурман скуки, которым заражены все, от приставов, лениво развалившихся на стульях и иногда начинающих храпеть, до судей — лениво бубнящих приговоры. Суд — это скука, даже при том, что я был тем, кого судили. Однако мне придется описать некоторые знаковые моменты и решения суда дабы отобразить всю формальность и абсурдность процесса об обиженных полицейских, которых в нашей стране все больше.

Второй день суда прошел чуть более интересно и начался с того что в дверях меня встретил сотрудник военкомата с повесткой и некая женщина из ГУМВД (с ее слов) с видеокамерой, которую никто не знал. Повестку я подписал, а женщину удалили приставы, так как сотрудница полиции внезапно забыла, что в здании суда съемка ведется с разрешения.

На этот раз свидетельские показания разбавили бюрократический процесс. Первыми выступали сотрудники полиции, которые меня задерживали. По мнению человека, в форме, который 29 апреля подошел ко мне проверять документы, причиной задержания было то, что я подхожу по ориентировке, в которой значилось «камуфляжная куртка». По правде говоря, куртка у меня действительно было камуфляжная, однако, по его словам, за 5 дней, кроме меня на центральном рынке не было ни одного человека в камуфляже. Из его показаний следовало, что он выполнил все нормы: представился, подробно рассказал про ориентировку, но вот свидетели и я в том числе, каким-то образом пропустили этот момент. Я же по рассказу сотрудника полиции вел себя крайне неадекватно, грубо обижал его и пытался убежать, в результате чего ему ничего не оставалось, как скрутить меня и увести в отделение. И конечно же никаких фотографий он не показывал и речей про армию не вел. Однако вот заминка, в рапорте сотрудника стояло время задержание 10:30, а в протоколе 14:30 и он долго не мог разобраться какое из них настоящее. Более того сотрудник честно признался, что о неких «правах человека» он не слышал и его с ними не ознакомили.

Второй полицейский, как оказалось — стажер, был более откровенным. Он не отрицал, что применял грубую силу. Так же не отрицал, что представляться он отказался. По его мнению, он действовал «как добропорядочный гражданин», помогая сотруднику полиции задерживать нарушителя. Однако правовой акт, наделяющий его такими полномочиями назвать не смог. Так же он заявил суду о том, что не подпадает как стажер, под ФЗ «О полиции», а должностных инструкций у него нет. Правда, потом заявил, что они есть, но он их не знает. Когда его спросили, что он вообще делает, он ответил: «Хожу с полицейскими и помогаю».

Свидетели защиты, которых было трое, рассказали хронологию событий, которую я описывал в начале, поэтому повторяться не буду, акцент был лишь на фотографии, которую полицейский на своем телефоне демонстрировал не только мне. Так же одна из свидетельниц, являющаяся членом ОНК (Общественная наблюдательная комиссия — орган общественного надзора за соблюдением правил содержания заключенных), рассказала про проверку, проведенную в тот же день в ПОПе на центральном рынке, где была выявлена уйма нарушений норм содержания заключенных и ведения учета с некой «звездочкой» нарисованный напротив моей фамилии в книге доставленных.

Понятых, при которых составлялся протокол, опросить не смогли, оба они оказались пьяны, первого смогли освидетельствовать, а второго — нет. Не смогли разбудить. О том, что одного из них привели в коридор, мы догадались по запаху, который раздавался по всему зданию суда. Судья его допросить не решился.

Затем была просмотрена видеозапись, на которой красноречиво было изображено прямо противоположное показаниям сотрудников полиции. Сам я не верю в честные суды, равно как и в «доблестную» полицию, но после подобных показаний даже мне показалось, что иного решения, кроме как оправдательного быть не сможет. Суд же, заслушав свидетелей, почему-то перенес заседание на следующий день.

В третий день возле суда собралось около двадцати моих знакомых посмотреть на приговор, ибо были наслышаны о показаниях полиции в предыдущий день, и все хотели узнать уровень абсурда, которого достигнет процесс. К началу суда через дорогу уже стояли в одиночном пикете с плакатом «Нет полицейскому беспределу», что вызвало ярый интерес у приставов и административных работников суда, высунувшихся в окна.

Дело было за малым, еще раз опросили стажера полиции, по которому пришел договор о трудоустройстве, где было написано «обязан подчиняться ФЗ „О полиции“». Сам стажер заявил, что такого не помнит, потому что подписывал много документов. Затем он долго пытался понять, в качестве кого он меня задерживал, как стажер или как гражданин, но так и не смог разобраться.

Затем, в суде прозвучала моя речь в которой я обозначил данный процесс как политический, заметив про оперативников центра «Э», доставлявших меня в суд, розыск меня на акциях и фотографии в телефоне полицейского, судья сделал вид, что вовсе не знает, что такое «Центр Э» и никогда о таком не слышал, пришлось просвещать. Защитники озвучили свои замечания относительно полного непрофессионализма полицейских, которые не слышали о «правах человека» и не знают о своих должностных инструкциях, еще раз напомнив про заключение ОНК и видеозапись, на которой наглядно виден факт задержания и незаконность действий полицейского. «Суд принял во внимание…« — с этими словами судья удалился на вынесение приговора, аж на 2 часа. В зале повисла интрига, слушателям были очевидна глупость полицейских, и все считали, что решение очевидно — оправдать, но при этом многие понимали суть российского правосудия, поэтому не строили однозначных иллюзий.

Приговор подтвердил опасения, однако был не так строг, как мы предполагали, об административном аресте речь не зашла, но штраф в 1000 рублей вменили. Кому-то может показаться, что это мелочь, ведь 1000 рублей сегодня, действительно, сумма вовсе небольшая, за 3 дня суда расходы государства составили гораздо больше, даже если не учитывать оплату судей и административных работников.

Однако данный процесс еще раз доказал одну важную истину: суд на стороне полиции, даже если их вина очевидна. Ведь если бы меня признали невиновным, то по умолчанию оба полицейских оказались бы плохишами, среди белого дня производящими незаконное задержания и даже не ведающими, на каких основаниях и в соответствии с какими инструкциями. А этого наша власть, хоть судебная, хоть исполнительная допустить не может, ведь запятнанную «честь» полиции приходится отмывать пусть и засаленной щеткой. Полицейский всегда прав — вот вывод данного процесса и судебной политики в нашей стране, взявшей курс на взращивание некого образа «Полицейского-защитника», но странными методами.

Мы, конечно же, будем подавать апелляцию, но раньше, чем она дойдет до Европейского суда, я лично не ожидаю каких-либо положительных подвижек в данном деле.

28 апреля активисты движения «За альтернативную гражданскую службу» Иван Федосеев и Мирослав Мишинов пришли вместе с призывником Денисом Шмидовым в военкомат, чтобы засвидетельствовать его нежелание служить в армии. С ними также был Евгений Жмаев — отец другого призывника, добивавшегося возможности пройти альтернативную гражданскую службу. Федосеев (координатор проекта «Квир-призывник») и Мишинов (координатор Движения сознательных отказчиков от военной службы) снимали происходящее на камеры. Члены призывной комиссии отреагировали на это недружелюбно, вызвали полицию, которая грубо и с применением наручников задержала Мишинова и Федосеева. Полицейские доставили активистов в ОВД и составили на каждого сразу по два протокола о неповиновении полиции и мелком хулиганстве. Прошедший 27 мая суд встал на сторону задержанных и оправдал их. ОВД-Инфо публикует рассказ Мирослава Мишинова.

Если почитать полицейские рапорты, получается, что в четверг с утра пораньше мы поехали за 25 километров на призывную комиссию и начали крыть матом уважаемых членов призывной комиссии (а как разговаривать без «нецензурной брани»?), «размахивать руками» (утренняя зарядка!), «хватать полицейских за форменную одежду» (красивая же!). Затем мы наотрез «отказались проследовать в отдел полиции» и, наконец, решив устроить утреннюю пробежку, «попытались скрыться бегством».

Согласно другому протоколу, в это же самое время мы не делали утреннюю пробежку, а всячески «препятствовали военному комиссару исполнять его служебные обязанности, пытаясь сорвать проведение призывной комиссии» (мы ж ее добиваемся, чтобы сорвать!). Этот самый «военный комиссар» в какой-то момент предлагал мне провести призывную комиссию с ним «во дворе» (наедине, надо полагать), но я так и не понял, на что он намекал! Ну, а так как два пацифиста оказались на удивление драчливыми, полицейским пришлось применить к нам «приемы боевого самбо» и надеть наручники (не забыв пнуть и приложить об косяк). Именно так написано в наших протоколах, на основании которых нас судил Красносельский суд.

Нам же, как и нашим видеокамерам, вся эта картина представлялась чуть иначе. Я, Джон и Евгений Аленович (Иван Федосеев и Евгений Жмаев — прим. ОВД-Инфо) пришли на комиссию по альтернативной службе к Денису в качестве «лиц, готовых подтвердить достоверность доводов о том, что несение военной службы противоречит его убеждениям» (см. ФЗ «Об АГС»). Члены ПК в лице председателя, зампредседателя и представителя от МВД начали активно препятствовать нашему присутствию на заседании ПК: уговаривали выйти, выталкивали, угрожали военной прокуратурой и полицией.

Мы, четко осознавая, что закон на нашей стороне, несколько раз уточнив у призывника, что он хочет, чтобы мы остались, незаконным требованиям не подчинились и продолжили вести видеозапись заседания. Многократно призывали членов ПК не срывать призывную комиссию, обещали стоять молча в сторонке и слушать выступление призывника, чтобы потом подтвердить сказанное им. Предлагали излюбленный некоторыми ПК компромисс: снимаем только призывника. Всё это оказалось тщетно, и в какой-то момент после громогласного «Наряд, сюда!» в зал вошли трое сотрудников полиции.

Общение с ними было непродолжительным. Они вообще не хотели общаться и выяснять суть происходящего: кого и от кого нужно было защищать. На мою попытку потребовать представиться и предъявить удостоверение полицейский отреагировал молниеносно: из моих рук вылетел мобильный телефон.

В результате эффектных «приемов боевого самбо» я полетел на пол, руки мои оказались за спиной и в наручниках. К тому моменту передо мной уже лежал Джон. «Мой» полицейский не поленился пнуть его, пока защелкивал у меня за спиной наручники. Дальше помню эпизодами. Удивленный возглас Джона «Вы применяете физическую силу!», на что капитан полиции отвечает: «Да, применяем!» Толчок в сторону дверного косяка с ироничным «Что же ты ударяешься!» Полицейская машина и сразу же протоколы в маленькой комнатке наедине с этими самыми полицейскими, где мы под диктовку пишем «С протоколом согласен, больше не буду».

Снимать видео на призывных комиссиях мы стали пять лет назад — получается отличный материал, как для подготовки будущих соискателей АГС, так и для предотвращения нарушений прав призывников. Законность такой съемки ставила под сомнение почти каждая призывная комиссия: срывали заседания, вызывали на нас полицию. Но после нескольких жалоб и выигранного суда, наконец, поняли: мы имеем право фиксировать на камеру наше взаимодействие с должностными лицами при исполнении обязанностей (за некоторыми исключениями, конечно).

Мало-помалу призывные комиссии привыкали, и сегодня у нас уже десятки съемок из разных регионов России. И, кстати, целых три видеосъемки из этого самого Красносельского военкомата, где все наши «герои» прекрасно рассматривали заявления призывников в присутствии камер. В этот же раз съемку вела не Елена Попова (ведущий эксперт движения «За альтернативную гражданскую службу» — прим. ОВД-Инфо) — взрослая женщина, а мы — молодые активисты. Сыграл чисто психологический фактор: крупные чины в патриархальном эйджистском обществе никак не могли позволить себе унизиться перед нами. Хотя мы всего лишь реализовывали наши конституционные права.

15–20 лет назад не было Закона «Об альтернативной гражданской службе». Первопроходцы были вынуждены отстаивать свое право, опираясь исключительно на Конституцию, нередко сталкиваясь при этом с попытками уголовного преследования за якобы уклонение от военной службы. В 2004 закон появился, но сам факт подачи заявления на АГС вызывал в военкомате такое возмущение, что добиваться хотя бы принятия такого заявления зачастую приходилось через суд, обжалуя бездействие государственного органа.

Люди шаг за шагом расширяли круг тех, кто осознавал свои взгляды как противоречащие несению военной службы и заявлял право на АГС. Десятки правозащитных организаций, активистов и просто призывников вроде Дениса протаптывали тропинки, чтобы сегодня мы могли смело заявить: не просто право, но фактическая реализация права на АГС в России — возможна и доступна каждому. Если почитать хроники солдатских матерей, можно только восхититься тем, как изменилась ситуация с правами призывников за 25 лет их работы.

Однако, все это не помешало полицейским после доставления в ОВД составить на нас протоколы по двум статьям КоАП: ч. 1 ст. 19.3 («неповиновение законному распоряжению сотрудника полиции») и ч. 2 ст. 20.1 («мелкое хулиганство, сопряженное с неповиновением законному требованию представителя власти»). По обеим статьям — от штрафа до 15 суток ареста.

