Прямо сейчас в России более 1300 человек лишены свободы по политическим мотивам. Вокруг них складываются сообщества родных и близких, друзей и активистов, помогающие пробить тюремный вакуум. Они собирают средства на адвокатов и передачки, а еще могут достать редкое издание Библии, вызволить котенка из СИЗО, устроить под окнами изолятора салют и передать информацию о пытках общественности. Об этом всем, а также о выгорании и усталости от подобной бесплатной работы — читайте в тексте ОВД-Инфо.
«Человек не должен терять субъектность»
Лизе двадцать три года. Она живет в Санкт-Петербурге, у нее короткие светлые волосы, туннели в ушах и темные выразительные глаза. Сейчас Лиза сидит на корточках и раскладывает по пакетам продукты для передачки Паше Синельникову — больше года он находится в заключении по делу «Весны». Паша сидит в одном из самых известных российских изоляторов — СИЗО № 1 «Кресты».
В мешки отправляются овощи и фрукты, пестрые упаковки лапши быстрого приготовления, хлебцы, сыр, шоколадные батончики, хлопья, зубная паста и мыло. Нужно успеть заполнить бланки и описи. Рано утром она поедет в Колпино, где находятся «Кресты». Так повторяется несколько раз в месяц.
Лиза и Паша познакомились уже после его ареста, а теперь ждут от судьи разрешения на брак — это один из немногих способов поддержать человека в заключении: навещать в СИЗО могут только юрист и близкие родственники, друзьям и партнерам разрешение на свидания не получить. Впрочем, осужденных по политическим мотивам часто лишают и тех свиданий, что положены им по закону.
Задолго до всего этого Лиза подружилась с [другим фигурантом дела «Весны»] Женей Затеевым и его женой Линой. Лиза до сих пор ворчит, вспоминая, как беспечно друг реагировал на предостережения товарищей о возможном аресте и не уехал из страны. Теперь Женя, как и Паша, тоже сидит в петербургских «Крестах».
«Понимаешь, мы ему весь год говорили: „Жека, тебе надо уехать. Ты же сядешь!“», — возмущается Лиза.
За год до ареста у Затеева уже был запрет определенных действий: ему нельзя было выходить из дома по ночам, пользоваться интернетом, посещать собрания и общаться с соратниками. Все это время друзья умоляли его уехать. Он отказывался наотрез.
«Мы все потихонечку готовились — все, кроме Жеки. Он был уверен, что все будет нормально! — горячится Лиза. — Возможно, надеялся на условку, но мы прекрасно понимали, что ее не будет. У Лины постоянно спрашивал: „Зачем ты читаешь книжки про тюрьму? Зачем ты все это изучаешь?“ — Блин, Жека, как бы тебе попроще сказать?! Все эти знания и пригодились, потому что в итоге он сел».
Женя не хотел бросать бабушку, с которой они были очень близки. Наталия Вениаминовна умерла в январе этого года, когда внук уже был в СИЗО. Мама Жени умерла 22 мая от сердечной недостаточности. Ей было 53 года.
Затеева и Синельникова вместе с другими фигурантами дела «Весны» задержали шестого июня прошлого года.
«У всех фигурантов были друзья, которые стали их группами поддержки, а у Ани Архиповой и Паши никого не было, потому что она из Новосибирска, а он — из Барнаула, — объясняет Лиза. — Аню взяла под крыло наша московская подруга, а я — Пашу. Посты, позиционирование, как представлять их в интернете, — все действия по кампании поддержки мы с ними согласовываем. Человек не должен терять субъектность, находясь в заключении».
«Работать, чтобы не потерять близость»
«По факту ты можешь откреститься от всего этого, сказать, что просто не будешь этим заниматься, — говорит Лиза. — Передо мной такого выбора не стояло: мы целый год готовились, что Женя может сесть, и в итоге это случилось. У меня не было опции бросить его, я знала, что буду помогать. В итоге появился и Паша, которому нужна поддержка, и я взяла это на себя».