27 мая состоялся суд. Наши интересы представляли юристы правозащитной организации «Солдатские матери Санкт-Петербурга» Александр Передрук и Александр Горбачев. В рамках судебного разбирательства было допрошено 11 свидетелей, показания которых порой сильно расходились.

Согласно показаниям одного из сотрудников полиции, я размахивал руками на улице, в то время как мои руки были закованы за спиной в наручники еще в здании военкомата. А военнослужащий, чьему требованию прекратить видеосъемку мы не подчинились, и вовсе оказался не военнослужащим, а гражданским лицом. На вопрос «С чего вы решили, что он военнослужащий?» сотрудница полиции, составлявшая протокол, ответила: «Я так посчитала». Такой же ответ услышал суд и на вопрос «Почему вы решили, что его требования являются законными?».

Сверив видеозаписи с показаниями полицейских, судья прекратил административное производство «в связи с отсутствием состава административного правонарушения».

Утречком 18 мая 2016 года мы решили малость побеспокоить высоких господ из Белого дома напоминанием о своих низменных жилищных правах, обратить внимание обитателей оного учреждения на то, что существуют у людей определенные проблемы, причем, проблемы неотложные, требующие решения.

Только мы начали собираться — подошли сотрудники правоохранительных органов. Сначала правоохранители заявили нам, что наша акция не согласована. Удивили. Лично я очень удивился, поскольку прекрасно знал, что согласовать нам акции не могли, мы на согласование не подавали ввиду полной бесперспективности такого занятия в данном месте.

Мы объяснили правоохранителям, что собираемся ставить одиночные пикеты, что законом не запрещено.

Тогда правоохранители сначала заявили, что мы должны соблюдать установленное законом расстояние между пикетчиками. Затем, что если пикетчиков будет более одного, даже на установленном законом расстоянии, нас задержат, потому что это уже не будет одиночный пикет. Потом заявили, что я, как организатор акции, должен пойти в автобус и заполнить все документы.

Я очень удивился, ибо ни разу не слышал о подобных юридических процедурах, необходимых во время проведения одиночных пикетов. Я предложил поговорить на месте (заодно начав видеозапись странной дискуссии). Правоохранители заявили, что документов целая кипа и ознакомиться с ними можно только в автобусе.

Пораженный оным скоропостижно возникшим юридическим феноменом, я начал пытаться выяснить, что это за странные документы такие, но тут у правоохранителей кончилось терпение, и они начали тащить меня по направлению к автобусу.

В первый раз, благодаря активной жизненной позиции жильцов общежитий, далеко утащить не удалось, вторая попытка оказалась более успешной.

Далее, как автору материала удалось пронаблюдать из окна автобуса, большая часть протестующих выстроилась перед автобусом, скандируя: «Отпустите нашего товарища!»

Кроме этого был все-таки организован одиночный пикет. Елена Гаврилина, жительница дома по адресу ул. Каспийская д. 30, встала с плакатом «Прокуратура, СК РФ ведут отписки, не желая защищать, волоките 12 лет. Помогите внеочереднику получить положенное по закону жилье!».

Спустя 10 минут после того, как Гаврилина свернула плакат, ее задержали полицейские (подчеркиваю, уже после того, как она свернула плакат! Не ищите этому разумного объяснения. Его тут нет!). Затем начали задерживать уже оптом.

В полицейский коробок были засунуты Сергей Биец (Революционная рабочая партия), Елена Сидоренкова (корреспондент газеты «Рабочая демократия», во время задержания производила видеосъемку), Александр Савальский (член Союза журналистов России), а также жители общежитий: Елена Гаврилина, Мария Колесова (Болотниковская ул. д. 11 к. 2), Светлана Колыбельникова (Трехгорный Вал д. 14, к. 3).

Оставшихся на свободе жильцов полиция заботливо провожала. Жителей общежитий Трехгорки (данные общежития расположены недалеко от Дома Правительства) прямо до их дверей.

В ОВД «Пресненский» нас продержали около трех часов, затем отпустили. Объяснительные взяли только с двоих, протоколы не оформили ни на кого. Видимо, было достаточно сложно объяснить юридическим языком — почему же все-таки нас задержали.

Ну, в кодексе административных правонарушений статьи «барский взгляд раздражали», по крайней мере, пока еще нет.

Может, введут со временем.

Понятно, что произошедший цирк не отбил у жильцов общежитий желание бороться за свои права. Лишить человека желания защищать крышу над головой — трудно. Сейчас мы обсуждаем следующую акцию протеста.

****

Мы понимаем, что высоким господам из Белого дома с их высокими размышлениями о геополитических судьбах страны, с их огромными запасами недвижимости на территории западных стран (видимо, закупленных в целях осмеяния геополитического врага в самом его вражеском логове) наши проблемы покажутся смешными. Но все равно вынуждены были побеспокоить высоких господ, ибо иного выхода у нас нет.

Дело в том, что часть зданий общежитий незаконно, вопреки указу президента России от 10.01.93 номер 8 (гласящего, что объекты «жилищного фонда и обслуживающих его жилищно-эксплуатационных и ремонтно-строительных подразделений предприятий и организаций» не могут быть включены «в состав приватизируемого имущества»), а также ряда других законодательных актов, оказались в собственности различных частных фирм и других юридических лиц. Это, например, общежитие по адресу Трехгорный вал д.2 стр. 1 (и другие бывшие общежития Трехгорной мануфактуры), общежитие фабрики Ногина (Шереметьевская д. 9 корпус 3), общежитие на Ставропольской д. 17, общежитие РЖД в Угрешском проезде и многие другие.

Следует отметить, что статья 18 закона «О приватизации жилищного фонда в Российской Федерации» гласит, что ребята, приватизировавшие предприятие, не могут утащить с собой, как приданое, еще и жилой фонд, принадлежавший данному предприятию. Цитирую: «При переходе государственных или муниципальных предприятий, учреждений в иную форму собственности либо при их ликвидации, жилищный фонд, находящийся в хозяйственном ведении предприятий или оперативном управлении учреждений, должен быть передан в хозяйственное ведение или оперативное управление правопреемников этих предприятий, учреждений (если они определены) либо в ведение органов местного самоуправления поселений в установленном порядке с сохранением всех жилищных прав граждан, в том числе права на приватизацию жилых помещений», подчеркиваю, «с сохранением всех жилищных прав граждан, в том числе права на приватизацию жилых помещений».

Однако собственники приобретают здания общежитий не для того, чтобы терпеть в них людей. Пусть эти люди по закону и должны сохранять жилищные права.

От жильцов пытаются избавиться самыми разнообразными способами — поджоги, отключения света и воды, попытки выселения силой, установка охраны (не пускающей к жильцам родственников и гостей). Все это абсолютно незаконно. Все попадает под различные статьи Уголовного кодекса.

Ни за что из вышеперечисленного никто не был привлечен к уголовной ответственности. Максимум, что делают органы власти и надзорные органы, — заставляют предпринимателя прекратить или приостановить безобразие.

Да и то, лишь когда скандал вокруг издевательства становится публичным и ярким.

Особо следует отметить, что хотя по жилищному законодательству все дома подлежат передаче в муниципальный жилой фонд, город периодически отказывается принимать жилые дома. Как это происходит, допустим, с общежитиями на 16-й Парковой д. 3, проспекте Буденного д. 16, Ставропольской д. 17. Нет, недвижимость муниципальным чиновникам, конечно, нужна. Но только если ее перед этим зачистить от жильцов.

Людей массово снимают с очереди на улучшение жилищных условий, как это произошло с жильцами домов по адресам: Плещеева д.15, а, б; Аминевское шоссе, д. 13; Болотниковская д. 11 к. 2; Ярославское шоссе д.136; Загородное шоссе д 6; 4-я Парковая д. 25; 7-я Парковая д. 15, 19, 21, 21, а, 25, 47; Измайловский бульвар, д.15; Дербеневская ул. д. 14 к. 5; Введенского д. 2, 3, 4, 15 к. 5; Борисовская д. 16, Севастопольский проезд д 5; Нагорная д. 5 к. 2; Авиамоторная д. 6; Каширское шоссе д. 11, д. 13 к 2; Рязанский проспект д 5; 50 лет октября д. 2, к. 1; Нагорная д. 5 к. 2 — и с жильцами многих других домов.

Происходит эта нехитрая манипуляция путем незаконного приписывания к площади жилья, реально занимаемого обитателем общежития, площадей коридоров и лестниц общего пользования. С жильцом заключают договор социального найма жилья не только на комнату, в которой он живет, но и на кусок коридора перед ней. В результате оказывается, что жилец общежития вполне себе обеспечен жильем по норме предоставления (имеет более 18 квадратных метров на человека).

Данная практика незаконна, поскольку грубо противоречит части 2 статьи 63 ЖК, в соответствии с ней «типовой договор социального найма жилого помещения заключается на изолированное жилое помещение». Подчеркиваю, «на изолированное жилое помещение». Изолированным жилым помещением является квартира. Изолированным жилым помещением является комната в общежитии. Кусок коридора общего пользования или лестницы общего пользования (их тоже иногда приписывают) в состав изолированного жилого помещения не входит. Собственно, когда жильцов общежитий ставили на очередь на улучшение жилищных условий никто не считал, что куски коридоров рядом с их комнатами — это их жилплощадь. Городские чиновники решили так считать, только когда решили, что людей стоящих в очереди на улучшении жилищных условий, слишком много. И надо бы это количество подсократить. Желательно до нуля.

Следует отметить, что люди, облагодетельствованные площадью коридоров и лестниц, в придачу к потере места в очереди на жилье получают еще и рост коммунальных тарифов.

Жилищные чиновники незаконно лишают права на расселение жильцов ветхих домов, в том числе по адресам: 4-я Парковая д. 25; 7-я Парковая д. 15, 19, 21, 21а, 25, 47; Измайловский бульвар д.15, 1-й Грайвороновский проезд д. 7, 9, 9 а. Нет необходимости дополнительно объяснять, что проживание в этих домах напрямую угрожает здоровью жильцов.

До сих пор не получили жилья обитатели дома по ул. Камова д. 26. А этот дом уже нельзя назвать ветхим. Его и домом-то назвать нельзя, только руиной (следует отметить, что дом был уничтожен огнем при обстоятельствах, заставляющих думать об умышленном поджоге с целью выселения жильцов).

Я профессиональный клоун, закончил московское Государственное училище циркового и эстрадного искусства им. Румянцева (Карандаша) в 1994 году. До 1998 года гастролировал по России и зарубежью от компании «Росгосцирк». В настоящее время занимаюсь актерской деятельностью и клоунадой в театрах Москвы, по частным контрактам в кино и на телевидении. Я владею уникальной (быстрой) клоунской техникой рисования дружеских шаржей (за 1–2 минуты). На Арбате с 2008 года я оттачиваю свое умение, рисуя всех пожелавших получить шарж БЕСПЛАТНО. Да, я имею коробку, куда можно положить любую сумму для меня добровольно, но я не вынуждаю это делать. По Конституции любой гражданин может быть «благотворителем» и «благополучателем».

Клоун Олег Скрынников рисует на Арбате

С 2013 года (в теплое время) с нарастающей силой и периодичностью началось преследование меня полицией, по заявлениям некой гражданки Королевой Людмилы Михайловны, хозяйки крупного сувенирного магазина «Арбатская лавица». При этом полицейские Арбата изображают «усталость» от того, что им нужно реагировать на ее заявления и звонки по «102».

Забирая в полицию, служители закона не составляют протоколов о задержании, а берут объяснение и выпускают, таким образом треплют нервы артистам и музыкантам и тратят время, а протокол мог бы дать повод к оспариванию действий полиции в суде.

Этой весной ситуация особенно обострилась. 8 мая я вышел на Арбат рисовать. Сразу собрались люди. Рисовал около получаса. Подошли полицейские. Сержант сказал, чтобы я прекратил заниматься «этой деятельностью». Я включил видеокамеру телефона и сказал, что занимаюсь творчеством, на что имею право, закон не нарушаю, сержант предложил пройти в отделение. Я спросил, задерживают меня или приглашают. Он помялся и сказал, что приглашают, я ответил, что тогда приду, как освобожусь. «Тогда задерживаем», — изрек сержант. Я позвонил по телефону доверия ОВД, написанному на полицейском автомобиле, попросил зафиксировать факт задержания, которое считаю незаконным. Позвонил по телефону ОВД-Инфо и по «102». Собрал вещи и поехал с полицейскими в отделение.