Все герои и героини этого материала — те, кто уже помогал политзаключенным, и те, для кого арест близкого стал первым опытом взаимодействия с пенитенциарной системой, — сходятся в одном: вариант «откреститься» они не рассматривали. Поддержка друга или родственника стала для них тяжелой, но неотъемлемой частью жизни, а для кого-то, как для Саши Поповой, это теперь «самая главная ее часть». Саша — жена Артема Камардина, который находится в заключении уже два года.
«Ты все время думаешь, как он себя чувствует, что с ним происходит, думаешь о его питании и здоровье, о проблемах, которые он не может решить, — рассказывает она. — Я делаю так, чтобы у него было все необходимое. Конечно, в первую очередь ему необходима свобода, но этого я ему дать не смогу и передать ФСИН-посылкой тоже. Я могу выразить свою любовь, продолжая бороться за него».
О том же говорит и Соня (имя изменено по просьбе героини), бывшая одноклассница и давняя подруга Димы Иванова, программиста и создателя телеграм-канала «Протестный МГУ»:
«Если смириться и забыть [о человеке, который сидит в тюрьме], никакого близкого общения спустя годы уже не будет. Как и над любыми отношениями, над ними нужно работать, чтобы не потерять близость из-за расстояния и невозможности быть рядом».
В марте 2023 года Тимирязевский суд Москвы приговорил Диму к восьми с половиной годам лишения свободы за «распространение фейков» о российской армии (ст. 207.3 УК).
»…из-за специфики самого дела еще до приговора я успел достаточно попутешествовать: в 2022-м я побывал в шести московских изоляторах и сменил полтора десятка камер, жизнь в которых довольно сильно отличалась», — писал он о своем заключении.
Чтобы порадовать товарища, пока он ждал приговора в СИЗО, команда поддержки решила запускать салюты в его честь: на день рождения и годовщину заведения уголовного дела — в заключении такие даты принято отмечать. Основная сложность заключалась в том, чтобы Дима увидел фейерверк.
«Обычно мы заказывали тортик или какое-то мясо, чтобы в камере все могли отпраздновать, — рассказывает Соня. — После пиршества начинался салют!»
СИЗО № 5 «Водник» — тусклое непримечательное здание с четырьмя этажами одинаковых прямоугольников стекол. Команде поддержки нужно было знать наверняка, куда выходят окна Диминой камеры, но такую информацию нельзя просто написать в письме — она не пройдет цензуру ФСИН. Тогда друзья придумали замысловатые рассказы-шифры. Например, Дима как бы невзначай писал: «…каждое утро в моей камере восходит солнце» — так они понимали, что его окна выходят на восток.
Мало узнать, где нужная сторона, — необходимо найти место, откуда запускать салют безопаснее всего, чтобы не попасть в окна ближайшего дома. Это было сложно, потому что вокруг «Водника» нет пустырей, но много промзон, где ничего запускать нельзя.
«Этот салют — такая поддержка извне, — говорит Соня. — Мала вероятность, что письмо дойдет ровно в день рождения или в нужную дату. А здесь — общение вне системы заключения. Это то, что ты видишь из окна, оно происходит здесь и сейчас и только ради тебя. Когда человек в тюрьме, все замедленное и вялотекущее, активных эмоций в моменте очень мало».
«Их называли радикалами и террористами»
Некоторые участники и участницы групп поддержки с нуля учатся вести информационные кампании в защиту своих близких и отбиваться от публикаций в провластных или связанных с силовиками телеграм-каналах. У друзей фигурантов.
«Когда ребят задержали, мы были в ужасе, — говорит Инна (имя изменено по просьбе героини) из команды поддержки фигурантов „Тюменского дела“. — Это было настоящим шоком для родных и друзей, для самих фигурантов. У них были планы на будущее, никто не был готов и даже не предполагал, что такое случится».
В первые дни после ареста, по словам Инны, они «растерялись и не понимали, что делать». Пока приходили в себя, стали появляться материалы, где анонимный источник сообщал, что [фигурант дела] Юрий Незнамов, один из фигурантов дела, «собирал группировки нацистов».
«Их называли радикалами и террористами, которых нужно посадить, — вспоминает Инна. — Мы поняли, что нужно эту информацию опровергать, иначе она заполонит все медийное пространство. Нужно срочно сообщить о пытках, рассказать, что наши друзья невиновны, чтобы люди не велись на информацию от силовиков и подконтрольных им каналов».
У региональной истории первое время не было такого резонанса, как у дел «Сети» или «Нового величия». Сначала друзьям было неясно, к кому обращаться за помощью. Собралась большая команда, но в организованном чате многие только паниковали. Помог совет знакомых правозащитников, которые вступили в чат и предложили план действий — как собирать деньги, как распространять информацию, куда писать и с кем связываться.
«Женя, ты дебил?!»
«Ты сейчас обалдеешь! — смеется Лиза, подруга Затеева. — Женя просил достать ему поручительство от Папы Римского! Еще находясь под запретом определенных действий, он ударился в католичество — это его поддерживает до сих пор. Тогда у нас была совместная группа поддержки с [еще одним фигурантом дела „Весны“] Валентином Хорошениным, он тоже католик, как и его невеста, которая должна была этим заниматься, но так ничего и не произошло».
В самом начале вторжения в Украину в одной питерской кирхе проходили антивоенные мессы. Женя ходил туда вместе с Линой и начал интересоваться религией, а когда оказался за решеткой, просил друзей передать ему католическую Библию.
«Мы говорим: „Женя, ты дебил, что ли? Ты же ее при первом этапе потеряешь! — вспоминает Лиза. — Кто-нибудь ее у тебя порвет на туалетную бумагу!“ А эта Библия огроменная и стоила четыре тыщи. Он отвечал: „Нет, мне надо“. Ну, надо, значит, надо. Когда мы первую передачу ее пытались отправить, ее, конечно же, не приняли. Недавно отправляли повторно, и она, наконец, доехала до него».
Обновленные Минюстом правила внутреннего распорядка в тюрьмах дают возможность пользоваться ридерами и бумажными книгами для самообразования. На практике заключенных могут за это наказывать. Например, в 2022 году подозреваемый, находившийся в СИЗО, заказал себе через почту литературу по философии и получил бандероль с книгой «Когнитивная герменевтика». Администрация сочла это нарушением режима — мужчину отправили в карцер на 15 суток.
Чтобы литература политзаключенному в СИЗО дошла наверняка, приходится выдумывать разные способы.
«Это была целая эпопея! — рассказывает Лидия, подруга Всеволода Королева. — Сева — философ по образованию, интеллектуал — по натуре, без книг он не может жить. В его квартире зашкаливает количество книжных шкафов, там можно найти литературу самых разных сфер гуманитарного знания. Конечно, ему непривычно, что доступ к этому знанию ограничен».
Друзья Севы быстро выяснили, что книги в передачах недопустимы. Если отправлять их посылкой, предприятие теоретически могло увенчаться успехом, но у этого не было никаких гарантий. Тогда они решили передавать распечатки книг в письмах:
«Мы находили книгу, которую он попросит, в электронном варианте, распечатывали ее — часто таким образом книга стоит в несколько раз дороже — и распределяли по конвертам. В каждом конверте может находиться до двадцати листов, иначе могут не принять. В чате мы договариваемся, кто с какой и по какую страницу распечатывает. Часто сами подписчики и подписчицы [телеграм-канала помощи Всеволоду] брали на себя все расходы, иногда я переводила им какую-то сумму».
Один раз, рассказывает Лида, произошел курьез. Сева попросил распечатать ему две книги Алексея Карпова из серии ЖЗЛ про деятелей Древней Руси — Владимира Святого и Ярослава Мудрого. Девушка бросила клич в канале, откликнулась одна из участниц. Текст распечатали и отправили, но книги к Севе так и не попали — возможно, потому что посвящены Киевской Руси.
«То есть мы несколько тысяч рублей потратили впустую — сумму, в несколько раз превышающую стоимость физической книги, — чтобы эти бумажки лежали, пылились и сырели в каком-то сизошном помещении», — вздыхает Лида.
«Блядская работа». Выгорание и усталость
«Когда первый ажиотаж прошел, люди подувяли, стало меньше активного участия в жизни Димы. Тогда стало ясно, что если лично я ничего не сделаю, то никто ничего не сделает», — говорит Соня, подруга Димы Иванова.