В ОВД «Арбат» я сразу попросил бланк заявления и попросил составить протокол задержания, так как собираюсь подавать в суд на незаконные действия полиции. Слышал, как за дверью сержант сообщил дежурному: «Он по телефону доверия звонил…" Через 15 минут меня без всяких письменных объяснений (которые я писать отказался) выпустили через «черный» ход, поскольку в общем «парадном» холле (где основной выход) сидела гражданка Людмила Михайловна Королева, по заявлению которой меня и привела в отделение полиция. Королева пишет заявления на всех артистов, музыкантов и художников, обвиняя их во всем, что приходит в ее воспаленный от злости мозг (а может быть, она в сговоре с чиновниками Арбата). Стоит набрать в интернете «Королева на Арбате», и ситуация с ее психикой вам станет ясна по видео с ее участием. Тем не менее полиция странным образом «стесняется» Королевой…

Людмила Королева препятствует игре музыкантов на Арбате

Выйдя вновь «на свободу», я разложился на том же месте и стал рисовать для людей. Через полчаса ко мне вновь подошли полицейские (уже другие). Ситуация повторилась, и я вновь оказался в ОВД «Арбат» пред тем же дежурным. Из разговора полицейских я понял, что этот наряд был «не в курсе», что забирать меня не за что, но Королева вновь написала заявление и позвонила по «102», сказав что «клоун занимается вымогательством». По рекомендации дежурного полицейского в этот раз я написал заявление о клевете на гражданку, позвонившую по «102» («предположительно, Королеву», как я указал в заявлении, ведь она могла сделать звонок не сама), получил талончик и снова вышел на Арбат. Рисовал уже до вечера, закончил в половину одиннадцатого. 9 мая тоже рисовал весь день без инцидентов.

14 мая я снова вышел рисовать на Арбат примерно в 18 часов, а около 21 ко мне подошел гражданин в обычной одежде и без предоставления документов устно сообщил, что он главный специалист управы Климцев Константин Романович. С ним находились два сотрудника полиции. Гражданин потребовал пройти с ним в управу, я отказался. Я спросил у сотрудников полиции: «Господа полицейские, вы меня задерживаете или приглашаете?» На это получил ответ, что меня приглашают. На что я ответил, что готов отнести свои личные вещи в автомобиль и прийти в отделение полиции. Полицейские не возражали. Но человек в гражданской форме, представившийся Климцевым, настоял, чтобы был вызван наряд полиции на автомобиле и меня принудительно доставили в управу района Арбат. Я потребовал, чтобы полицейский наряд доставил меня в ОВД «Арбат», а не в управу.

В ОВД «Арбат» был составлен протокол административного правонарушения по статье 11.13 КоАП Москвы (торговля с рук и предоставление услуг населению в неустановленных местах — ОВД-Инфо), протокол досмотра личных вещей. Мои личные вещи были изъяты и на моих глазах вынесены из ОВД «Арбат» по указанию Климцева (видеозапись выноса вещей я сделал). Протокол об изъятии моих личных вещей сотрудники полиции мне выдать отказались, сказав, что мне его выдадут в управе. А в управу я идти отказался, сами понимаете Управа не имеет полномочий задерживать людей. Потом я написал заявление на Климцева о противоправных действиях в отношении меня и еще одно заявление на Климцева о похищении моих вещей с подробным описанием обстоятельств. Аргументацию такой трактовки читайте в тексте жалоб в прокуратуру и суд, которые я написал позднее (уже дома) И все другие законодательные акты в собственную защиту мной изложены там же. Желаю всем позитива, радости и уверенности в жизни.

Число 17 является отсылкой к революции 1917 года. В рамках «Стратегии-17» устраиваются акции солидарности с преследуемыми по политическим мотивам, экологические и зоозащитные мероприятия, а также акции прямого действия. 17 марта активисты НРО и НРА перекрывали в Москве Садовое кольцо, выражая солидарность с фигурантами саратовского «Дела об осквернении бетонной плиты», а 17 апреля проводили субботник в Кузьминском лесопарке. 17 мая активисты НРА и НРО прошли по Новочеремушкинской улице с дымящимися фаерами и баннером с лозунгом «Права не дают, их силой берут», перекрыв тем самым движение по улице в одну сторону. Эта акция была направлена против расширяющейся практики политических преследований и, в частности, законопроектов, ужесточающих наказание за террористические и экстремистские преступления. Тимофей Умеренков рассказал ОВД-Инфо подробности своего задержания.

Я ехал на ежемесячную акцию, которая проводится организациями НРО и НРА. Цель ее была перекрытие дороги и демонстрация лозунга «Права не дают, их силой берут».

С начала и до конца этой акции все прошло успешно. После того, как все начали расходиться и зашли во дворы, за нами следовала машина полиции. Все начали разбегаться. После того, как все разбежались, машина и пеший сотрудник полиции следовали за мной. Я остановился по первому требованию. Меня посадили в машину, где хорошо обложили матом и пытались запугать: «Добегался, гандон, мы на тебя все повесим, за всех будешь отвечать» и т. д. Я пытался вообще не разговаривать с ними, пока меня везли в отдел.

После приезда в отдел, меня привели в комнату и досмотрели сверху донизу, на время задержания у меня изъяли телефон и пневматический пистолет Макарова. Потом меня начали спрашивать, что я забыл у них в городе и кто мы все такие. Я сказал, что вообще оказался там случайно по приглашению знакомой, что ехал, не зная цели этой акции и т. д. По моему поло «Динамо» они решили, что мы просто фанаты, которые захотели пошуметь. Они говорили, что я вру им и если не скажу правду, поеду в распределительный центр какой-то и не скоро оттуда меня заберут родители. Я им ответил, что сказал все, что хотел.

Потом меня отвели в комнату, где я ждал с девяти до половины первого ночи, пока за мной приедут родители. На следующий день они моей маме позвонили и сказали что в пятницу нужно быть у них в отделе до десяти часов вечера.

По данным ОВД-Инфо, 20 мая Умеренков до отдела не добрался.

С 2012 г. не прекращается борьба жителей квартала Ульянки в Санкт-Петербурге, против незаконной уплотнительной застройки, ведущейся на территории, прилегающей к парку «Александрино» (объект культурного наследия федерального значения).

Местные жители и градозащитники выиграли уже 23 судебных процесса, а Верховный суд вынес решение о незаконности строительства и отменил всю новую застройку в квартале. Однако, несмотря на это, строительная компания «Воин-В» продолжает работы, и строительная техника по-прежнему уничтожает объект культурного наследия.

Чтобы воспрепятствовать проезду строительной техники, 13 мая в 12:00 я приковал себя наручниками к воротам незаконной стройки в присутствии журналистов и местных жителей. Представители застройщика вызвали полицию, которая приехала через час после вызова, хотя отделение находится в 500 метрах от места событий. Сотрудники полиции срезали наручники и задержали меня, предъявив обвинение по статье 19.3 КоАП (неповиновение законному распоряжению сотрудника полиции), несмотря на отсутствие физической возможности подчиниться их требованию и отойти от ворот стройки. При этом сотрудники полиции заявили о законности строительных работ, однако на мое требование не показали документы, доказывающие это.

После задержания меня доставили в дежурную часть 8-го отдела полиции для составления протокола. Мне хотели вменить также статью 19.1 КоАП (самоуправство). Однако, после того как я посоветовался с активистами организации «Группа помощи задержанным», которые объяснили, что вменять эту статью неправомерно, так как я не причинил никакого ущерба, протокол пропал. Позже сотрудники полиции сообщили, что отказываются предъявлять обвинение по этой статье. Зато привлекли по статье 19.3. С помощью юристов из вышеуказанной организации написал в протоколе, что отказываюсь признавать вину, так как у меня не было возможности подчиниться полиции (был прикован и отсутствовали ключи от наручников).

В отделении провел 5 часов, на 3-м часу меня хотели отпустить, но я настаивал на том, что нужно дождаться адвоката, чтобы он все проверил. После приезда адвоката подписал бумагу о том, что обязуюсь 18-го мая явиться по требованию полиции или суда (на момент публикации рассказа суд еще не состоялся — ОВД-Инфо). Затем был отпущен и отправился на место застройки, где состоялось собрание жителей квартала в защиту парка «Александрино».

ОВД-Инфо публикует воспоминания профсоюзной активистки из Магнитогорска Челябинской области Олеси Романовой, в 2014 году эмигрировавшей в Финляндию. Она была председателем Городской Рабочей Общественной Организации Магнитогорска (ГРООМ) и независимого рабочего профсоюза «Защита» на Магнитогорском металлургическом комбинате и на его дочерних предприятиях. В 2011 году на Олесю Романову было заведено уголовное дело по ст. 282 УК (возбуждение ненависти) за ролик в интернете «Фашисты в погонах в легендарной Магнитке». Дело до сих пор не закрыто. В 2015 году был проведен обыск по месту ее работы до эмиграции и появилось новое уголовное дело в 2016 году по ст. 199 УК (уклонение от уплаты налогов).

Хотела бы рассказать один эпизод из периода, когда я была членом КПРФ. С тех пор действующие лица изменились, в КПРФ в Магнитогорске пришли к управлению вроде бы лица с левыми взглядами, но на самом деле оборотни. Это происходило в ту пору, когда в нашем провинциальном городе, коррумпированном насквозь, инициативная группа членов КПРФ решила сменить председателя горкома КПРФ Анатолия Ковалева, который не вел никакой деятельности в защиту прав рабочих, а подчинялся олигарху-миллиардеру Виктору Рашникову, хозяину Магнитогорского металлургического комбината.

Шел 2009 год, тогда праздник 7 ноября был еще мало—мальски чтим. Я была членом КПРФ Магнитогорска, а мой муж состоял в «Левом фронте». И вроде бы программа обеих организаций была одна — защита прав трудящихся, но они никак не могли смириться с конкуренцией и не считали друг друга единомышленниками в политической жизни. Это потом, в Москве, было заключено соглашение о помощи друг другу, и проводилось много пикетов и мероприятий совместными усилиями.

В солнечный, но морозный субботний день 7 ноября 2009 года КПРФ Магнитогорска решило провести демонстрацию, пройти по главной улице города, а затем устроить митинг и возложение цветов у памятника Ленину.

Я была «зеленой» во всех отношениях. Это был первый митинг для меня как члена КПРФ и первое задержание меня милиционерами. Мой муж, будучи членом «Левого фронта», взял два флага с надписями «Левый фронт» на красном фоне. Мы встроились в колонну, муж и Валентина Куликова — член КПРФ, но активная женщина, борющаяся с несправедливостью, вызвалась нести второй флаг «Левого фронта». Они встали позади всех шествующих, чтобы не мешать, но выразить свою позицию, что в такой праздник все мы едины, и, в принципе, цели у нас одни. В этот период в городе проходила голодовка Комитета обманутых акционеров ОАО «ММК» (присвоив мошенническим путем их акции, Рашников и стал долларовым миллионером). Мы с мужем поддерживали и будем поддерживать этих людей. А Ковалев подчинялся Рашникову и «Единой России» и держал КПРФ не как самостоятельную левую партию, а для галочки, для видимости, для баланса сил, скажем так. И вот загремел оркестр, колонна выстроилась и тронулась…

Как только Ковалев увидел флаги «Левого фронта», его хватил мандраж. Он подошел к мужу и начал орать, что тот что-то нарушает. Андрей спокойно возразил, что он солидарен с КПРФ и просто пройдет с флагами, тем более, что на флагах нет экстремистской или фашистской символики, а фон красный, как и у флага СССР. Ковалев убежал. Я курсировала по колонне, то заходила вперед, то подходила к мужу… В какой-то момент оборачиваюсь и вижу, что мужа и Куликову от шествия оттеснил десяток милиционеров, окружил кольцом, и уже подъезжает машина ППС. Я назад к ним, милиционер в кольцо меня не пускает, я называю имя, показываю паспорт, подхожу к мужу. Там перебранка, милиционеры отбирают флаги, повязали Куликову, в машину ППС сажают, следом заламывают руки мужу. И тут какой-то особо ретивый мент силком меня толкает к двери машины ППС, типа, залазь. Я спрашиваю: на каком основании? Он мне — для установления личности. Я говорю, что я только что предъявила паспорт. Он мне — ну, значит, за сопротивление сотрудникам милиции, статья 19.3 КоАП.

Меня силой затолкали ко всем, и мы едем в Ленинское отделение милиции, от которого стартовала колонна, и которое находилось от нас в 7 минутах ходьбы медленным шагом. Вот так далеко нам дали продвинуться! Привезли нас в отделение, посадили в приемник, обгаженный по углам, обшарпанные стены, истыканные сигаретными окурками. Ни звонков другу, ни связи с внешним миром. Часа через два нас по очереди стали вызывать на допрос. Оказалось, что председатель КПРФ Ковалев и его зам по какой-то непонятной работе 75-летний старичок Каюкин, ведший шествие, дали против нас показания. Уже были протоколы опроса свидетелей, которых мы в упор не видели в толпе милиционеров. Короче, государственная машина закрутилась полным ходом. Свидетели, писавшие объяснения, были противоречивы в своих высказываниях. Некто Рахметов утверждал, что в конце колонны шли трое граждан с флагами (две штуки) с надписью «Левый фронт». Некто Коростелькина утверждала, что она видела трех неизвестных ей граждан, которые двигались с флагами «Левый фронт» отдельно от шествующих. Так сколько было флагов, и где мы шли? Даже в ходе судебного заседательства не было выяснено. К тому же ни один свидетель не почтил судебное заседание своим присутствием. В протоколе об административном правонарушении были свидетели Пиянзин и Горский, а в постановлении фигурировали фамилии Рахметов и Коростелькина. Каюкин несмотря на то, что вел колонну, дал показания, что видел, как трое членов КПРФ несли флаги с непартийной символикой. Ковалев в показаниях писал, что шел Романов с флагами.

Опросив нас в отделении милиции, про нас опять забыли. Через восемь часов после нашего задержания, нас, опять же без объяснений, поздно вечером, в субботу, по темноте загрузили в машину ППС и повезли — как вы думаете куда? По домам? Конечно, нет! Нас привезли к мировому судье Ленинского района, которую в срочном порядке вытащили из постельки. Та зачитала нам нотацию-приговор, влепила всем по две статьи Кодекса об административных правонарушениях — статью 20.2 «Нарушение установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования» и статью 19.3 «Неповиновение законному распоряжению сотрудника полиции." и штрафы по тысяче рублей. Вот такой был праздник у нас 7 ноября 2009 года! После этого знаменательного дня у нас полгода шли судебные заседания, где судью не почтили своим присутствием ни Ковалев А.Ф, ни Каюкин Л.Д, ни куча свидетелей и полицейских исполнителей. Несколько раз заседания переносили в связи с их отсутствием. В конце концов, с меня были сняты обвинения, а с моего мужа и Куликовой — нет.

Протестные акции я посещаю с мая 2009 года. Начинала я как ЛГБТ-активист, в 2009 и 2010 годах участвовала в «радужных» флешмобах. В 2011 году этот флешмоб задержали: вышла группа людей — они называли себя боксерами… Тут же приехала милиция и предложила отвезти нас в безопасное место. Безопасным местом почему-то оказалось отделение милиции. Сейчас я — в большей степени общегражданский активист.

6 марта нынешнего года меня вызвали на опрос в ФСБ. С опером там мы очень долго разговаривали. Он выяснял, хочу ли я свергнуть президента, конституционный строй, являюсь ли я сторонником (запрещенного) «Исламского государства». Опер сказал, что на меня пришла жалоба, которую он показать не может, что я веду подрывную деятельность. Он также спрашивал, хочу ли я пропагандировать гомосексуализм среди несовершеннолетних, на что я сказала, что если несовершеннолетний что-то не то увидит на моей странице «ВКонтакте», так это значит, что за ним нужно лучше следить. У каждого несовершеннолетнего есть опекун, родитель. На моей странице «ВКонтакте» написано, что ее нельзя просматривать несовершеннолетним.

11 марта меня вызвал прокурор, и в итоге меня привлекли за «пропаганду фашизма». У меня на странице было опубликовано видео «Это рашизм, детка» на песню харьковского музыканта Бориса Севастьянова. Там в самом начале, с 19 по 25 секунду, идет свастика, она эффектно сгорает потом. На видео аннексия Крыма сравнивается с фашизмом в Германии.

Экспертизу по этому административному делу делал специалист-психолог, и даже не по видео, а по скриншоту с видео. 5 апреля был суд, на суде поднимался вопрос, что такая экспертиза не входит в специализацию психолога. На что тут же было сказано, что эта женщина — не только психолог, но и специалист-историк. Никаких документов об этом не было предоставлено, но судья «поверил на слово».

Прокурор настаивал на аресте, чтобы у меня «было время подумать над своим поведением» — это цитата. В итоге мне присудили 10 суток административного ареста, сейчас я обжалую это решение в крайсуде. 14 апреля еще меня вызывали на опрос в ЦПЭ — кто-то пожаловался, что я «защищаю Полюдову».

Можно, конечно, игнорировать предложения правоохранителей побеседовать, но я хожу без повестки, дабы понимать, к чему готовиться. Я покурила с ФСБшником — стало понятно, что будет административка. Чтобы держать ситуацию под контролем, чтобы вдруг не выяснилось, что я ем детей по выходным.

Когда крайсуд будет — пока неизвестно. Почему меня сразу не доставили в спецприемник, я так и не поняла. Сказали, что нет в наличии конвоиров и в течение нескольких дней мне нужно самой прийти в спецприемник. Но я подала жалобу. Не знаю, то ли у них действительно конвоиров не было, то ли они хотели «дать мне сбежать». Уклонение от административного ареста — это еще 15 суток, а сидеть почти месяц в спецприемнике мне совсем не хочется.

В Краснодарском крае распространена практика: сначала активиста сажают по какой-то административке, а пока он сидит, не может себя защищать, заводят уголовное дело: так было с Евгением Витишко, Дарьей Полюдовой.

P. S. Помимо сотрудников ЦПЭ и ФСБ, активистами в Краснодаре интересуется странный телефонный тролль. Он раз в три дня меняет номера, может раз сорок позвонить за сутки, представляется эшником из Ростова. Он регулярно звонит активистам, журналистам, в ОВД-Инфо, рассказывает о якобы обысках, убийствах, задержаниях. Аркадию Бабченко звонил — сказал, что якобы убили журналиста «Новой газеты» Евгения Титова из Краснодара. Не ясно, откуда он берет номера. Помимо активистов, например, он звонил моей маме, родителям и подруге Полюдовой. Когда я ездила в Питер, он звонил и спрашивал, как дела в Питере. Сначала предлагал подорвать офис «Единой России», устраивать драки. Мы писали на него заявления в ЦПЭ, прокуратуру, но искать его не стали. Возможно, он пытается дискредитировать нас, чтобы если у нас действительно кого-то арестуют, в это не поверили.

27 мая 2015 года старшим следователем УФСБ России по Курской области на меня было заведено уголовное дело из-за видеоролика «ГОТОВ УБРАТЬ ПУТИНА, ТОГДА ВСТУПАЙ СПЕЦНАЗ ОППОЗИЦИИ ЧАПАЕВА», выложенного в соцсети ВКонтакте.

Далее, 29 мая 2015 года, у меня в квартире был проведен обыск. В ходе обыска были изъяты 2 компьютера, 2 мп3-плеера, 1 съемный жесткий диск, телефон, 2 внутренних жестких диска, 28 компьютерных CD-дисков, 1 записная книжка, абонентский интернет-договор, налоговая декларация брата, доклад на тему «Коммунизм», письма от Дарьи Полюдовой, листовка «Левого фронта», листовка с социальными требованиями.

После обыска меня доставили на допрос, в ходе которого я не признал свою вину. Объяснил, что создал этот видеоролик для того, чтобы объединить людей для борьбы с несправедливостью. Во время допроса сотрудник ФСБ в присутствии следователя Ивана Зачиняева угрожал, что мне могут вколоть сыворотку правды, а также использовать другие методы для получения нужных следствию показаний. Он также сказал мне, что в тюрьме таких, как я, не любят. Зачиняев в это время смотрел мне в глаза, ожидая, как я на это отреагирую.

(В описании к этому видеоролику написано, как ознакомиться со всем, что я и мои товарищи написали про мое уголовное дело).

Затем 19 июня 2015 года Зачиняев вызвал меня к себе в кабинет. Там он дал мне и моей якобы защитнице, «государственному адвокату», которая со следователем разговаривала, как с хорошим знакомым, ознакомиться с тем, что в отношении меня назначена психическая и наркологическая экспертиза, а также с тем, что данное видео, по мнению фсбшных экспертов, призывает к свержению государственной, т. е. Путинской Власти. Причем это было написано в крайне издевательской форме, по моему мнению. Там было написано, что данное видео, конечно же, призывает к насильственной смене государственной власти.

Дело расследовалось более девяти месяцев. В пятницу 18 марта 2016 года вместе со своим адвокатом Минайловым Андреем Анатольевичем я ходил к следователю Зачиняеву. В кабинете следователь ознакомил меня и моего адвоката с тем, что в отношении меня прекращено дело по статье 319 УК — оскорбление представителя власти «президента Путина» (причиной возбуждения дела был пост, в котором читателям, желающим с использованием нецензурной лексики послать Путина, предлагалось поставить под ним лайк — ОВД-Инфо), а также предъявил мне обвинения по статье 280 части 2 (публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности) по двум эпизодам: видеоролику и перепосту со страницы Дарьи Полюдовой. Посоветовавшись с адвокатом, я дал показания, что не имел умысла к призыву к насильственным действиям, и далее воспользовался статьей 51 Конституции РФ. 22 марта 2016 года я подписал документ о том, что ознакомился с материалами уголовного дела, а 25 марта следователь Зачиняев выдал мне на руки обвинительное заключение.

6 апреля 2016 года мне позвонила секретарь Ленинского районного суда города Курска и сказала, что 14 апреля состоится первое судебное заседание по моему уголовному делу. Она сказала, что судебное заседание будет открытым. Итак, 14 апреля в Ленинском районном суде города Курска начнется первое судебное заседание по моему уголовному делу. Начало заседания в 9 часов 30 минут утра, кабинет 102, судья Щадных Дмитрий Анатольевич.

7 марта я, Ворожцов Алексей Анатольевич, в 14.00 в г. Иваново был задержан вместе с моим товарищем Ниловым Юрием Сергеевичем людьми в форме сотрудников полиции. Поводом к нашему задержанию послужили две бутылки пива, открыто стоящие на земле.

Люди в форме сотрудников полиции на автомобиле ОВО подъехали к нам и попросили проехать с ними в Ленинский ОВД с целью составления протокола по 20.20 КоАП — «распитие алкогольной продукции в общественном месте». Наши доводы о том, что
факт наличия пивных бутылок на земле не может свидетельствовать о распитии, о том, что они не были непосредственными свидетелями распития, их машина не была оборудована видеорегистратором, а значит, у них не существует фактических доказательств потенциального распития, даже если бы оно и имело место быть, приняты в расчет не были. Мы проследовали в участок. В участке я попросил
сотрудников полиции представиться, показать свои служебные удостоверения в соответствии с законом о полиции, так как я намеревался обжаловать их действия.

Этого сделано не было. Поняв, что дискутировать с данными людьми бессмысленно, я отказался с ними сотрудничать и предъявлять свой паспорт. Согласившись сделать это только после предъявления их документов. В ответ на это люди в форме сотрудников полиции (позвольте называть их именно так, поскольку на тот момент у меня не было никаких свидетельств, что данные люди находятся при исполнении) попытались провести дактилоскопию против моего согласия. После этого я почувствовал уже реальную опасность от этих людей, и именно поэтому попытался скрыться от них при
первой возможности (когда меня повезли на так называемое медосвидетельствование). С точки зрения суда, я совершил типичное нарушение 19.3 — неповиновение законным требованиям сотрудников полиции. Но, на мой взгляд, эти требования и не были законными. Я имею юридическое образование, поэтому хорошо знаю, как должна происходить процедура задержания. Сотрудник обязан представиться, назвать причину задержания, составить протокол на месте совершения административного правонарушения. А я вправе обжаловать данный протокол, если не согласен с ним, в судебном порядке. После того, как меня поймали, мне провели медосвидетельствование на алкоголь. По озадаченным лицам людей в форме сотрудников полиции я понял, что они не вполне остались довольны результатом. Именно поэтому, как я считаю, в моем деле фигурирует не 20.20 — распитие, а именно 19.3 — неповиновение. После этого я очутился в КПЗ, где сидел до 9 числа до суда.

Именно в КПЗ я почувствовал политическую подоплеку в этом деле. Всех попавших 7 числа административно задержанных судили дежурные(ый) судьи (я) 8 марта — в праздник. Всех, кроме меня. Задержанный в 14.00 7 марта я был судим уже после 15.00 9 марта (время не помню точное, товарищи могут подтвердить. они даже фотографировали часы в суде) Я просил сотрудников полиции отпустить меня, мотивировав это задержанием более 48 часов. Получил отказ. Заявил об этом на суде, получил отказ.

Судья заслушал мои доводы, доводы моего свидетеля — товарища, который был со мной в тот день и на которого оформили-таки 20.20 без суда, хотя он не был согласен с протоколом. А вот сотрудников полиции я на суде не увидел. Их рапорт послужил основой для моего обвинения, и судья с ним согласился. Увы. Я получил 13 суток. Пытался обжаловать их в областном суде, ссылаясь на те же 48 часов, на хронические
заболевания. Безуспешно.

Содержание на Рабфаковской для административно задержанных было удовлетворительным. Хотя едва ли такая формулировка подходит для тюрьмы. Питание: завтрак скорее неудовлетворительный — холодная каша, которую практически невозможно есть, обед — удовлетворительный (первое/второе), ужин — 50/50 — когда
пища сносная, когда нет (холодная, несоленая). Сами порции по объему скорее подходят для детей детского сада, чем для взрослых мужчин. Выражаю огромную благодарность товарищам за передачки. Спасибо вам. Вы самые лучшие! Без вашей поддержки было бы гораздо труднее! Прогулка 20 минут в день в прокуренной клетке небольшого размера. Грустно. Возможно одно свидание за срок. Приходила мать. Свет в камере был очень тусклый, подсадить зрение за чтением можно легко. Сокамерники попались нормальные, за исключением последних двух дней заключения. Когда к нам в камеру попал бомж.

Наверное, остались вопросы, можно ли считать это дело сугубо
политическим. Ответ мой будет таков: и нет, и да. Скорее всего, при задержании сотрудники преследовали цель выполнения плана по административно задержанным. Вместе с ними в машине находилась девушка-стажерка. А вот дальнейшие действия, на мой взгляд, носят политический оттенок.

Почему я так считаю:

1) Задержание на двое суток, тогда как всех административно задержанных, попавших в мою камеру, судил 8 марта дежурный судья;

2) Назначение столь сурового, на мой взгляд, наказания — 13 суток для человека ранее не привлекавшегося к административной ответственности, имеющего ряд хронических заболеваний. Тогда как данная статья подразумевает в качестве альтернативного наказания штраф в 1000 рублей.

Рассуждать о законности-незаконности считаю здесь излишним, думаю, читатель сам сделает свой вывод.

Хотелось бы отметить другое: что отнюдь не только социальный активист подпадает под опасность. Например, со мной в камере сидел молодой человек, которому дали 10 суток только за то, что он не отметился у участкового. Он поведал мне такую историю: в связи с судимостью он был обязан отмечаться у своего участкового, но т. к он живет в с. Савино, а работает за пределами села, отметиться он не мог. В связи с этим, учитывая размеры села, где все друг друга знают, он позвонил участковому и объяснил ситуацию. У парня трое детей и их нужно как-то кормить. Участковый был уведомлен, но после ситуация развернулась таким образом, что парня посадили на 10 суток.

Ранней осенью 2015 года, наблюдая бездеятельность украинских правоохранительных органов, мы с коллегами начали собирать информацию о возможных свидетелях защиты по делу Николая Карпюка и Станислава Клыха — двух граждан Украины, которые на тот момент уже более года содержались в местах несвободы в России по обвинению в участии в первой чеченской войне. По обвинению, кстати, сфальсифицированному — как свидетельствует анализ правозащитного центра «Мемориал», который недавно признал Карпюка и Клыха политзаключенными.

На поиски свидетелей событий более чем 20-летней давности, а также на бодание с украинской правоохранительной системой у нас ушли долгие месяцы. Тем не менее, в том числе благодаря людям доброй воли среди органов власти, наши усилия увенчались успехом. Протоколы допросов соратников Николая Карпюка по деятельности организации УНА-УНСО, а также одногруппников и однокурсников Станислава Клыха по историческому факультету Киевского университета были составлены и переданы в Российскую Федерацию в ответ на запрос из Генпрокуратуры РФ. Тем не менее, как стало известно буквально на днях, Верховный суд Чеченской Республики отказался приобщать эти документы к материалам дела. Возможно, удастся приобщить на этапе апелляции, но маловероятно.

Этому вполне прогнозируемому (хотя бы с точки зрения дела Савченко) разочарованию предшествовала еще одна попытка сделать голос свидетелей защиты слышимым для суда присяжных. Защита Карпюка попросила меня выступить в суде в качестве свидетеля и, в частности, представить записанные мной на видео показания «унсовцев» о том, где находился Карпюк в конце 1994 — в начале 1995 годов. Именно в этот период Николай, возглавлявший ровненское отделение УНА-УНСО, якобы особо свирепствовал в боях за Грозный.

Но выступить в чеченском суде оказалось не так-то просто. Для этого мне пришлось приезжать в Грозный дважды, поскольку первая попытка оказалась неудачной.

В назначенный день заседания вдруг оказалось, что судья заболел. Причем, как было нам объявлено, заболел на месяц. Адвокаты подсудимых Докка Ицлаев и Марина Дубровина были однозначны в своих оценках этой внезапной судейской хвори: ее причина — приезд свидетелей защиты. Главным образом, четырех родственников Капрюка и Клыха.

Но уже через несколько дней, во время рассмотрения апелляции на продление меры пресечения, оказалось, что судья здоров и требует допроса свидетелей защиты не через месяц, а уже через несколько дней.

К счастью и вопреки разным преградам (вроде визита миграционной службы за час до судебного заседания), братьям Николая Карпюка, а также маме и двоюродному брату Станислава Клыха удалось выступить перед судом присяжных. Но вот меня допрашивать в их присутствии суд отказался (мол, а она кто вообще такая?), попросив присяжных удалиться. Я понимаю, что судья, согласно российскому УПК, имеет на это право, тем не менее, налицо сомнительная селекция и манипулирование тем, что присяжные услышат, а что — нет.

Сразу после того как за присяжными закрылась дверь, прокуроры бросились протестовать против моего допроса, заявив, что я являюсь необъективной. Чем обусловлена моя необъективность, они не объяснили. Ведь я не прихожусь родственником подсудимым, я никогда не состояла в УНА-УНСО или каких-либо приближенных к этой организации кругах, я не являюсь заинтересованной стороной. «Не надо нам здесь этих журналистских расследований», — с пренебрежением заявил прокурор. И суд с ним согласился.

Вот именно это меня впечатлило больше всего.

Даже не грубиянское поведение судьи и откровенное подыгрывание прокурорам (вообще, такое впечатление, что в процессе судьи нет, исключительно гособвинение). В конце концов, Украина — пока не та страна, которая может похвастаться завидной судебной системой, и у нас тоже можно насмотреться на всякое.

Больше всего меня впечатлило пренебрежение, и даже брезгливость, овладевающая судьей и прокурорами при любом упоминании о чем-либо, связанным с гражданским обществом, журналистикой, общественной или правозащитной деятельностью, к коей я имела неосторожность быть причастной. Судья Исмаилов упорно, хоть и не всегда неуместно, возвращался к роду моей деятельности, выступая с репликами порицания. Мне, наверное, должно было быть стыдно за то, чем я занимаюсь. Видать, позорное это дело — быть общественным активистом, и я должна была прямо там, в зале суда, раскаяться, покаяться и поклясться больше никогда этой ересью не заниматься.

Ведь смешно же и абсурдно это звучит!

Судья: — Где вы работаете?

Я: — Общественная организация «Центр Гражданских Свобод»?

Судья:- Гражданские свободы? У вас? На Украине?

До сих пор не могу понять: это была игра на публику или все-таки искренность? Ведь это прозвучало из уст судьи Верховного суда Чеченской Республики, в которой только за последние дни было похищено несколько представителей творческой интеллигенции и где на моих собственных глазах произошло нападение на Игоря Каляпина и изгнание его из гостиницы — потому что он смеет высказываться критически в адрес главы республики.

В общем, сам факт того, что я принадлежу к гражданскому обществу, похоже, был воспринят судьей и прокурорами как личное оскорбление. Но почему?

А вот за этот вопрос мне даже косвенно пригрозили уголовкой. «Почему?» — вырвалось у меня после отказа приобщить к материалам дела записанные мной видеосвидетельства. «Вы все такие с Украины: почему-почему… — нервно отреагировал судья — Была здесь уже одна из Украины… У вас тоже будет такое «Почему?».

Скорее всего, речь шла о Вере Савченко, против которой, как известно, уже возбуждено уголовное дело за якобы оскорбление именно этого судьи.

Впрочем, не скрою, такой репликой Исмаилова Вахита Доровича я была почти польщена. Если мы не разучились задавать этот вопрос — значит, украинское гражданское общество — живо.

Как искусствовед и куратор я стала фокусироваться на проектах, связанных с активистским искусством, еще в конце 2010-х годов, когда стало очевидно, что в России формируется достаточно широкий круг художников, занимающихся артикуляцией тех или иных общественных проблем и вопросов. В 2011 году начал проводиться фестиваль активистского искусства «МедиаУдар». Он был задуман как независимая площадка для обмена идеями и практиками в области искусства и активизма и со временем перерос в открытое самоорганизованное пространство, в рамках которого проходят как выставки, лекции, дискуссии, воркшопы российских и зарубежных художников, активистов, философов, так и рок-концерты, киноклубы, детские занятия и многое другое. На платформе «МедиаУдара» сосуществует много проектов, часто не связанных между собой, но многие из них объединяет идея поддержки той или иной незащищенной социальной группы. Среди них, например, «Фем-клуб» — феминистская платформа, которая занимается вопросами гендерной дискриминации, проблемой насилия над женщинами и другими вопросами; «Наркофобия» — проект, направленный на гуманизацию наркополитики; «Союз Выздоравливающих», работающий на стыке искусства и психиатрии, и многие другие.

Мы провели 12 фестивалей, из них восемь в регионах и четыре в Москве. За это время мы ни разу не сталкивались с прямыми провокациями или прессингом, однако ситуации, когда региональные партнеры, с которыми мы договаривались о проведении мероприятий на их площадках, отказывались от сотрудничества после публикации анонсов фестиваля и мы в последний момент вынуждены были искать другие места, у нас случались регулярно.

Первая открытая попытка сорвать фестиваль состоялась в ноябре прошлого года в Москве во время 4-го московского «МедиаУдара». Фестиваль шел почти две недели, каждый день у нас параллельно проходило несколько мероприятий, в них участвовали художники и активисты из Москвы, регионов и из-за рубежа.

Проект «Наркофобия», из-за презентации которого на фестивале представители движения «Антидилер» вызвали на фестиваль полицию, выступает за дестигматизацию наркопотребителей в общественном сознании, то есть за доступ к лечению, профилактику болезней и другие виды снижения вреда, за отношение к потребителям наркотиков как к людям, которым нужна помощь, а не наказание. Активисты движения «Антидилер» приходили на фестиваль дважды. В первый раз агенты «Антидилера» посетили непосредственно секцию «Наркофобия», но, видимо, информации, полученной ими во время презентации этого проекта, им показалось мало для публичного скандала.

Через несколько дней они пришли вновь, в сопровождении двух съемочных групп — телеканалов «Россия» и РЕН-ТВ. Представители движения ворвались на фестиваль во время мероприятия, не имеющего к проекту «Наркофобия» никакого отношения, — это были занятия для детей по истории современного искусства. Члены «делегации» сразу повели себя очень агрессивно, стали выкрикивать обвинения в пропаганде наркотиков детям, вызвали наряд полиции. Потом они переместились на другой этаж, где готовилась к открытию конференция по психиатрии. На столах лежали информационные материалы проектов-участников фестиваля, например, феминистские зины по профилактике изнасилований и пр. Всем этим они стали махать перед камерами, обвиняя участников в «пропаганде ЛГБТ, наркотиков, экстремизма и феминизма», после чего подали соответствующее заявление на организаторов фестиваля в полицию. В возбуждении дела им было отказано за отсутствием состава преступления, однако все мероприятия последнего дня фестиваля пришлось отменить: владельцам помещения, на территории которого проходил «МедиаУдар», позвонили из полиции с сообщением о том, что будет проверка, и они попросили его освободить.

Нужно заметить, что подобная деятельность «Антидилера» вовсе не способствует тем целям, которые он заявляет — противодействию наркопреступности. Очевидно, что своим грубым вторжением они не защитили детей, но, напротив, напугали их и довели некоторых до слез, осуществляя при этом их насильственную видеосъемку, несмотря на протесты родителей. В научной конференции участвовали люди с психиатрическим диагнозом, которые также были травмированы агрессией и угрозами, что сделало невозможным выступление некоторых из заявленных в ней участников. Были также сорваны все мероприятия следующего дня фестиваля, среди которых — международная выставка, видеопоказы, театральные перформансы и многое другое.

С похожим заведомо превратным прочтением целей и состава мероприятий фестиваля мы столкнулись только что, во время проведения «МедиаУдара» в Краснодаре 25–27 марта. В день открытия фестиваля в здание, где должна была состояться дискуссия об арт-активизме, уже с утра пришел патруль казаков в сопровождении полиции, которые искали место, где должна была состояться дискуссия, в результате чего она была отменена площадкой, на которой она должна был состояться (и которая просила себя не упоминать), и мы провели ее с теми, кто пришел к закрытым дверям, на фуд-корте одного из торговых центров поблизости.

Основные события фестиваля должны были пройти в культурном центре «Типография»: за несколько лет своего существования она превратилась в ведущий центр современного искусства в Краснодаре, на базе которого не только проходят выставки и дискуссии, но и организован Краснодарский институт современного искусства, в котором учатся художники из Краснодара и других городов, а также реализуются социальные проекты, например, бесплатные занятия для детей с ограниченными возможностями.

За день до открытия руководителям «Типографии» позвонил участковый полицейский, который получил письмо из Центра по борьбе с экстремизмом о том, что «движение «МедиаУдар» «пропагандирует нетрадиционные ценности — наркотики, ЛГБТ, смену пола и порнографию» и что необходимо предотвратить его проведение. К сожалению, культурные институции в нашей стране очень уязвимы, и когда вокруг них начинается подобная шумиха, они не могут противостоять незаконным требованиям, так как рискуют потерять помещение и спонсоров, поэтому мы были вынуждены перенести наши мероприятия из «Типографии», чтобы не подводить наших партнеров. Оба дня в «Типографию» приходили странные люди в штатском, а также и представители местного отделения «Антидилера», в соцсетях адресом перенесенных мероприятий настоятельно интересовались пользователи, у которых в аккаунтах практически нет друзей, постов и фотографий. Мы думаем, одна из причин подобного интереса к нам — наше сотрудничество с местной ЛГБТ-сетью и художниками, связанными с выступлением Pussy Riot в Сочи.

В результате нам удалось провести мероприятия, которые мы запланировали, в частных помещениях в закрытом формате, и поэтому они привлекли гораздо меньшую аудиторию, чем могли, так как изначально к фестивалю в Краснодаре был большой интерес.

События «МедиаУдара» направлены не на пропаганду тех или иных идей, а на проведение встреч, обсуждений, создание связей и прояснение ситуаций, что, очевидно, не входит в планы людей, которые им противодействуют.

Фестиваль активистского искусства «МедиаУдар» с 2011 года прошел большой путь вслед за всплеском гражданской активности в нашей стране и последовавшими за ними реакционными событиями. За это время из формата традиционной выставки и конференции через функцию коммуникационной площадки он стал своеобразной «лакмусовой бумажкой» состояния среды, в которой он проводится, выполняет функцию артикуляции ситуации, проявления ее скрытых опасных тенденций, которые тем самым становятся видимыми, что позволяет выработать стратегию взаимодействия с ними.

Похоже, что сейчас, под воздействием внешних факторов, мы будем вынуждены уходить в «подполье», как в свое время ушли с больших площадок, от массового зрителя и номинаций государственных премий к работе в формате арт-лабораторий. Теперь, когда и это становится не всегда возможным, мы готовы переходить в другой формат и решать новые задачи, которые нам и предстоит сформулировать в процессе подготовки следующих мероприятий.

Конечно, это некий шок — первый раз получить сутки, причем десяточку.

Но нужно собраться и сообразить, какие «долги» остаются на воле — по работе и не только — обзвонить, предупредить, попросить сделать за вас. И тут же заказать себе привезти необходимые вещи. Из суда могут отвезти сначала в ОВД, потому передачку вам могут привезти туда же.

Что нужно — тапочки (чтобы в камере не ходить в уличном, особенно это напрягает зимой, непромокаемые — чтобы в душ сходить), полотенце для лица-тела (можно еще отдельно для ног), смену трусы-носки, таблетки специфические для себя (если они какого-то сильного действия, лучше иметь рецепт врача), нужно также набрать лекарств — от головы, от поноса, универсальную ношпу, капли в нос, от изжоги. Универсальных лекарств берите побольше, чем просто «на себя» — могут понадобиться соседу по камере. Можно взять легкое успокаивающее, хоть ту же валерьянку — при случае перед сном, если не засыпается. Все таблетки на руки не дают, будете брать каждый день нужное количество.

Пусть вам привезут зубную щетку с пастой, не помешает мыло и шампунь. Бритва выдается по требованию, лежит в вещах. Возьмите зарядку к телефону. Даже если не курите — берите сигарет побольше — соседи будут вам благодарны.

Возьмите пару книжечек для чтения.

Хорошо, если вам привезут свободную спортивную одежду (без веревочек!), в которой вы будете в камере. В курящей камере у нас всю ночь было открыто окно, потому спал в верхней одежде под одеялом. А так в камерах тепло.

Не забудьте, что у вас не будет самых примитивных вещей и вы не сможете их получить, так что лучше составляйте список необходимого сейчас и соберите пакет (с учетом ограничений). Также составьте сейчас список всех важных обязательств по воле и передайте другу, который сможет за вас разрулить.

Если у вас реальные хронические заболевания, мешающие помещению в спецуху, — берите выписку от врачей на акцию. Как я понял, гастриты и язвы у многих, адвокаты советуют всем говорить об этом судье, и просто ваше слово для него уже мало что значит (понятно, что при политзаказе наше слово вообще ничего не значит!).

Описание касается Спецухи N2, судя по отзывам, в первой похуже. Да и во второй может зависеть от смены, а судя по опыту извне, со временем тоже меняется.

При оформлении в спецухе, вероятно, можно попросить некурящую камеру. Изымают все вещи, кроме разрешенных, обязательно ремни, шнурки, а также ценности, колющее, режущее. Прозванивают металлоискателем, в том числе между ног, так что не забалуешь.
Изымают часы. Но я, например, попросил оставить часы, и мне оставили мои простенькие часы — к удивлению сокамерников. Чему я был рад — да и в камере было хорошо иметь хоть одни часы, потому что время идет непонятно как — нет ориентиров — и хочется его хоть как отслеживать.

Случайно пропустили парню крестик на цепочке и при утренней проверке попытались забрать как ценную вещь, да еще с цепью. Но он так воспротивился, что они не решились забирать.

Если у вас в верхней одежде несъемные веревочки — ее заберут при приеме, хотя у меня прозевали и забрали позже. На прогулку такую верхнюю одежду будут выдавать.

При утренней проверке периодически заходят с металлоискателями, чтобы не оказалось запрещенного. Ну, а так — лекарства и зажигалки не оставлять на виду — держать в карманах, иначе заберут. Если передали в меру скоропортящееся — не оставляйте до проверки, съедайте, в лучшем случае вас заставят съесть поскорее, в худшем заберут.

Лучше, если вы попадете в большую камеру — есть где походить (у нас хата была на 9 человек). Конечно, в большой камере больше разного ночного шума (например, храпящих, ночных разговоров), но, с другой стороны, в меру неподходящего человека проще перенести в большом коллективе. На 1 этаже есть камеры на пару человек, туда отселяют больных, но в «одиночке» сдохнешь от тоски.

При заселении ты берешь из каптерки матрас, одеяло, простынь-наволочку. Не торопитесь, проверьте, что все не рваное и по размеру (даже тряпья в камере не хватает и порой отрывают для хоздел). Матрас выберите ровный, прошитый (могут быть буграми, в которых начинка разъезжается, как ей хочется).

Зайдите в камеру, поздоровайтесь, кладите матрас на свободную шконку — лучше, если осталась несдвоенная. Если зима и не уверены в переносимости холода, может, лучше не совсем рядом с окном, которое открывается (у нас из 3 окон открывалось два, обычно открывали то, что не над кроватями).

Потом вы сможете обменять шконку на другую, по мере освобождения (чтобы не было конкуренции, прилюдно договоритесь с предыдущим хозяином).

Спать на шконке неудобно, у меня, например, колени болели и не мог на боку приловчиться, потому что жестко. Но вскоре привыкаешь. Спать не супер, потому что кто храпит, кто ночью курит, но, в общем, стараются не мешать. Днем лучше стараться не спать, иначе ночью сложнее заснуть (а после обеда так и тянет вздремнуть, потому что занять нечем себя).

Ведите себя естественно, не нужно из себя показывать крутого, впрочем, ботаника тоже. Лучше назвать себя и познакомиться со всеми, можно также коротко рассказать за что дали сутки. Обращение к группе соседей по камере — «мужики».

Еда и сигареты в камере общие. Спросите, куда положить еду и сигареты, предложите угоститься и пользуйтесь ей наравне со всеми (аналогично с дачками). В случае, если вы пришли без ничего — спросите для первого раза разрешения взять еду или сигареты из общей кучи.

После этого вы, можно сказать, внедрились и стройте отношения с коллективом в той мере, как вам комфортнее.

Камера («хата») живет по своим законам. Обычно, если ты показываешь, что тебе не хочется общаться, тебя не донимают (у нас один парень дня 4 спал подряд, только выходил поесть).

Постепенно вписываешься в некий ритм. В хате может быть периодически возбуждение или, наоборот, затишье, приноровитесь к этому ритму. Отбросьте стереотипы с воли против пьяниц, воров, «асоциальных» типов — вам с ними жить на сутках. Просто стройте отношения исходя из текущего общения. Можно быть уверенным, что в общем там люди «в себе» и не станут рассказывать про себя вещи, от которых будет другим противно, и не будут поднимать неоднозначные темы. Несмотря на то, что там будет часть не новичков по суткам и даже по зоне, но для большинства из них эта обстановка довольно некомфортна. Так что в целом скорее там сравнительно «позитивная» обстановка, направленная больше на совместное выживание.

В общем, если вы общались в мужской компании в армии, общежитии и т. д. — то принципиальных отличий этой компании вы не увидите. Щеголяния «феней» не видел, кроме стандартных бытовых предметов и событий, имеющих тюремные названия. К нам в хату заехал парень с фразой «здорово, братва» и подобными закосами. Ему сказали: «Веди себя естественно, тут не зона», — в общем, все и решилось. Потом заехал интеллигентный мужик, который изъяснялся слишком учеными фразами, но на следующий день втянулся в дворовой матерный лексикон;)

У нас сначала было двое прошедших зону, потом стало четверо. Какого-то особого дискомфорта они не доставляли. В чем-то наоборот, один «лагерник» даже побуждал всех поддерживать порядок, все-таки это временный дом, а потом травил байки про множество лагерей, в которых он побывал.

Как нередко в мужском коллективе — могут стебать лоханувшегося: один мужик с трудом считал-умножал, другой у себя дома сковородкой получил по морде от проститутки, — но потом затихало.

Небольшие проблемы были с новыми жильцами. Заехал пьяный ночью — он и говорит громко, и задеть может вещь, и несет от него на всю хату (привозят обычно сутки выдержанных, но если человек еще колесами сдобрил…).

Тяжелей всего мне дались первые два дня (ОВД-суд первые сутки, вторые сутки уже в спецухе), потом еще дня 3 привыкаешь, и потом оставшиеся 5 пошли влет.

Самое сложное было перенести полное безделье — этому придется учиться. Сначала меня удивлял бывалый зек, который подолгу лежал на шконке, глаза в потолок. Но через некоторое время многие так проводили время. Или ты будешь искать способ организовать свое безделье, или будешь «сгорать».

Насчет бесед — я старался по опыту общения с неактивистами избегать тем, в которых сильное противоречие между активистами и обывателями — Украина, Крым, ЛГБТ, нормальное отношение к «гадам пиндосам». Тем не менее вели моментами агитацию: все достаточно ненавидят коррупцию, чиновников, ментов, сам режим, который кормит этих дармоедов, но в основном хорошо относятся к Путину. На живых примерах рассказывали и про выборы, и про Олимпиаду, про ментовской бандитизм (ну с этим многие сталкивались из них). Так что один бывший ЗК нас особо благодарил за разъяснения. А мы с Максом (Чекановым, вторым арестованным на десять суток за ту же акцию — ОВД-Инфо) подшучивали, что ОНИ еще пожалеют о том, что дали нам эту площадку агитации;)

За что, в основном, сидели — пьянка, вождение без прав или в нетрезвом, были за нарушение «режима» — после освобождения (с 22 до 6 должен был находиться дома, или наркостатья запрещает употребление наркоты), неоплата штрафа, мелкая кража. Но когда человек говорит «взяли за нахождение пьяным прямо в подъезде», постепенно начинаешь выяснять, что он попутно пошумел, разбил чего-то, поругался. Хотя не сомневаюсь что менты брали и довольно невиновных.

Помывка под душем — раз в неделю, среда. Но всегда можно помыться по частям в умывальнике (горячая вода есть). У нас был парень, прошедший лагеря, так он набирал в баклажки теплую воду и мылся над туалетом, чтобы туда стекала вода. Стирали мелочь просто на весу, что крупнее, заткнув сток умывальника. Сушили на батареях, веревок, естественно, никаких не может быть.

Еда вполне нормальная. Объем по калориям адекватный. Да, вы увидите мелкий ошметочек мяса, да суп скорее всего будет жидкий с переменной степенью жидкости по дням, но в целом все было хорошего вкуса. Если вам с воли дадут лучок-горчичку — то вообще;)

На кухне мы брали литров 6 кипятка в баклажках, заворачивали в одеяло и могли всегда себе заварить чай в течение дня. Хлеб и сахар немного можно брать с ужина (обычно лучше не на виду у ментов)

По дороге в столовку есть «библиотека» — шкаф с книжками. Можно взять почитать, потом вернуть на место. Поначалу книги читаются не очень — стресс, прочитал страницу, и не помнишь, о чем. Потом я брал динамичные детективы, мне легче читалось, когда обилие действия, чем переживания.

Прогулка по графику до 1 часа. Но обычно выводят по 2 камеры и как только кому-то надоедало гулять, заводили обратно всех вместе, потому стандартно было минут 15–20. В общем, во дворе, откуда видны только дома с какого-то этажа, гулять неинтересно, особенно зимой.

В течение дня дергают редко. Хотя в распорядке дня написано — подъем в 6 и прочие обязательности, фактически штатно обязательно выходить только на утреннюю поверку. Плюс еще вызывают на завтрак-обед-ужин, прогулку, позвонить — но реагировать на все эти случаи необязательно — хочешь валяйся и оставайся в камере.

Персонал в основном нормальный, обращается достаточно вежливо, не сравнить с ментами в отделениях. Поразило как-то «Доброе утро, господа, вставайте на завтрак» ;) Порой на ужин не закрывали камеру, потому, поевши, можно было уходить по одному, а не всей компанией.

Доктор приходит раз в день, может померить давление, принести стандартные лекарства, при необходимости делали укол.

Свет включали-выключали по требованию — как нам хотелось, постучал в дверь — попросил — сделали.

С соседними камерами, с которыми ходили на прогулку и обеды, поддерживали приятельские отношения — порой можно покричать им в окно (даже попросить подвинуть радио к окну, чтобы вместе послушать музычку), передать при нехватке сигареты, нарды, приемник (стучишь в дверь — мент подходит и может выпустить передать соседям).