Практически все участники и участницы групп поддержки политзаключенных сходятся во мнении: на первых порах есть много инициативных людей, которые готовы помогать, но спустя несколько месяцев большая часть выключается из этого процесса. Люди перегорают и уходят, рядом остаются самые преданные — родители и супруги, братья и сестры, ближайшие друзья.
«Самое обидное, когда люди [из группы поддержки] начинают проебываться и отваливаются — это бесконечно злит и выматывает, — объясняет Лиза. — В какой-то момент ты забиваешь и начинаешь все делать сама. Это блядская работа 24/7 все 12 месяцев в году за бесплатно. То есть буквально полноценная работа, от которой ты не можешь оторваться, у тебя нет ни выходных, ни отпуска: ты постоянно на связи с адвокатом и заключенным, узнаешь, доходят ли до него письма, посылки с продуктами, одеждой и сигаретами, регулярно пополняешь счет во ФСИН-магазине, собираешь передачки».
«Первый раз я впала в депрессию, когда дали срок [14 лет лишения свободы] Владлену Меньшикову, — рассказывает Людмила Алексеевна (имя изменено по просьбе героини), гражданская активистка из крупного российского города. — Не представляю, как его мама и его адвокат Валентина Владимировна из этого выкарабкались — я не могла с ними говорить».
Людмиле Алексеевне 68 лет. Она много лет занимается гражданским активизмом, была участницей «Стратегии-6» — ежемесячных акций в поддержку политических заключенных. Сейчас она одна из немногих в своем городе, кто регулярно посещает заседания судов, в том числе по тем политическим делам, которые так и не стали резонансными.
Людмила Алексеевна регулярно собирает и относит передачки нескольким заключенным в СИЗО родного города. Говорит, выбрала изолятор на окраине, до которого удобнее добираться. Тем, кто сидит далеко, отправляет посылки, шлет письма и остается на связи с близкими некоторых из тех, кого поддерживает.
«Мы же не можем бросить арестантов, — объясняет она. — Недавно мама Дениза [Айдына, фигуранта „Тюменского дела“] попросила меня встретить его бабушку с поезда и довести до отеля. Как ни странно, это был второй удар для меня. Поезд пришел около шести утра, а я с трех на ногах — собраться, доехать, найти, узнать, куда прибывает. В общем, все нашла. Все пассажиры вышли, а ее нет! Я — к проводнице, она посмотрела — нет! Как так?! Оказалось, ночью бабуля легла не на то место и спит.
Да еще и телефон у нее перестал работать, я ей не смогла в поезде позвонить, а она не могла с дочерью связаться. В общем, вышли на привокзальную площадь, вызвала я такси, доехали до отеля, а он с одиннадцати работает! Ни табличек, ни опознавательных знаков, железные двери в подъезды запреты. Позвонила маме Дениза и оказалось, что нужно в чужом городе ранним утром бросить бабушку, когда процесс у внука только в два часа дня. Вот у меня шок был!»
Родственники Людмилу Алексеевну в ее гражданской активности не поддерживают. История с бабушкой Дениза Айдына женщину сильно подкосила. Она два дня не выходила из дома и почти все время спала.
«Просто руки опустились, — вспоминает. — Я ничего не хотела делать, никуда ходить, ездить на вечера писем политзаключенным и на суды. Но так долго не получается: отцу 94 года, к нему нужно ходить утром и вечером, готовить, прибирать. Даже если сама есть не хочу — это не касается остальных. В общем, потихоньку дела делать надо. Для меня поддержка политзаключенных — это поддержка близких людей. Зачастую их увозят далеко, и родные не могут им помогать. Некогда свои нервы лечить, сами восстановятся».
«Заключение — это дорого»
«Если опустить руки, этот беспредел заполнит собой все вокруг, — уверена Инна, подруга фигурантов „Тюменского дела“. — Когда о деле говорят, называют фамилии оперов, причастных к пыткам, — это хорошее средство против бесправия в СИЗО и колониях, особенно на этапе следствия, когда всем нужны признательные показания. Огласка работает».
По словам Сони, подруги Димы Иванова, общественный резонанс вокруг дела влияет и на материальную поддержку, потому что содержание политзека — это большие затраты.
«Заключение — это дорого, — подтверждает Саша Попова. — Для нормального содержания человека в СИЗО нужно около 40 000 рублей в месяц — еда, сигареты, предметы первой необходимости. Это и общак, потому что часто нужно покупать еду не только на своего заключенного, но и на других сокамерников. Артем как-то сидел несколько месяцев на спецблоке в компании людей, которым не передавали еду. Там любая еда, которая попадала в камеру, делилась на четыре равные части, и чтобы Артем питался, а не дышал едой, мы передавали ее на всех».
Есть ФСИН-магазины, где заключенные, если у них есть деньги на лицевом счете, могут заказать себе ограниченный набор продуктов. Но чаще всего доступные позиции — это чай, кофе и сигареты. Иногда приходится ждать неделями, чтобы люди сами смогли это себе заказать.
Например, хакерские атаки после убийства Алексея Навального положили сайт ФСИН-магазина на несколько недель. У тех, кто сидит в Москве, возможностей больше: там получается заказать на определенные даты готовую пищу.
Отдельная строка расходов — юридическая помощь. Часто прибавляются траты на поездки адвокатов в другие города — на суды и к фигурантам.
«Суммы просто космические, — говорит Инна. — У нас четыре фигуранта, а изначально было шесть, и каждому нужен хороший адвокат, которому нужно оплатить командировки в Тюмень. Также ребят нужно снабдить всем необходимым в СИЗО. Только в первый месяц мы потратили около миллиона на шестерых.
Сейчас начались суды по существу, и снова остро встал вопрос денег: защитникам нужно оплатить участие в заседаниях плюс командировочные. Без учета больших выплат нужно в среднем триста тысяч рублей, плюс ежемесячные выплаты за суды — с их учетом уходит около 700 тысяч в месяц на всех фигурантов».
Коты и «жены под прикрытием»
Со временем к жизни по новым правилам по-своему адаптируются и заключенные, и их близкие. Чтобы держать связь с товарищами и родными, участникам групп поддержки приходится идти на хитрость. Инна рассказывает, как женам двух фигурантов «Тюменского дела» удалось получить аккредитацию одного издания, и они целый год ездили на суды от лица этого медиа — брали интервью у ребят, снимали их, задавали вопросы.
«Следователь жутко бесится от одного их вида и присутствия на судах, — говорит Инна. — Он хотел, чтобы ребят тихо и быстренько посадили. На суде он пристально наблюдал за ними, но ничего не мог сделать, потому что были все соответствующие разрешения, судья был в курсе их присутствия и даже сам одобрил его. При этом никто не знал, что они — жены. Следователь звал их на допросы как свидетельниц, но они не ходили».
Только через год он узнал, что девушки и есть те самые жены, которых он звал на допрос. На одном из заседаний судья пристально изучил их паспорта и аккредитации и, вероятно, сопоставил с материалами дела, в которых есть фамилии близких. Тогда он спросил, кем они приходятся фигурантам.
Девушки честно признались, но уточнили, что присутствуют на суде не как родственницы, а осуществляют свою профессиональную деятельность — исключительно в рамках закона. По словам Инны, следователь изумленно развернулся и воскликнул: «Так это все время были вы?!»
В тюремной изоляции у людей появляются ритуалы, которые помогают поддерживать ощущение нормальной жизни. На территории СИЗО иногда обитают коты, которых некоторые заключенные забирают себе прямо в камеры — люди к ним привыкают, шутят, что кот — тоже арестант, только с пожизненным сроком. Но когда заключенный после вынесения приговора отправляется на этап, куда животных брать нельзя, расставаться с другом зачастую тяжело.
На воле Пашу Крисевича ждут жена Лена и кошка Муся, которая жила с ним в камере, а теперь — вышла на свободу благодаря его группе поддержки. Паша писал про Мусю, что та «родилась в тюрьме и по-кошачьи эту тюрьму вокруг отрицала», рассказывал, как ей полюбились шарики от четок, которые она гоняет по полу, «кусает сокамерников за вытянутые ноги и однажды пыталась достать у соседа по шконке берушу из уха».