Попросите передать вам радио, без информации, да и просто музыки тоскливо. Хотя в первые дни вообще не хотелось никакой инфы с воли, потому как сделать ничего не можешь, инфа вызывает возбуждение, которому нет выхода в тесноте камеры.

Розеток в камере нет! Для радио нужно побольше батареек, а подзарядить аккумулятор вне камеры может дадут раз в день во время звонков.

Свидание дают сейчас только с родственниками, так что не стесняйтесь сказать по телефону — «ты же мой двоюродный брат, можешь попросить свидания» (а год назад пускали и друзей, мы втроем приходили к Марку (Гальперину — ОВД-Инфо) с Ильдаром (Дадиным — ОВД-Инфо)).

Были и интересные моменты, когда изобретали антенну к радио — выплавляли проволочку из пластмассовых обхватов буханки хлеба. Когда не хватало сигарет, брали бычки, вытряхивали табачок, крутили козью ножку

Перед выходом не слишком нужное вам оставляйте в хате — скрасьте жизнь коллегам по несчастью.

Для меня первоход был стрессовым, типа как погрипповать, но зато привыкание-облегчение идет к концу срока.

В общем, жизнь и там течет своим чередом.

27 и 28 февраля рабочая группа наблюдателей Дмитрия Калинина и Вячеслава Башкова объехала восток Свердловской области с целью контроля соблюдения прав человека в местах принудительного содержания полиции. Были посещены дежурные части и изоляторы временного содержания (ИВС) Заречного, Белоярки, Сухого Лога, Богдановича, Камышлова, рабочего посёлка Пышма (не путать с Верхней Пышмой!), села Будка, Талицы и Тугулыма. Организационную поддержку и транспорт наблюдателям обеспечил Алексей Соколов, эксперт Фонда защиты прав заключённых.

В каждом учреждении полиции наблюдатели оставили свои замечания и рекомендации, но в первую очередь надо рассказать о том, что мы увидели в ИВС ОМВД России по Пышминскому району, который находится в одном из старейших населённых пунктов на Урале, в рабочем посёлке Пышма. Итак. В Пышму наблюдатели прибыли днём 28 февраля 2016 после города Камышлова. Начинался снег, на главной площади на нас косо смотрел памятник Ленину, пока мы фотографировали внешний вид здания ОМВД.

Внутри нас встретил заместитель начальника полиции по охране общественного порядка капитан Грищенко Иван Валерьевич, которому мы сказали, что сперва посмотрим ИВС, а потом пойдём в дежурную часть, смотреть помещения для задержанных. Такой план посещений вошёл у нас в привычку, мы сперва раcспрашиваем арестованных лиц в спецприёмниках и ИВС, как с ними обращались в камерах дежурной части, а потом проверяем полученную информацию, расcпрашивая сотрудников дежурной части и заглядывая в Книгу учёта доставленных.

Капитан Грищенко повёл нас в подвал ОМВД, именно там находится ИВС, к слову, наверно половина изоляторов полиции в Свердловской области находится в цокольных помещениях (в подвалах). Увиденное нас поразило сразу: ИВС Пышмы имеет всего три камеры, и маленькую комнату для отдыха сотрудника полиции, которая, при необходимости, используется и как следственный кабинет, и для свиданий и вообще для всего. Личный досмотр арестованных ведётся прямо в коридоре ИВС. В изоляторе не оказалось душевой, что очень плохо, арест может длиться до 15 суток, а бывают случаи, когда гражданин освобождается, а его снова везут в суд и дают очередные 15 суток, например, за неуплату штрафа. И всё это время человеку нормально не вымыться — это унизительно. Так же выяснилось, что отсутствует прогулочный двор, то есть люди сидят без солнечного света и свежего воздуха (потому что подвал). Дальше больше. В камерах нет водоснабжения и канализации, вместо них два ведра: одно под чистую воду, другое для справления естественной нужды. Каждый день сотрудник ИВС выпускает арестованных из камеры до единственного туалета в ИВС, который находится в коридоре, чтоб вылить помои из ведра. Если арестантам надо умыться, то им дают это сделать в коридоре ИВС, где единственный умывальник. Вот так и живут, работой или службой это назвать сложно, ведь при работе выполняются нормы и правила, а тут о правилах речи не идёт.
Спросили у постового ИВС прапорщика Александра Флягина, как обеспечивается право административно арестованных на телефонные звонки, оказалось, он не знал, что они имеют на это право, на информационном стенде есть перечень обязанностей арестантов, а про права ничего не сказано. Посмотрели журнал Общественной наблюдательной комиссии, мы были уверены, что тут первые, потому что никогда не слышали от коллег про этот ИВС. Но оказалось, что ещё в 2014 году изолятор посещали наблюдатели Глухов и Яковлев, которые оставили запись, что нарушений нет. Очень неприлично выругавшись на коллег в своих мыслях, мы оставили в журнале проверок ОНК рекомендацию закрыть ИВС за нарушения санитарных норм и унизительные условия содержания, перечислив нарушения, которые увидели.

Фотографии из ИВС
Камера № 1
ведро, которое заменяет арестантам унитаз

в камере № 1 не было арестантов, общий вид

ведро для чистой воды

общий вид камеры № 1

камера № 2, там отбывали административный арест двое мужчин
вешалка

общий вид камеры № 2

камера № 3 была пустая, аналогична первым двум, нас привлекли надписи на скамейках, которые оставляют арестанты

Комната отдыха полицейских, она же следственный кабинет и прочее
вид из коридора

вид сверху

коридор ИВС

туалет для сотрудников, вид из коридора

туалет для сотрудников, вид внутри (извините)

единственный умывальник ИВС

В конце проверки ОМВД (после дежурной части, о которой надо говорить отдельно) мы побеседовали с начальником отдела подполковником полиции Никоновым Сергеем Александровичем, который рассказал, что ещё с 2011 года есть решение суда о незаконных условиях работы ИВС, но денег нет, и суд каждый год отсрачивает выполнение собственного решения. В ходе беседы была высказана мысль, что было бы не плохо судьям иногда посещать изоляторы и спецприёмники, в которые они своими решениями водворяют граждан.

Наблюдатель Дмитрий Калинин и начальник ОМВД Пышмы Никонов

Вернувшись в Екатеринбург, мы позвонили прокурору Пышминского района, он сообщил, что 25 марта 2016 в 14.00 в Пышминском районном суде Свердловской области состоится очередное ежегодное заседание о продлении отсрочки исполнения суда о незаконности работы ИВС. На сайте суда имеется решение о продлении отсрочки в 2013.

Без всякого сомнения, мириться с таким положением дел нельзя, поэтому наблюдатели Башков и Калинин сделали публичное заявление о необходимости прекращения работы ИВС Пышмы, которое отправили в следственное управление, прокуратуру, суд и полицию Свердловской области.

Дамир Минадиров

Около 7 утра в дверь стали громко ломиться люди в масках по полной боевой раскладке с требованием немедленно открыть дверь.

На просьбу предоставить документы, представиться и предъявить постановление суда показали через окно удостоверение следователя ФСБ, а постановление, сказали, покажут, когда войдут.

В постановлении говорилось о возможной причастности к террористической организации, запрещенной на территории РФ.

При начале обыска права зачитаны не были. Понятые приехали вместе с сотрудниками. Находиться вместе со следователем непосредственно во время обыска на втором этаже не позволяли, сказали сидеть на месте на первом этаже. Обыск в машине начали проводить, когда обыск в доме еще был не закончен, при обыске в авто присутствовал только один понятой. После обыска попросил внести замечания в протокол, куда хотел внести все нарушения, на что мне дали категоричный отказ и предложили написать заявление отдельно. Моих подписей на изъятых предметах нет.

Во время обыска были изъяты телефон, записная книжка с паролями и номерами телефонов, еженедельник, а также, возможно, несколько книг на исламскую тематику, некоторые изданы еще при СССР. Ничего запрещенного: оружия, наркотиков, литературы.

После попросили проехать в УФСБ г. Ялта по улице Кирова.

Вопросы задавали, в основном, на религиозную тематику: отношение к ИГИЛ (организации запрещенной на территории РФ), Хизб-ут-Тахрир (запрещенной на территории РФ), также расспрашивали о задержанных в этот же день Куку Э., Сирука В., Алиева М., и Бекирова Э. (где познакомился, о чем общались и т. д.) (все четверо были арестованы как подозреваемые по делу — ОВД-Инфо).

Когда воспользовался правом, данным 51 ст. К[онституции] РФ, и попытался выйти с территории управления, меня вернули обратно в помещение, надели наручники и пакет на голову, ограничивали доступ в кислороде, угрожали сделать «потеряшкой», усложнить жилищные условия и провести давление на семейный бизнес.

Не получив нужной информации, меня выпустили, как ни в чем не бывало, когда было уже темно.

Из сказанного сотрудниками: «Была бы наша воля мы бы вас убивали в открытую, как в Узбекистане». После этого дела следователь получит повышение». И еще они говорили: «Мы боремся за вашу безопасность, чтобы никто не пришел к вам домой, чтобы самолеты не летали над головами». Я ответил: «Но почему-то сегодня в мой дом с оружием пришли именно вы».

Может быть, это событие следует рассматривать не узко через призму конкретных обысков 11 февраля, а посмотреть шире и через призму тех событий, что были в прошлом году, летом и в апреле, практически с теми же людьми. Просто то, что произошло, это вершина айсберга, на самом деле, давление, обыски, попытки похищений, угрозы были и до этого.

Оригинал

Бахтияр Топуз

Около 6 утра начали разбивать окно в комнате, где спали дети. Я проснулся, побежал в комнату, прикрывая собой детей от стекла — осколки летели на кровать, в которой они все вместе лежали в тот день.

После разбившегося стекла первое, что я увидел, это дуло автоматического оружия, которое было направлено в сторону детей.

Они вломились и к моим родителям — дверь была заложена одеялами и заставлена шифоньером, так как этой дверью мы не пользовались. Через стенку жила моя сестренка с мужем, двухлетним и полугодовалым детьми. На них тоже наставили оружие. После этого начали тыкать постановлением суда, в котором была прописана только одна фамилия — Алиев (видимо, имеется в виду Муслим Алиев, один из обвиняемых по делу — ОВД-Инфо). Я, возможно, считался причастным к делу. Ни фамилии судьи, ни подписи в постановлении не было, только печать. Я ничего не стал подписывать. Они привели своих понятых, не позволив нам самим выбрать понятых из числа соседей, причем свидетельство этих понятых записывали без предоставления паспортных данных. Видно было, что они их подобрали с улицы, один из них был под явным наркотическим воздействием, так как постоянно шатался из стороны в сторону.

Составили протокол изымаемых вещей: один жесткий диск, флешка на 500 гб, ноутбук, смартфон, которые до сих пор не вернули.

Затем увезли на допрос в отделение в г. Ялта по ул. Садовой. Стали допрашивать. Начали с того, что показали фотографии всех, кого задержали, спрашивали, знаю ли я их, я отвечал: «Вам лучше об этом известно».

Потом спросили, являюсь ли я членом партии «Хизб ут-Тахрир», я ответил: «Я имам и строю свое отношение к людям на основе ислама, а кем являюсь я или мои друзья — это не моя работа говорить об этом, а ваша». Потом про ИГИЛ спрашивали, как я к ним отношусь.

Большая часть вопросов касалась «Хизб ут-Тахрир»: кто они, где собираются, как я к ним отношусь, читаю ли я их книги, журналы, газеты и т. д. Я ответил, что читаю все: «Вы же читаете. Мне значит нельзя, а вам можно?»

После писаки, который записывал мои ответы, пришел говорун, который вытягивал из меня слова. Я отказался говорить и молчал, а он продолжал говорить, уговаривать меня, давил на мое положение: давай, мол, будем работать вместе. Я продолжал молчать, потом он ушел, и после него приходит так называемый сурьезный паренек по имени Саша. Он говорил более конкретно: мол, давай так-либо ты с нами, либо ты против нас, и идешь за ними в тюрьму, выбирай. Я ему ответил, что в таких делах для меня выбора не существует, после чего он уходил и приходил с повторным предложением еще два раза. Мой ответ был прежним. Все это происходило с промежутками в 2–3 часа, и где-то к 8 часам вечера меня выпустили.

Как выяснилось, людей в те дни обыскивали и задерживали не только в связи с деятельностью «Хизб ут-Тахрир», признанной террористической организацией на территории РФ, но и по делу о диверсии на железной дороге — неизвестные раскрутили несколько болтов с железнодорожных путей.

Айдер Московский

В шесть утра ворвались, с автоматами, в масках, скрутили, связали. И меня, и сына связали. Жена начала читать постановление, судья Дегтярева (по-видимому, речь о судье Железнодорожного районного суда Симферополя Виктории Дегтяревой — ОВД-Инфо). Потом уже начали шмон наводить — следователи были, ОМОН был, все было. Проверили весь дом, но ничего не нашли, потому что у меня ничего нету. Я простой, обычный рабочий человек, у меня ничего нету и не должно было быть. Что, если я мусульманин, крымский татарин, значит, меня можно вот так связывать? Приходите, разговаривайте, пожалуйста, по-человечески, нормально, я вам все объясню, что я знаю. Что я не знаю — я ничего не могу сказать.

Больше ничего грубого не было. Забрали инструмент крупный, какой у меня был — я работаю на СТО (станция техобслуживания — ОВД-Инфо), работал в колхозе. Коран забрали. Пока еще ничего не вернули, не знаю — вернут, не вернут.

Потом поехали в Симферополь. Они сказали: «Мы вас туда отвезем, а обратно вы сами». Я добровольно поехал, чтобы не нарваться на лишние грубости, спокойно поехал. Отпираться бесполезно, а то начнут силу применять, будет хуже, будут лишние вопросы. Зачем? Лучше по-хорошему. Я за собой вины не чувствовал и не чувствую по сей день. Чего мне бояться? Мне бояться нечего.

До семи часов нас продержали в отделении. В основном, насчет сим-карты расспрашивали и знаю ли я, участвовал ли в том, что какие-то пути разбирали где-то. Как власть поменялась, мы сим-карты закупали, краснодарские, здесь были какие-то белые сим-карты, не знаю, чьи они были. (В феврале 2016 года сообщалось о нелегальной торговле сим-картами в Крыму. — ОВД-Инфо) Кто сколько мог, столько брал, пока не нормализовалось все. На железной дороге я не работал, поэтому я знать не знал, разбирали там пути, не разбирали, пока они ко мне не пришли. Вообще даже понятия не имел.

Я без понятия, почему, на каком основании пришли, ворвались, кто им дал такой расклад. Я абсолютно не знаю, почему, кому я мог дорогу перейти. Месяц скоро будет, в голове все это крутится у меня, не могу понять. Я к железной дороге абсолютно никакого отношения не имел.
На второй день у меня соседа задержали, через дорогу. По этому же делу, сказали. Но он работал на железной дороге. Его отпустили в три часа. А меня с сыном отпустили в семь часов вечера.

Больше никто ко мне не приходил, не звонили. Я семь дней назад мать похоронил, переживала это все, инфаркт перенесла (разговор происходил 7 марта — ОВД-Инфо). Теперь хочу хоть немножко в себя прийти, потом поехать, узнать, вернут они мне инструмент, не вернут. Коран должны были вернуть. Прабабушка писала своей рукой. Надеюсь, может, вернут.

Анна Сирук, жена Вадима Сирука, арестованного по делу «Хизб ут-Тахрир»

Где-то без десяти семь утра к нам постучали в дверь, активно постучали, так сказать. Не представились. Минут пять они стояли, потом сказали: «Это полиция, будет ломать дверь». Муж открыл дверь, вошли, может, семь, может, десять человек. Они ходили туда-сюда, я точно не знаю, сколько их было. Может, кто-то там еще на улице оставался. Они были одеты в обычную гражданскую одежду, но один или двое были в каких-то спецкостюмах, в балаклавах, с автоматами. Один из тех, кто пришел, представился, показал удостоверение. Я не видела, он мужу показывал, не помню, следователь чего он там. Они мужу показали постановление суда об обыске и понятых двоих привели с собой. Муж начал возмущаться, что они с собой привели понятых, и попросил сходить за соседом: хозяин дома, в котором мы жили, на первом этаже живет, а мы на втором. Они сначала отказались, но потом все-таки согласились сходить вниз. Сходили вниз, сказали, что его нет дома. Муж сказал, что он по-любому дома. Они во второй раз сходили, все-таки его привели. В общем, те остались понятые, которых они привели, и хозяина дома оформили как понятого.

Начали обыск. Не могу сказать, что они очень тщательно все проверяли, что могли в комнате. Но насколько могли, проверяли. Даже бахилы надели. Мой планшет забрали, мужа телефоны забрали, какие-то две флэшки нашли, забрали. Об этом составили протокол — насколько я могла оценить, что было на самом деле, то они и написали. Вроде никаких посторонних вещей, которых там не должно было быть найдено, там написано не было. Ни видеосъемка, ни фотосъемка обыска не велась. Один из понятых сфотографировал мужа паспорт, и все. И, как они выразились, за дачей объяснений увезли мужа. Потом где-то через часик муж мне позвонил с телефона следователя, сказал, что его перевозят в Симферополь из Ялты. Сказал адрес, это отделение ФСБ.

Несколько часов, я так поняла, он находился там, и потом, уже ближе к вечеру, он позвонил и мне сказал, что его отправляют в ИВС в Симферополе. Но я не знаю, насколько он туда попал или нет, потому что, как мы поняли уже позже, этот ИВС был переполнен, и их отправили в Саки — мужа и Эмир-Усеина (Эмир-Усеин Куку — правозащитник, представитель Контактной группы по правам человека в Ялте и окрестностях — ОВД-Инфо). Больше телефонной связи у нас с ним не было, только адвокат с ним общается. Мы довольно быстро связались с адвокатом Эмиром Курбединовым, он в тот же день общался со следователем. К вечеру мы уже знали статью, по которой их обвиняют.
Свидания мне не давали. Я так понимаю, что у нас есть право на свидание, но до апелляционного суда мы не могли, потому что еще не вступило в силу решение суда, как я поняла. У нас есть возможность передавать какие-то передачки в суды, одежду.

Конечно, опасения у нас были, что-то такое может произойти. Многих мусульман тоже дергали по похожим обстоятельствам. Вообще в России это такая распространенная практика. Не то чтобы мы сильно этого ждали, но предполагали такой вариант. К тому же после задержаний в Севастополе… (В январе и апреле 2015 года в Севастополе были задержаны четыре человека, также ставших обвиняемыми по делу о деятельности «Хизб ут-Тахрир». — ОВД-Инфо)

Литературу до этого у нас не изымали. Но где-то за месяц до обыска к нам приходила женщина, представилась, что из полиции, не помню, вроде как у нее была наводка на этот дом, что там какая-то девочка из приюта что-то украла, и она переписывала, кто живет в этом доме. А мы живем не по прописке. Я так подозреваю, что это связано, потому что другой информации о том, что мы там живем, мы не давали.

Сейчас, когда все позади, события не кажутся столь ужасными и пугающими, но тогда. Когда мы только-только вступили на путь отстаивания прав (своих, рабочих, обманутых акционеров) со стороны милиции был шквал произвола. Город наш градообразующий, столица черной металлургии, но периферия, моногород. Власть фактически в одних руках и все структуры местного самоуправления фактически играют под дудку одного — хозяина Магнитогорского металлургического комбината Виктора Рашникова.

Хочу рассказать об одном ярком событии. В 2009 году летом на ОАО «ММК» с дружественным визитом (на деле — очередной распил государственной собственности) приезжал сам Пу. Естественно, что все правоохранительные органы были начеку, и смотрели в оба. Моего мужа, еще работающего на ММК (его смогут уволить оттуда только через полгода), послали на курсы повышения квалификации, так как из-за посменной работы его выходной совпадал с приездом главного человека.

Я на тот момент уже была без работы, так как сотрудники ФСБ шантажом заставили работодателя уволить меня. В этот день обманутые акционеры решили попытать счастья, в очередной раз привлечь к себе внимание главных лиц и провести хотя бы одиночные пикеты на площади перед административным зданием заводоуправления ОАО «ММК». Я решила внести посильную лепту и привезти председателя Комитета обманутых акционеров ОАО «ММК» Сергея Алексеевича Васильева к этой площади. Рано утром на своей машине я отвезла мужа в учебный центр, потом заехала за Васильевым.

И вот, начиная от дома, я замечаю за своей машиной слежку. Ее проводили на трех машинах, постоянно меняя их, где-то опережая меня. Заводоуправление ММК, как и весь ММК, находится на левом берегу реки Урал, в Азии. А жилой город располагается на правом ее берегу, в Европе. Пока мы ехали, все время меня вели. При таком раскладе я побоялась подъезжать близко к площади заводоуправления, к тому же Сергей Алексеевич решил навестить друга, работающего рядом, но не на территории ОАО «ММК». Мы подъехали к этому зданию, возле которого была расположена стоянка, где я и припарковалась.

Пока я ждала Сергея Алексеевича, на стоянку въехало две машины ППС и легковой автомобиль с сотрудниками районной милиции и промышленной милиции ОАО «ММК» (ММК имеет свой отдельный правоохранительный орган, чтобы иметь возможность сажать в тюрьму рабочих за пронос болта, тогда как частое исчезновение вагонов с металлом — не их компетенция). Из машин вышла толпа людей в форме и в штатском. Два человека в штатском, один из которых был старший оперуполномоченный Центра по борьбе с экстремизмом ГУВД Ягодин Василий Анатольевич (который и вел все это действо), другой — сотрудник промышленной милиции ММК. Мне они сказали, что, мол, поступил анонимный звонок, что моя машина признана подозрительной. На мои попытки умничать — по каким критериям именно моя машина из многих машин на стоянке признана подозрительной и почему верят анонимным звонкам, мне сказали, что за сопротивление представителям власти будет еще хуже.

И начали настаивать на немедленном досмотре машины. При этом одна из машин ППС полностью блокировала мне проезд. Мне было сказано, что, если я позволю себе сопротивление власти, меня сейчас же конвоируют, а машину отбуксируют в милицию. Тут, надо сказать, им крупно повезло, а я по забывчивости допустила оплошность. Накануне, за неделю до вышеуказанных событий, мой муж хотел провести пикет против полицейского произвола. В разрешении на проведение было отказано, но были сделаны плакаты, которые я и забыла в машине и так их и возила (эти плакаты так бы и не увидели свет, но в ходе полицейского произвола менты их и прочитали).

Произведя поверхностный досмотр салона и досмотр багажника, они вытащили из машины эти плакаты (всего-то две штуки), и мне было радостно предъявлено: ага, вы попались. Тут же был составлен протокол с изъятием этих плакатов. Тут как раз подошел Васильев, и действо продолжилось. Нам сказали, что мы конвоируемся на территорию промышленной милиции, где будем опрошены. Но, если я буду паинькой, то доеду туда на своей машине, а не в машине ППС. Один из сотрудников милиции сел ко мне в машину, Васильев — в машину ППС, и под конвоем милицейских машин мы поехали на территорию промышленной милиции ОАО «ММК». Там списали наши данные, у нас забрали паспорта, а мы по очереди были допрошены сотрудником промышленной милиции — женщины, не помню ее имени. Она пытала меня два часа: что я делала на этой стоянке, что это за плакаты, какое там содержание и почему мне не сидится дома, мол, борьба за права — это сотрясание воздуха (не для протокола). Составив наконец-то протокол задержания, мне дали его подписать и сказали, что сейчас будет произведен обыск автомашины.

Нас с Васильевым вывели во двор, на солнцепек. Сергей Алексеевич — старый человек, ему тяжело было терпеть этот спектакль, он выпил таблетки от сердца и вызвал «скорую помощь». Пока он ждал приезда врачей на лавочке (сами понимаете, что оснований для его задержания не было вовсе), пригласили двух понятых, в присутствии еще двух полицейских, женщины, что допрашивала меня, и господина Ягодина сначала произвели обыск моей сумки, перерыв там все, потом начали тщательный осмотр моей машинки. Перетрясли все — и коврики в салоне, и запаску в багажнике. Было ощущение, что они, как Бендер, с удовольствием вскрыли бы ножом обивку сидений, так, бедненькие, от скуки вошли в раж, но чудом удержались.

Ничего не найдя, они составили протокол о досмотре, который я подписала. По своей еще неопытности и детской наивности, я полагала, что мои мучения на этом закончатся. Я забыла сотовый телефон дома, и ребенка пора было забирать из садика. Это сейчас я могу вспоминать с иронией и легким наплывом юмора, но тогда я сильно нервничала, можно сказать, паниковала, этот стресс еще будет со мной три последующих дня. Я спросила Ягодина, когда мне отдадут паспорт и я смогу ехать домой, на что услышала, что отпускать меня не собираются, паспорт не отдадут, и вообще он желает со мной еще побеседовать. Фактически я была у них в заложниках.

Меня опять повели в кабинет, но в другой. Добрый полицейский предложил мне чашку чая. И начали пытать по одному административному делу, которое было то ли месяц назад, то ли еще раньше. Из пустого в порожнее, по сто раз одно и то же, мне еще целых три часа выносили мозг, то угрожали и запугивали, то играли в добрых дядюшек. Уже основательно стемнело, все давным-давно разошлись, и только мы с Ягодиным обсуждали дела минувших дней. Я морально и физически устала, когда наконец-то меня изволили отпустить. Домой я приехала уже ближе к девяти вечера. Впоследствии я писала жалобы на действия сотрудников правоохранительных органов, на что мне отвечали, что все в рамках закона, приравнивая меня к особо опасным преступникам. Полицейский произвол в глубинках еще более масштабен, чем в столице. Ты один на один с этой махиной, и когда попадаешь в ловушку, то остро это ощущаешь. Я ехала и радовалась, что мне не подкинули наркотики или не придумали еще чего-нибудь. Слава богу день приезда Путина закончился.