«Паша очень давно хотел завести котенка, он говорил, что если его не отпустят при повторном рассмотрении дела Тверским судом, то он заведет котонессу, — рассказывает Лена. — Но кошечка у них в камере появилась даже раньше. У Паши был знакомый из другой камеры с котенком Мусей, он часто рассказывал о ней, когда они пересекались на сборах. В один день случилось чудо: знакомого с Мусей заселили в камеру к Паше. Через какое-то время его отправили на этап, и забота о котенке полностью легла на Пашу. Он говорил, что Муся почти разучилась ходить, потому что все носили ее на руках».
18 октября 2022 года Тверской суд Москвы приговорил Крисевича к пяти годам колонии за инсценировку самоубийства на Красной площади. Его могли забрать на этап в любой момент, к тому же Муся росла, а в тюрьме сложилась практика, что всех подросших кошек выселяют из камеры в коридор. Друзья Паши и он сам переживали, что заботиться о Мусе станет некому, а ее будущее в коридоре пугало своей неопределенностью. Паша писал о Мусе почти в каждом письме и очень привязался к ней. Лена и сама прониклась нежностью к котенку, и однажды группа поддержки решили тайком вынести Мусю из тюрьмы.
«К сожалению, не могу рассказать подробности этого дела, чтобы не подставить тех, кто нам помогал, — говорит Лена. — Даже без имен для администрации „Бутырки“ все будет понятно. Скажу только, что добрые и человечные люди есть везде. У меня есть первая фотография Муси на свободе, где она у меня на руках смотрит вокруг ошалевшими глазами. Мы шутим с Пашей, что, когда он выйдет, тоже будет смотреть на все глазами как у Муси».
После того как Муся освободилась, Паша писал, что камера опустела без нее, и очень скучал по ней. Через пару недель он написал Лене, что сшил плюшевую Мусю и подарил ей игрушку к Новому году. Настоящая Муся живет у подруги Лены и, по словам девушки, все они очень ждут момента, когда Паша тоже освободится и сможет ее навестить.
Поддерживают арестантов в заключении и собственные ритуалы, и даже готовка. Саша Скочиленко рассказывала друзьям про кулинарные рецепты из СИЗО и называла это «Поваренная книга пацифиста». На дни рождения товарищи передавали ей коржи — торт с безглютеновым кремом в СИЗО не передать, а коржи — можно. Крем заключенные делали сами из подручных средств: жидкая карамель, сгущенка, разные джемы.
«Например, они готовят горячие бутерброды, — делится Леша, друг Саши (мы говорили с ним до освобождения Саши из СИЗО — ОВД-Инфо). — Из всех нагревательных приборов в камере есть только чайник и кипятильник. Иногда хочется сделать себе горячий бутерброд с безглютеновым хлебом, сыром и помидорами.
Как это делают в СИЗО: берется тазик или другая металлическая емкость для воды, вода нагревается кипятильником, а бутерброд заворачивают в полиэтиленовый пакет, потом — в другой и эту штуку опускают в кипящую воду. Таким образом он нагревается и не размокает. На языке высокой французской кухни эта техника называется су-вид. Можно встретить такое в мишленовском ресторане, а можно — в СИЗО № 5».
* * *
Сейчас Лиза готовит мерч в поддержку Паши Синельникова, в поддержку Жени Затеева уже продается. Она говорит, что поддержкой политзеков закрывает свою потребность в нужности для окружающих. До 24 февраля 2024 года она мало интересовалась политикой, в семье обсуждать актуальные события было не принято, а с началом войны Лиза начала ходить на митинги — на одной из первых антивоенных акций их задержали вместе с Линой, женой Затеева.
Сейчас Лиза считает, что поддержка политзаключенных — это возможность высказываться внутри России, когда это практически невозможно сделать.
В конце нашего разговора она упоминает, что у тех, кто, как и Женя Затеев, признал вину, намного меньше поддержки. «Но признание вины — это вовсе не значит, что человек сдает всех и идет на сделку со следствием. Таких людей надо поддерживать. Это важно».
Марина-Майя Говзман
Каждому политзаключенному, которого мы упоминали в этом материале, можно помочь:
